- Не связывайся с ним, - твердила она мне всякий раз после очередного скандала. - Пусть орёт, пусть говорит, что хочет, ты слушай и молчи. Сама ведь знаешь, что с ним бесполезно разговаривать.

- Мам, как молчать? Как, скажи? Кто он мне, чтоб вообще так со мной разговаривать? Чем я обязана за такое обращение?

- Он обеспечивает тебя, этого мало?

- Он? Ты обеспечиваешь меня, не дядь Саша. Если б не наша квартира, с чем бы он остался? Я имею полное право на эту крышу над головой и не считаю, что, живя тут, должна ему. Ты сама всё понимаешь.

- А кому ты это докажешь? Я разве не предупреждала тебя, когда ты решила не уезжать?

- Мам, у меня выбора не было, не понимаешь? Ты б не потянула ту сумму за обучение. И это не считая того, что нужно ещё и жить на что-то. Чем-то питаться.

- Выкарабкались бы как-нибудь. Ты б нашла подработку, совмещала с учёбой. В Москве с этим нет проблем, это в нашей дыре студенткой фиг куда устроишься.

- Мам, как сложилось, так сложилось. Я не хочу обсуждать это.

На такой ноте каждый раз заканчивались наши с мамой дискуссии касательно её любимейшего мужа. Я нисколько не виню её. Она не желала мне зла. Её положение неопределённости, быть может, было ещё хуже, чем выпало мне.

- Кир, - с головой зарывшись под одеяло, услышала я за дверью слабый детский голос. - Открой мне.

- Кирилл, уходи, я сейчас не хочу ни с кем разговаривать.

- Мама пиццу пекла.

- И что?

- Там и твоя доля осталась. Выйди, а то папа утром съест.

- Пусть съедает. Пусть подавится.

На какое-то время за дверью стало тихо, слышно было только, как на всю квартиру из зала кричал телевизор.

- Кир, - снова прощебетал Кирюшка. - Открой, я принёс тебе в комнату.

Тронутая детской заботой, я в тёплых чувствах поднялась с разложенного на полкомнаты дивана и, распахнув дверь, впустила в комнату грустного ребёнка, аккуратно держащего поднос с двумя бокалами апельсинового сока и двумя кусками пиццы.

- Не боишься, что влетит?

- Не влетит. Папа храпит уже.

Мы понимающе улыбнулись, удобно устроившись на диване.

- Я своё съел, это тебе. Ты ведь ничего с утра не ела.

- Я не буду одна, Кирилл. Давай со мной? - твердила я, обнимая его. - Иначе, как ты сказал? Папа утром съест.

- Да мне не жалко.

- А мне теперь жалко. Ешь.

Через минут десять в комнату вломился папаша брата, прикрикнув на него за то, что время одиннадцать доходило, а тот всё ещё был не в кровати, наорал на меня, за то, что я "жру в постели", захлопнул ноутбук и, велев мне тоже спать, взял за шкварник Кирилла, выключил свет в комнате и только тогда закрыл дверь.

Не знаю, откуда во мне брались силы терпеть подобное скотское отношение, но я терпела. Больно было - да, но у меня хватало мужества выносить всё это. И лёжа той ночью на краю дивана, я думала о том, насколько всё-таки происходящее в жизни глупо и бессмысленно. Возьмём обыкновенного среднестатистического человека. Вот ты рождаешься. Что дальше? Начинаешь ходить, говорить, что-то понимать. Вот тебе пять - маленький человек, который не знает, что ждёт его в будущем, не осознаёт, каким хочет видеть это будущее. Вот тебе десять - ты уже старше, но по-прежнему не думаешь о том, что будет завтра. Общаешься со сверстниками, ходишь в школу, пишешь контрольные, переживаешь по поводу оценок, а зачем? Ради чего, собственно? Вот тебе пятнадцать - что-то уже начинает проясняться, ты формируешься как личность, начинаешь замечать, что тебе нравится, что нет. Ищешь себя, разными путями ищешь. Может, через чтение книг, может, через дружбу, может, через намеренное ныряние в то, что подросткам делать запрещается. А вот тебе восемнадцать. Кто ты? По-прежнему, никто. Человек, до сих пор не знающий, чего хочет от жизни. Плывёшь по течению, думая, что рано или поздно оно вынесет к нужному причалу, а причала-то всё нет. Ну, или плывёшь в родительской лодке, полностью отдав права на жизнь. Так проще. Ни о чём не думать, ничего не планировать, просто ждать. Но вот уже двадцать. И что? Стал ты кем-нибудь? Нет. Почему не берёшь гребло в свои руки? Думаешь, подождёшь? А чего ждать? Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять. Пора о семье подумать? Конечно, самое время, да? Женишься или выходишь замуж за того, с кем просто. С кем ты привык или привыкла. Устраиваешься на работу - по специальности ли нет - не важно. Семья-то есть. Через год-два пора бы подумать о детях, и ты думаешь. Делаешь. Рождается один ребёнок, к тридцати годам второй, а к сорока ты вдруг понимаешь, что не этого в жизни хотел. А чего? Да ты никогда не знал. Не задумывался о том, чего хочешь. Отсюда все проблемы. Считал, сумеешь однажды подняться над обстоятельствами, ан нет. Не получилось. И не получится. В семье начинаются скандалы, семья тяготит, муж или жена действует на нервы, с детьми связи потеряны, ты ищешь утешения на стороне, заводишь любовницу, любовника, по-прежнему считая, что явится какой-то дядя волшебник, который распутает весь этот клубок, но никого нет. К чему ты, спрашивается, пришёл?

Да, представления о своём будущем у меня не было, но прийти в сорок лет к пониманию того, что где-то была допущена ошибка, - нет, о таком я не мечтала, потому не хотела являться частью всей этой общественной системы. С точки зрения христианства, любая жизнь, зародившаяся в чреве женщины, - подарок Бога. Подарок небес. Что ж, сложно было поверить в то, что меня в эту жизнь принесла не биология, а Всевышний. В честь каких это родительских заслуг? Они такого подарка не просили и вряд ли когда-нибудь попросили бы. Что за глупость находить своей похоти объяснение в виде чего-то божественного? Аморальным алкоголичкам, которые плодят по пять - шесть детей, не имея на это ни средств, ни ответственности, ни мозгов, тоже небеса шлют подарки?

Все мои родственники являлись православными, меня в возрасте двух лет тоже окрестили, до шестнадцати я носила крест на шее, а однажды сняла его и убрала в сервант. Почему? Вдруг осознала, что не хочу принадлежать к этой религии, не хочу верить в сказку, не хочу становиться комичной актрисой в чьём-то парадоксальном спектакле. Самое интересное, что когда заявила это дома, отказавшись одним летним утром ехать вместе с семьёй к так называемому святому источнику, то услышала в свой адрес столько оскорблений и злости, по большому счёту со стороны отчима, которые мало вязались с концепций жертвенности и милосердия христиан. Поэтому, кроме того, что я являлась неблагодарной дрянью, говном, с того дня ещё стала "ебанутой сатанисткой". Полный ноль на фоне такого святого человека, как сам Отчим. Тот, который на протяжении нескольких лет держал великий пост, тот, который частенько захаживал в храмы, купался в святых источниках. Какая разница, что он устраивал дома тиранию, людей смешивал с грязью и, давясь своими кашами да варёными овощами, протирал толстым задом диван, поглядывая в интернете пошловатые видюшки, после просмотра которых ехал налево? Разве это что-то значит? Нет. Он ведь постится, очищается, службу стоит, исповедуется.

А что касается мамы, она, наверно, действительно верила. В детстве покупала мне божественные брошюры в картинках, когда мы с Кириллом болели, читала молитвы, в церковь захаживала нечасто, но ей это и не требовалось. Когда однажды, уже после моего, так сказать, отречения, мы с мамой разговорились о вере, я спросила у неё, читала ли она Библию, на что мама, конечно же, растерялась, отрицательно замотав головой.

- Я верю, а читала или не читала - не думаю, что это несёт такую большую роль.

- Мам, Библия состоит из парадоксов. Если бы ты прочитала её, вдумалась в то, что там написано, как написано, то твоя вера пошатнулась бы, поверь. Кто сказал, что это священная книга? Люди. Люди написали её и выдали за святость, которая на протяжении тысяч лет управляет человечеством.

- Что ты несёшь?! - вскрикнула тогда она. - Ты в праве считать так, как хочешь, но в нашем доме, чтоб я таких разговоров больше не слышала!