- Аннексией, - подсказал силианец.
- Спасибо, господин Кириллий. Так вот правильно я слушал - старший инспектор угрожал аннексией территории нашего горячо любимого и родного Веллетайна?
- Именно так, господин Лаврентий, - широко оскалился боцман. Оружие инспектора и его сопровождения уже давно покинуло ножны, но под прицелами нескольких десятков стволов, раструбов и наконечников стрел они не решались ни на что большее.
- Досадно как. Вы мне сразу понравились, старший инспектор, а тут такое! Должен просить вас и ваших сопровождающих сложить оружие, господин Кириллий, возьмите их под стражу. Не хочу, как вы, творить политических пре-цен-ден-тов, старший инспектор. Я про что? Я про то, что если вы мирно сдадите оружие - я высажу вас в Садгарде нацело.
Инспектор и его сопровождение колебались. Было понятно что все они - отличные бойцы, но ни единого шанса перед лицом почти сотни матросов у них не было. Тадеас первым опустил шпагу, поколебавшись, зло швырнул ее к ногам капитана.
- Вы заплатите за это по всей строгости халровианского закона, я вам обещаю!
Его примеру последовали остальные. Матросы тут же споро заломали и принялись вязать инспектора и его сопровождающих, а Кириллий огромным кулаком ухватил комунику в ухе Тадеаса.
- Это придется оставить тоже, инспектор, - почти ласково проворчал он и сильным рывком выдрал ее прямо из мочки. Инспектор вскрикнул, дернулся, но веревки уже держали крепко, по щеке побежала струйка крови.
- Жаль хорошие вещи выбрасывать, - Лаврентий задумчиво смотрел на путы, опоясывавшие беспомощных гостей от середины икр по самые плечи. - Увы. За борт их!
Глава седьмая. Йохан Рекский, старший коммуникатор ведомства связи при Летном Комиссариате
Йохан Рекский не часто перемещался по городу - с одной стороны возраст, а с другой умение общаться удаленно обычно сподвигали его проводить переговоры на расстоянии. Более того, по долгу службы львиную долю своего времени он проводил вне не только Халы или Ровиана, но и вообще крупных населенных пунктов. Тем не менее, все это не помешало ему быть тонким ценителем новшеств и роскоши. Так и комфортный рыдван, на котором он прямо сейчас ехал, принадлежал лично ему, а не Комиссариату, четверка рысаков в упряжи содержалась в арендуемой им лично конюшне, а возница получал жалованье из его кармана и входил в штат прислуги. Хотя сегодня на козлах и запятках была вовсе не штатная прислуга, а верные люди Грызнова при оружии.
Рекский кутался в меховой плащ с подбоем и выстраивал в уме схему грядущих переговоров, игнорируя сменяющийся за оконцами вид. Переговоры предстояли те еще. Первый шаг в восстановлении имени и регалий Настоятеля был сделан - они передали одного из ифов графу. Но Горий был не тем человеком, который стал бы далее просто сидеть, ожидая решения Палаты. Вторым, очевидным, шагом была попытка самостоятельного выяснения нанимателя и сделать это можно было лишь двумя способами - лично у убийц или же у вождей ифского гетто, в котором даже мышь без их ведома чихнуть не смела. Горий из двух вариантов выбрал оба. Сам он с утра отбыл в загороднее поместье, в котором прямо сейчас должен был открываться личный филиал преисподней для второго убийцы-неудачника. Рекский же вызвался взять на себя переговоры с вождями.
Не сказать, что посещение гетто несказанно радовало Йохана - его старые кости с неудовольствием отзывались на вечные сумерки и сквозняки Теневого района. Да и само гетто уже давно приобрело ироничную репутацию 'только для белых', где, вопреки обыкновению, под 'белыми' подразумевались не обычные люди, а ифы. Но обязывал долг дружбы - доверить дело такой важности Грызнову было просто некому, все остальные, на кого он мог бы положиться, были либо не посвящены в детали происходящего, либо недостаточно компетентны, как, например, верный башелье бывшего Настоятеля Даллерсон. Плюс, положа руку на сердце, после отставки друга у Рекского образовалось просто неприлично количество свободного времени, к которому деятельный коммуникатор просто не привык. Что же до личного посещения гетто, в альтернативу удаленной связи - даже возжелай Грызнов доверить подобное общение комуникам - ифы просто не пользовались ими. В их среде астраломаги, к которым принадлежали коммуникаторы в частности, да и некромаги или элементалисты Трех Стихий просто не могли возникнуть ввиду сильнейших культурно-социальных различий с рованской, 'белой', расой. Единичные же сорвиголовы, готовые сотрудничать с каннибалами не делали погоды да и доверия не вызывали, причем по обе переговорные стороны.
Инициировать переговоры сами по себе не составляло никакого труда - достаточно у границы гетто любому ифу заявить о своем желании, цели и намерениях, и едва ли не минуты спустя об этом узнавали вожди. Другой вопрос - интересовали ли данные желания, цели и намерения самих вождей. Но в случае Йохана, несколько часов назад отправившего со слугой имена графа де Фулье и Грызнова, виконта Олесского - вожди изъявили готовность к встрече. Тем более, что в качестве 'пряника' Рекский вез им несколько весьма заманчивых предложений от графа, о чем вожди были уведомлены задолго до.
Слово вождей было жизненно важно. Вздумай Рекскому сунуться в гетто без небольшой личной армии - в лучшем случае он остался бы без коней. В худшем - вообще без имущества, а сам лично пошел бы в котел какой-нибудь небольшой общины и не спасло бы ни влияние, ни имя, ни регалии. Обитатели гетто жили в чудовищных условиях перманентного голода, племенной вражды и ненависти со стороны остального населения города. Вопиющая нищета, густо замешанная из принципиальной лености белокожих, негласного эмбарго со стороны большинства торговцев Халровиана и полном отсутствии привычного ифам окружения была общепризнанной язвой на лице столиц-близнецов. Лишь политическая воля толерантистов от Палаты Графов, выраженная в 'приграничных' постах гвардии, спасала гетто от погромов и лишь малочисленность ифов - граждан Халровиана от кровавой бани. Мантры о 'ассимиляции и мирном сосуществовании, принятии культурных различий, просвещении и взаимопомощи' все больше оставались мантрами, хоть дело и двигалось с мертвой точки. Единицы 'неифов': учителя, несколько торговцев, обильный криминальный элемент и даже иногда гвардия - уже могли входить и покидать гетто без дозволений со стороны вождей и предупреждения рядовых обитателей. А сам факт ифа вне гетто уже вызывал не желание кричать 'стражи!', а лишь сильные подозрения.
Десантник с козел постучал несколько раз по крыше рыдвана, давая понять, что они пересекли 'границу' с гетто. Йохан бросил праздный взгляд в оконце и скривился - слышать о гетто и побывать в нем вещи несопоставимые по впечатлениям. Район даже здесь, у окраин больше напоминал руины Мушина, времен Восстания Запада, а ведь тогда столицу опальных графов без малого три недели круглосуточно обрабатывала корабельная артиллерия! Большинство домов, когда-то основательных, кирпичных или каменных, лишилось крыш, те обрушились внутрь домов. Ветшающие, словно оплывающие, коробки пялились на проезжающий рыдван бельмами пустых окон. Большинство из них носили явные следы 'демонтажа' при помощи таранов и кувалд - кирпичи и камень явно растаскивали на строительство, но чего? Все, сколько-то способное гореть - балки, ставни, мебель, двери или же опорные столбы - было растащено на топливо. Брусчатка местами также подверглась вандализму, целые проплешины глубиной в полметра на дороге больше напоминали артиллерийские кратеры и стоило только удивляться мастерству и хладнокровию возницы, умудрявшегося править коней мимо этих волчьих ям.
При всем при этом гетто кишело жизнью. Пусть улица была пуста, но в руинах домов мелькали тени, большие и малые - ифы избегали даже того жидкого света, что проникал под сень Комиссариата. Из глубины кварталов слышен был стук дерева о камень и визг пилы. Где-то орали, иначе даже и не скажешь, петухи - петушиные бои недавно, но основательно вошли в жизнь гетто. Вошли настолько, что бойцовые птицы оставались живы даже там, где сжирали все до последней крысы. Временами в переулках показывались фигуры, смерявшие проезжающих пристальными взглядами, праиценивающиеся, но быстро снова скрывающиеся среди улочек, больше напоминавших пещеры с обрушенным сводом.
