Даже Кайле, которая ничего не поняла, и та догадалась: дело неладно.
- Лан, что случилось? - тихо спросила она, заглядывая в глаза.
А потом вдруг обняла и зашептала совсем как взрослая, утешающая ребенка:
- Ну что ты? Перестань, не бойся. Все будет хорошо.
А Адалану было так холодно! Пламя, родное, ставшее уже привычным, внезапно совсем его покинуло. И он с надеждой прижался к подруге, радуясь ее хоть и слабенькому, но живому теплу.
- Рахун, Фасхил, - Дайран поднял руки, призывая к спокойствию, - замолчите оба! Когда повзрослеете наконец, перестанете драться и начнете договариваться?
- Я боюсь за мальчишку, - упрямо повторил страж. - Он и мне как сын. Как я посмотрю в глаза его матери, если не уберегу? Проще умереть...
- Жизнь и кровь хранителя принадлежат Хаа, Фасхил, - вмешался молчавший до этого Хасрат, - не Рахун решает судьбу Сабаара и не ты. Ты можешь только помочь или стать еще одной помехой. Я знаю Лаан-ши еще с испытаний: да, с ним тяжело. Но разве порознь им легче?
Магистр Дайран благодарно кивнул Хасрату и повернулся к стражу:
- Мальчики нужны друг другу. Они достаточно жили врозь, и теперь что случится - то случится, тянуть дальше нет смысла. Но решать тебе, т’хаа-сар. Так что скажешь?
- Сабаар, сын Рахуна из клана Волка, будет принят в крылатую стражу.
Согласие прозвучало, словно вырванное под пыткой. Фасхил закончил фразу и тут же, ни на кого не глядя, покинул зал - только дверь за ним громко хлопнула.
- Благодарю, друзья, все могут быть свободны.
Дайран устало откинулся в кресле. Дождавшись, пока магистры попрощаются и разойдутся, он обратился к еще оставшемуся Рахуну:
- Наш Ирбис не думает о малыше плохо, не держи на него зла.
- Да знаю я, что он думает, - Рахун поднялся, поставил на столик свою чашку. - Фасхил одинок, в этом все дело.
Говорили они слишком громко, как показалось Адалану, напоказ. И он опять начал подозревать, что их тайное убежище давно разоблачили. Но потом отец подошел к верховному магистру ближе и добавил уже совсем тихо, почти неразборчиво что-то о нем и о том, что нельзя прощаться врагами.
Когда зал Совета совсем опустел, магистр Дайран поднял голову и посмотрел прямо на ребят.
- Ну что, лазутчики, - усмехнулся он, - спускайтесь. Расскажете, что такого важного и интересного вы тут надеялись услышать, а я послушаю. Да поторопитесь, пока чай не остыл.
Шесть сотен скользких ступеней хорошо защищают от праздного любопытства - никто без особой нужды не таскается на вершину Звездной Иглы, разве что этот настырный мальчишка-маг. Но после сегодняшней встряски он уж точно не будет путаться под ногами. Фасхил лег на холодный мрамор, опустил голову на лапы и закрыл глаза. Зачем смотреть, если горы он видел даже сквозь сомкнутые веки? Не только такими, как в Тироне, далекими темными силуэтами, но и близкими, родными, как в юности. Парящие в небе искристые вершины, густо-зеленая лента соснового бора, шапка пара над купальней. А чуть выше по склону - селение: ветви цветущих яблонь укрывают крыши, щебечут синицы, стрекочут кузнечики... и сотни раз исхоженая тропа. Две низких ступени и дверь, которая немного скрипит, сколько ни мажь жиром петли. Дом.
Что ж, нет смысла себя обманывать - он тосковал. Может, надо было просто вернуться? Не на вечер, даже не на одну буйную ночь а-хааи-саэ, а дней на десять, на месяц, может, на всю весну. Хотя зачем? Смотреть на красу чужих жен, на игры чужих детей?.. глупости. Сейчас точно не время думать об этом.
Зверю трудно задумываться, что-то решать, зато так легко касаться души, почти угадывать мысли. Ничего не стоит отыскать ее, единственную, вместе с ней пройти через бор, сбежать по тропе к водопаду, услышать его далекий рокот и веселый детский смех, ощутить ветер в косах, холодные брызги на щеках. Найти глазами белоснежную головку девочки...
- Дочка, не опаздывай к ужину!
- Да, мааа!..
...и увидеть, как пушистая молния сорвется с уступа прямо в ледяные струи.
Когда-то и он играл так же: падаешь в пропасть, на лету раскрывая крылья, ныряешь в водопад и стремительно несешься по ущелью, чтобы потом опуститься на землю уже двуногим. Невинное счастливое детство! Как у Снежинки, как у Сабаара... Возможно ли это сейчас? Или Волки правы: он больше не способен обуздать зверя? Глаза зверя совсем не умеют плакать, только наливаются светом неодолимой ярости. Уши слышат чужого, а шерсть на холке встает дыбом...
Ирбис вскочил, встряхнулся и, выставив когти, всем телом повернулся навстречу незваному гостю. Но гость не искал ссоры: опустил крылья, ткнулся носом в его шею - серебристая грива тепло и щекотно накрыла морду. Драться как-то сразу расхотелось. «Ну ты еще оближи» - фыркнул Фасхил и начал менять облик.
Когда закончил, его гость уже стоял шагах в пяти от края площадки и, как сам Фасхил только что, смотрел на горы.
- Опять ты, колдун... Что еще?
Рахун оглянулся и указал на место рядом с собой.
- Не зря ты любишь эту башню - тут красиво.
- Нашел время видами любоваться, - ответил Барс. - Самовлюбленный ты тип, Рахун, совсем что ли враждовать не умеешь? Будь я на твоем месте - порвал бы в клочья. И за что только она тебя выбрала?
- Может, за то и выбрала, что не порвал?
Белокрылый улыбался. Фасхил хотел было разозлиться, но нет, в улыбке хааши даже намека на насмешку не было - только покой, печаль и совсем немного иронии. Злиться на соперника было не за что, и от досады Фасхил разозлился на себя, а потом еще сильнее - на то, что волк наверняка все его смятение слышит. И снова почувствовал, как крылья выворачивают спину и губы дрожат в оскале.
А он и в самом деле все слышал. И спросил, все так же улыбаясь:
- Зачем ты себя мучаешь, друг? Никому не нужна такая твоя верность, и тебе - меньше всех. В гнездах много красавиц подросло, давно бы забыл Хафису, если бы захотел.
Ну да, много... только которая из них подаст а-хааэ, зная, что нелюбима? Это Рахун умел не страдать и не таить обиды, оставаясь и через десять лет, и через семнадцать все тем же певуном Хаа, светлым и слабым. И ведь нисколько не боялся его, сильного, ни в тот раз в кругу поединка, ни сегодня. Как это ему удается? Неужели и правда за своей сладкой песней не замечает, сколько страха и боли в мире, сколько горя, злобы и ненависти?.. Одно слово - Белокрылый. И учить его, дурачка наивного, без толку.
Фасхил повел плечами, пряча крылья и расслабляясь, и тоже усмехнулся:
- Я - не ты. Это же тебе все равно: не она бы позвала, так другая. Ты у нас всех любишь. Не оттого ли, что не слышишь ничего, кроме собственных песен?
- А ты, наверное, меня уже до дна прослушал, до самой последней тайны? - Рахун повернулся и посмотрел прямо в глаза, как будто специально открываясь. - Только я ведь ничего и не прячу - нечего мне. А вот ты прячешь, от самого себя скрываешь, что не Хафиса тебе нужна, а боль. Вечная боль и вечная сила. Ты отвык быть слабым, т’хаа-сар Фасхил. Я бы помог избавиться и от боли, и от силы, спел бы тебе... только ты ведь откажешься.
- Еще чего! Что мое - мое, плохое ли, хорошее, не тебе судить.
- Я могу судить, Фасхил. Не поверишь, но я знаю цену и горю, и счастью. И жену свою люблю, и дочь, и сыновей...
- Вот именно, сыновей, - перебил Фасхил, - сколько их у тебя? Четверо?
- Пятеро. Адалан тоже мой сын.
- А у нее один-единственный! Почему он, Рахун? Адалану нужен хранитель, необходим. Но почему такой же щенок, как он сам?! А там еще и девчонка эта... слышал поди, что между ними? Лаан-ши еще дитя, может, ничего и не понимает, но Волчонок-то уже нет! Знаешь ли ты, как рвет душу любовь такого, как твой Адалан? Если он не убьет Сабаара, то с ума сведет точно...
Как объяснить? Как найти слова, чтобы описать безграничную пустоту мрака, ужас вечного одинокого падения... и пламя: жар расплавленных недр, когда кости самой земли пылают, как масло; боль и вой заживо горящей плоти. И силу! Дикую лавину ярости, вмиг превращающую его в чудовище, способное одним рыком валить деревья, ударом хвоста рассеять армию. Кажется, встань на его пути дракон Аасу - и тот был бы повержен... Что такое жерло Стража в сравнении с мятежной душой Адалана? Лесной костер? Пламя забытого факела? Ничто!
