Наше отделение полиции в Уэст-Вэлли было одним из лучших. Во многом это объяснялось тем, что в нем работал сержант Рой Ван Виклин, которого все, кроме новобранцев, называли просто Ван. Во время Второй мировой войны он служил в парашютно-десантных войсках. Среди участников программы он культивировал военную дисциплину. Он был очень жестким, но только потому, что относился к своему делу серьезно. Для всех новичков он устраивал так называемые «адовы выходные», прежде чем допустить их к занятиям вместе с остальными. Мы изучали разнообразные полицейские процедуры, всевозможные уставы и инструкции, постигали основы строевой подготовки. Режим в учебном лагере был суровый: мы ели, тренировались, спали, снова тренировались – и ничего больше. Разумеется, опытные курсанты серьезно осложняли жизнь новобранцев. В общем, приходилось несладко. Единственным утешением было то, что такие, как я, могли рассчитывать, что на следующий год им удастся отыграться на новом наборе.
Сержант Ван Виклин специально ввел в программу особый пункт, согласно которому раз в год курсанты должны были посещать морг. Специально. Господи боже! Какие только предлоги не придумывали парни, чтобы избежать этой экскурсии: и большую нагрузку в школе, и внезапный приступ поноса, и необходимость срочно отвести куда-нибудь свою дряхлую бабушку…
И вот наступил день, когда тех из нас, кому не хватило мозгов придумать что-нибудь более или менее убедительное, посадили в автобус и отвезли в здание морга. Оглядевшись, я увидел, что все остальные напряженно улыбаются. Все до единого ощущали настоящий холодный ужас, но при этом никто не хотел этого показать.
От запаха формалина у меня сразу же начали слезиться глаза. Помню, мы шли вдоль длинного ряда неподвижных тел, накрытых белыми простынями. Боязливо взглянув в сторону, я увидел чью-то торчащую из-под простыни посиневшую ступню. Я отвернулся и взглянул в другую сторону и тут только понял, что у всех покойников одна нога не накрыта. К пальцам были прицеплены номерки – вероятно, для того, чтобы легче было разыскать нужное тело. Все, чего лежавшие на носилках умершие достигли при жизни, все, что они видели и что пережили, – все свелось к этим номеркам. Это был очевидный факт, который меня глубоко поразил.
В другом зале мы увидели двух мужчин-патологоанатомов в прорезиненных комбинезонах. Они были заняты работой, но это не мешало им болтать о какой-то ерунде. Из динамика маленького транзисторного приемника звучала музыка. Мужчины не обратили на нас никакого внимания. На столе перед одним из них лежало только что доставленное тело, скованное трупным окоченением – мышечным напряжением, возникающим через некоторое время после смерти. Мы видели, как патологоанатом склонился над трупом и принялся что-то делать с конечностями покойного. Раздался отчетливый хруст. Нам уже было известно, что это всего лишь «снятие трупного окоченения» – один из этапов подготовки к дальнейшей работе с телом. Но, вопреки рациональному объяснению, эта процедура произвела на всех ужасное впечатление. Очень трудно было поверить, что мертвые действительно больше ничего не чувствуют.
Другой патологоанатом занимался тем, что обмывал женское тело губкой и мыльной водой. Мне в то время было шестнадцать лет. Пожалуй, больше всего на свете мне хотелось увидеть обнаженную женщину. Но, к моему великому сожалению, первая в моей жизни возможность осуществить это желание представилась мне именно тогда в морге (снимки в журнале «Плейбой» я не считаю). И это была не обнаженная женщина, а голый труп. Мне показалось, что покойнице было на вид лет двадцать пять. Я почему-то стал думать о том, как ее звали, отчего она умерла, насколько тяжело переживают ее смерть родственники. Мою душу наполнило сочувствие.
БУМ! Один из новичков рухнул на пол – у него случился обморок. Люди бросились ему на помощь. Патологоанатомы с улыбкой переглянулись.
Врач неподалеку диктовал кому-то протокол вскрытия. Его голос доносился до меня, словно сквозь вату. Находясь уже у самого выхода, я вдруг обратил внимание на песню, доносившуюся из динамика радиоприемника. Это был хит группы «Братья Эверли» – «Разбудите маленькую Сюзи». С тех пор эта песня навсегда приобрела для меня некое особое значение.
Снятие трупного окоченения и помывка мертвых тел, впрочем, были всего лишь «цветочками». Главным спектаклем оказалось вскрытие. Мы в оцепенении наблюдали за тем, как человек в халате электрической циркулярной пилой сделал надрез на груди мертвого человека. На соседнем столе патологоанатом в это время отделил скальп усопшей женщины от черепа и откинул его назад, словно платок. На наших глазах в телах проделывались огромные дыры, из которых обильно вытекали жидкости. Медики вынимали руками в резиновых перчатках внутренние органы и внимательно их рассматривали. Еще двое моих приятелей, не выдержав этого зрелища, лишились чувств. Их подняли с пола и вынесли из прозекторской. В какой-то момент я подумал, не сосредоточиться ли мне на воспоминаниях о курином помете, но затем решил сконцентрироваться на собственном дыхании. Вдох-выдох. Вдох-выдох – через открытый рот. Если бы я попытался дышать носом, меня бы вырвало от запаха формалина. А мне не хотелось опозориться.
Наконец мне удалось преодолеть страх и отвращение. Я начал думать о том, что, по сути, наблюдаю за раскрытием тайны. Ведь вскрытие производится только в тех случаях, когда существуют сомнения, что покойный умер естественной смертью. Так что, если смотреть на вещи с этой точки зрения, во время вскрытия патологоанатом может выяснить нечто неожиданное, проливающее свет на то, что произошло на самом деле. Если рассуждать таким образом, мертвые тела можно было считать своеобразными ребусами, требовавшими решения.
Собрав всю необходимую информацию, врачи приводили тела в прежнее состояние… более или менее. Они плюхали обратно извлеченные внутренние органы и зашивали разрезы. Я видел, насколько профессиональными были эти люди, видел, что они делают свое дело очень добросовестно и понимают его важность. Просто у них была очень специфическая работа, и им приходилось как-то закалять свои души, чтобы стать в каком-то смысле бесчувственными. Они были вынуждены прикрываться щитом цинизма, чтобы не сойти с ума. Наверняка поначалу все вокруг тоже казалось им чем-то чудовищным. Разумеется, именно в этом и состояла цель нашей экскурсии в морг – хоть как-то свыкнуться с подобными вещами. Если бы я стал полицейским, мне тоже потребовалось бы что-то вроде внутреннего щита, прикрывающего мою душу, мое сознание, чтобы вид крови, смерти, человеческих внутренностей не оказывал на меня парализующего воздействия.
Но хотел ли я стать бесчувственным?
Впрочем, в то время было совершенно не важно, чего именно я хотел или не хотел в относительно далекой перспективе. Причина, по которой я пошел на учебно-тренировочные курсы, состояла в том, что я мечтал посмотреть мир. Когда наступило лето, выяснилось, что мне предстоит на месяц отправиться в Европу. Стоимость поездки, включая авиаперелеты, питание и транспорт, составляла порядка шестисот долларов. В то время для меня это было целое состояние, но мне страшно хотелось увидеть что-то помимо Канога-Парк и хотя бы на какое-то время перестать вести жизнь затворника в доме моей матери. Так что мотивация у меня была лучше некуда. Я экономил каждый цент.
Наша группа состояла из двадцати подростков и нескольких полисменов, которые отправлялись с нами в качестве сопровождающих. Принимающей стороной были полицейские управления – в Германии, Австрии, Швейцарии, Франции, Бельгии и Нидерландах. Спали мы в казармах или в спортзалах для сотрудников полиции. Все было просто: бросил на пол свой спальный мешок – и ты дома.
Это была моя первая поездка за границу, первый опыт пребывания среди людей, говорящих на других языках. Их речь звучала настолько необычно, что они казались мне инопланетянами. Но времени для общения с иностранцами у нас было немного – каждый наш день был расписан по минутам. Нас приглашали в качестве гостей на всевозможные мероприятия, водили на экскурсии по полицейским управлениям. Нам даже удалось побывать в одном из отделений Интерпола. Наши вечера тоже проходили в соответствии с жестким графиком – лекция за лекцией и разве что небольшая прогулка. К двадцати трем часам мы должны были находиться в месте расквартирования. Будьте осторожны, наставляли нас сопровождающие. Не делайте глупостей. Не заходите в бары.
