- Ничего личного, - едко напомнил Стив его же фразу.

- Именно. И вот ты сейчас на меня смотришь, Кэп, и думаешь, то ли мне мой язык поганый в жопу затолкать, то ли сразу голову, и тебе даже мысли в голову не приходит о том, что тебя не я выбешиваю, а то, что ты правды видеть не желаешь. А правда в том, что я-то свои грехи знаю и по счетам за них исправно плачу, а вот как ты будешь за свою слепоту расплачиваться, это еще тот вопрос!

Брок поднялся из кресла не спеша, как ни в чем не бывало, и ухмыльнулся:

- Да, что-то я у тебя засиделся. А что до дружка твоего – Баки – можешь сколько твоей душе угодно винить меня в том, что я никак не пытался ему помочь, хоть и видел, что с ним делали. А ты вот задай себе вопрос, много ли я мог сделать? И чем бы кончилось, если бы попытался.

Рамлоу снова ощерится в усмешке, кривой и яростной, смотрел не отрываясь.

- Очень легко влезть на постамент и смотреть, как внизу все в говне полощутся, а ты там наверху стоишь такой чистенький и всегда правый. А нет бы - спуститься и поглядеть, как там люди живут… но ведь нет, нихера тебя, Кэп, жизнь не учит. Даже то, что с другом твоим случилось, и то не учит, что уж об остальных-то говорить. Эталон ты наш… патриотизма, нахуй блядь.

Стив вдруг успокоился совершенно. Будто спустился в надежный бункер и тяжелая многослойная дверь отрезала от него шум и ярость урагана.

- Сядь, - приказал он, даже не скрывая, что это приказ.

- Пошел ты, - выплюнул Рамлоу, оттолкнув от себя стол. – И ты, и дружок твой.

- Ничего личного, да? – Стив поднялся и, привстав на носки, пошарил по верху кухонных шкафчиков. Его поиски увенчались успехом: едва початая пачка Кэптан Блэк и тяжелая серебряная зажигалка легли на стол. – Прекращай истерику, командир.

Он выбил сигарету из пачки и с давно позабытым удовольствием затянулся. По выражению лица Рамлоу было ясно, что если бы он вдруг увидел собеседника голым, то удивился бы меньше. Стив кинул ему пачку и снова затянулся, выпуская дым через нос. Вспомнилось вдруг, что Баки всегда страшно сердился, когда он делал так. Еще тогда, после Аззано. Говорил, что это отбивает нюх.

Рамлоу, хмыкнув, сел и тоже закурил.

- Странный ты человек, командир, - произнес Стив, впервые за последние трое суток ощущая что-то отдаленно похожее на умиротворение. – Сам влез в ГИДРу, зная, чем они занимаются. Сам извалялся в дерьме. Не перебивай, я тебя выслушал. Сам навыдумывал бог весть чего обо мне, да и о Баки тоже, сам разозлился. Да ты в личном по самые яйца, Рамлоу.

- Капитан Америка сказал «яйца», - прохрипел тот, выпуская дым и щурясь.

- Капитан Америка курит. Капитан Америка убил несколько сотен человек. Капитан Америка виноват в том, что его друга препарировали семьдесят лет. В том, что не искал, не уберег. В каждом кошмаре Баки виноват я. В том, что он снова вынужден убивать, работая на ЩИТ, тоже виноват я. И в том, что он никогда не станет прежним. Что ты знаешь о дерьме, Рамлоу? Не тебе меня учить, ясно?

- Я не учил.

Стив рывком притянул его к себе через стол и процедил:

- Прекращай грубить старшему по званию, даже в приватной обстановке. Вынь голову оттуда, куда предлагал мне ее засунуть, и задай себе вопрос: если я так презираю тебя и твоих ребят, то почему доверяю вам спину? И – что важнее – спину Баки? Если я не знаю, что такое быть солдатом и придерживаться контракта, почему вообще разговариваю с тобой сейчас? Я ненавижу тех, кто сделал из веселого жизнерадостного Баки Барнса Зимнего Солдата, но тебя в этом списке нет. Мне не понять, как можно было работать на Пирса, зная, что тот гнилой насквозь. Но и тебя я судить не спешу.

Он оттолкнул Рамлоу от себя и продолжил уже совсем другим тоном:

- Действительно, поздно. Я тебя провожу. Еще раз спасибо за помощь… в этом во всем, - Стив сделал неопределенный жест рукой и поднялся.

Рамлоу молча проследовал за ним в коридор и, обернувшись уже на самом пороге, сказал:

- А глаза все-таки разуй. Не крути Барнсу яйца, если так над ним трясешься.

С этими словами он вышел и с силой захлопнул дверь, давая выход остаткам раздражения.

Стив защелкнул замок и на короткое мгновение позволил себе слабость: уперся лбом в прохладную поверхность стены и вздохнул. Мыслей было много, как и впечатлений, но одна из них засела в голове, как гвоздь: для Баки он больше, чем друг. И, похоже, это замечали все, кроме него самого. Впору приложиться головой, чтобы, как выразился Рамлоу, «разуть глаза».

Стив был не из тех, кто долго рефлексирует, иначе он никогда не смог бы спать по ночам, в этом он сегодня не покривил душой: крови на его руках было достаточно, а чувство вины перед Баки иногда становилось совершенно невыносимым. Но он жил с этим, делая все для того, чтобы не повторять ошибок. В долгих терзаниях, убивающих желание жить, он не видел смысла.

Поэтому, аккуратно стянув новые вещи (джинсы все-таки были тесноваты, хоть, как уверял продавец, эта модель считалась «унисекс»), Стив скинул их на кресло и решил, что разбор покупок и примерки отложит до завтра. Стоило принять душ, и он поймал себя на том, что оттягивает этот момент – когда останется со своим новым отражением один на один.

Он всегда был равнодушен к тому, как выглядит, да и реакция окружающих, как выражавшие жалостливое презрение до сыворотки, так и неуемное жадное восхищение после, его откровенно раздражали. Став большим и сильным, он прежде всего ощутил опьянение от открывшихся ему возможностей. От того, что может спокойно дышать, бегать быстрее автомобиля, поднимать огромный вес. Он чувствовал себя бабочкой, разорвавшей тесный кокон.

Теперь же он не знал, что и думать. Ему нравилось быть мужчиной: олицетворением силы, гарантом справедливости, защитником слабых. К женщинам он относился с опасливым почтением, признавая за некоторыми из них наличие незаурядного ума, силы воли и многих других качеств, больше присущих противоположному полу. Но все-таки в глубине души консервативно полагал, что их предназначение в другом: украшать собой мир, сглаживать острые углы, радовать глаз, создавать благоприятную среду для жизни. Так считало большинство мужчин его времени, а большая часть женщин такими и была: красивыми, соблазнительными, хорошо воспитанными. Были, конечно и такие, как Пегги, как Наташа и Шерон, но в том, что они такими стали, Стив подсознательно винил несовершенный мир. И всячески старался сделать его лучше.

Он протер полотенцем запотевшее зеркало и с неудовольствием понял, что косу придется переплетать. А еще, что он объективно хорош собой. И что Баки когда-то нравились именно такие: статные, высокие, с формами.

Мысли вот-вот готовы были свернуть не туда, Стив, устав прятать голову в песок, решил им это позволить.

Баки был с ним всегда. И даже когда Стив считал, что больше никогда не увидит его, все равно продолжал о нем думать, уговаривая себя, что Баки жив, пока он о нем помнит. Стив готов был помнить о нем, пока дышит.

Вспомнилось ощущение черной дыры внутри, пожирающей все: солнечный свет, радость, жизнь. Тяжелое, беспросветное отчаяние, когда не хотелось ничего, но он упрямо заставлял себя просыпаться по утрам, идти на пробежку, продираться сквозь прочную паутину ежедневных забот, и помнить, помнить, помнить. Как только жизнь вокруг давала передохнуть, перед глазами вставал Баки. Улыбался, наклонял голову, позволяя ветру трепать волосы. Подставлял солнцу лицо. Клал руку на плечо, говоря: “Я с тобой до конца”.

Стив, сжав зубы, отогнал фантомное чувство острой ненужности. Он помнил, что не плакал даже на похоронах матери, но там, в чертовом поезде, слезы разъедали его, как кислота. Разъедали страх и желание жить, ведь все самое страшное уже случилось.

И вот теперь, когда Судьба (Бог? Рок? Какая, к черту, разница?) совершила невозможное: выдернула Баки из небытия, вернула его Стиву почти целым, живым и настоящим… Стив оглядел себя с ног до головы, гадая, имеет ли все это «богатство» значение для Баки? Как давно он смотрит на Стива иначе? Почему никогда не признавался? Почему Стив сам был так слеп, что его пришлось ткнуть носом – и кому? – Рамлоу! Которого Стив, положа руку на сердце, никогда не считал ни чувствительным, ни наблюдательным, ни сострадательным. Не было в прожженном наемнике всего этого ни на грош.