Горьев заговорил, разрывая тишину.
- Я всегда поражался подобным моментам. Способности одного единственного человека повелевать такими силами. И не некоего абстрактного, а вполне конкретного, со своими нуждами, бедами, слабостью сердца.
Странно, но слова Настоятеля не нарушили величие происходящего, а лишь подчеркнули его, органично вплетаясь между мгновениями. Стелы тем временем смыкались все больше, закрыв уже две трети обозримого. Тучи неслись все яростнее, небо темнело, зал погружался в сумерки и уже только очертания предметов едва угадывались.
Мгновение, пол вновь качнулся и с тихим, но разнесшимся на многие километры вокруг, щелчком стелы сомкнулись, надежно скрыв постройки, венчавшие каменную глыбу крепости. Наступила темнота.
Мгновения потянулись одно за другим и уже когда Александр заерзал в кресле, утомившись ожидать неизвестного - все вокруг вспыхнуло ослепительным голубым светом.
Треск оглушающими аккордами заполнил все сущее, а по внутренней стороне стел заметались статические разряды, безумными дугами перепрыгивая на башни, облизывая постройки, сжимая в объятиях и душа друг друга. В мертвенно-синюшном свете Горьев увидел лицо Настоятеля, тот заворожено смотрел на открывающуюся феерию и что-то говорил, но треск статики глушил все до единого его слова. Лицо в неверном, метающемся свете походило на маску разупокоенного мертвеца. Закричи сейчас - и ни звука не разберешь кроме этого равномерного, мягкого, но оглушающего стрекота. И нет больше цветов, казалось, во всем мире кроме синюшно-белого, агатово-черного и небесно-голубого.
Тьма навалилась так же внезапно, как и исчезала - мгновенно, вся, так, что хотелось закричать от ужаса за свои глаза. Лишь через полминуты взор смог различить легчайшее пульсирующее свечение стел и контуры башен на фоне этого неверного света, который с равным успехом мог быть как истинным, так и обманом, зрительным воспоминанием.
И снова качнулся пол и темноту вокруг них рассекли три тончайшие нити. Не сразу стало понятно, что это не очередное действо корускульных сил, а лишь синее, прозрачное до бездонности небо проглянуло между расходящихся лепестков стел. Ни единого облачка не нарушало гармонию цвета, точно все тучи, изойдя молниями, издохли, рассеялись или же впитались в стелы...
Прошло несколько минут, прежде чем хоть один из них решился заговорить. Грызнов как-то неуклюже засуетился, доставая сигареллу и ища пепельницу. Затянувшись, он попытался заговорить, но слова застряли у него в горле и он откашлялся.
- Не поверите, Александр. Я вижу это уже не первый десяток раз, но каждый из них - как первый. Мощь, буйство стихий в руках человека. Пугает, завораживает и вместе с тем вызывает гордость за страну, которая рожает и растит таких сынов.
- А вы патриот, - отметил Александр, также закашливаясь, - И еще и поэт.
Горий улыбнулся, напряжение последних минут понемногу спадало с них.
- Да, хоть это сейчас и редкость. Я имею ввиду - патриотизм. А что до поэтизма - плох тот солдат, который не мечтает стать поэтом. Но нужно собираться с мыслями. Вот-вот подойдет офицерский состав - до начала учений у нас буквально минуты. А враг, как говорится, не дремлет. Даже если враг этот - учебный.
Александр кивнул, соглашаясь. К нему снова вернулись мысли о том, что он не имеет ни малейшего представления о цели своего тут пребывания. И более того - не имеет возможности и уточнить ее. Не станешь же, в самом деле, спрашивать Настоятеля - 'не могли бы вы напомнить мне, зачем я тут'. Облегчало задачу только то, что как кажется, никто не ожидал от него никаких серьезных действий или участия в управлении операцией. А значит... Ничего это не значит. Услужливая неповоротливая и негибкая чужая память подсказывала, что статист - это наблюдатель, задача его в том, чтобы видеть все несоответствия в работе, отслеживать успешность выполнения задач. Но что-то подсказывало, что все не так просто. Ведь самый важный вопрос - что случилось с его памятью - так и оставался без ответа. Настоятель узнал его, не попросил представиться, а значит, как минимум знал, кто именно прибудет. Что могло измениться за час, два часа? Что могло случиться, чтобы он вот так вот - осознал себя личностью, уже стоя на вершине одной из башен Крепости? Ответа не было.
Но, что с удивлением для самого себя осознал Горьев, он совершенно не желал возвращения памяти. И даже скорее хотел бы, чтобы она не вернулась. Он копнул глубже, пытаясь понять причины таких, более чем странных, своих настроений и пришел к выводу, что все дело в недоверии. Он понял, что его новая личность, его 'я', которое только начало формироваться чуть меньше часа тому назад, вовсе не желает получить память другого Александра Горьева, статиста 34 лет, который жил до этого и, очень даже может быть, с нынешним 'я' не имел ничего общего. Все это было до того странно и интересно, что Александр растекся по креслу и расплылся в улыбке, чем вызвал беглый недоуменный взгляд Настоятеля.
Снизу, со ступеней ведущей к залу лестницы, донеслись пока еще тихие шаги нескольких человек и невнятные голоса - похоже, сюда шли остальные офицеры 'Гнева Альвира'.
Первым в проходе показался высокий молодой мужчина, даже скорее парень, лет двадцати. Светловолосый, какой-то весь неопрятный, невзирая на чистоту и качество одежды - рубаха заправлена не до конца, одна из пол камзола зацепилась за портупею, шпага сдвинута куда-то назад - сразу и не дотянуться. Взгляд его полностью соответствовал наряду - рассеянный, какой-то отсутствующий. Точно обладатель его видит совсем не то, что остальные. Такой взгляд свойственен многим астраломантам - чтецам эфира. Но Настоятель не упоминал астраломанта в штате, потому Александр рискнул предположить, что перед ним оптикат.
Следом за ним, переговариваясь, следовали еще двое. Один из них - стрик лет шестидесяти, в тяжелом подбитом собольим мехом плаще. Мочки его ушей оттягивали едва ли не по самые плечи многочисленные серьги комуник - никак не меньше десятка в каждом. Череп выбрит наголо, морщинистое, немного злое лицо и пронзительный холодный взгляд. Комуники позволяли сделать полностью однозначный вывод о его профессии - штатный коммуникатор.
И последний - мужчина ближе сорока, бледный и несколько болезного вида, из тех, о которых забываешь в следующую минуту, едва их лицо пропадает из поля зрения. Методом исключения можно было понять что он, должно быть, занимает должность корускулата.
Настоятель приподнялся и повел рукой в сторону Александра:
- Господа, разрешите представить - господин Горьев, статист. Он будет присутствовать во время учений в стенах. Господин статист - Матьяс Ларусс - корускулат, Йохан Рекский - коммуникатор, Ролан Каракий - оптикат.
Догадки Александра оказались верны. Настоятель продолжил:
- Прошу всех присаживаться. Десять минут до получения боевой задачи.
Штат замка начал рассаживаться по креслам.
- Господин Горьев, аэроархитекторы не будут присутствовать. Им необходим отдых и присоединятся они к нам ближе к выходу на цель, - сказал, словно извиняясь, Настоятель. У Александра возникло навязчивое ощущение, что его одновременно побаиваются и недолюбливают все члены экипажа, за исключением разве что самого Настоятеля. Скорее всего, это было связано с его должностью статиста, ревизора. Его слово, отчет может стать решающим крестом на карьере любого из них. Это несколько смущало и будоражило одновременно.
- Господин Каракий, - начал тем временем раздавать указания Грызнов, - обеспечте нам площадь региона, радиус тридцать, масштаб двадцать тысяч. Господин Ларусс, доклад. Господин Рекский - выдайте господину Горьеву комунику для внутреннего пользования.
Коммуникатор, поморщившись, точно приказ доставил ему едва ли не физическое страдание, протянул Александру серьгу, вынув ее откуда-то из недр одеяния. Корускулат тем временем докладывал:
- Докладываю - стелы заряжены, расчетное время три минуты, сорок три секунды. Три облачных замка на позициях, готовы к перебросу энергии. Влажность воздуха сорок, ветер - два, стабильный, температура - двадцать два.
