Главная память – в сердце, твердила я себе, спуская по лестнице отеля. И снова плакала.

Сердце никогда не забудет. Вспомни, как тысячу фотографий из Иордании, Петры и Сирии стер брат мужа. Случайно ли… специально… неизвестно. Просто, вместо фотографий, которые он записывал на диски, оказалась – пустота. Ты ведь пережила это, переживешь и все остальное.

Увидев мою опухшую физиономию, ребята совсем притихли.

Погрузившись в джип, заезжаем в другой отель, забираем еще 2–х туристок из Бельгии, которых надо отвезти в горы.

Али съезжает с трассы и мы попадаем в деревушку Skoura.

Подпрыгивая на колдобинах каждые 2 минуты, стараюсь снимать на камеру развалины древности – оказывается, здесь живут люди. Кругом огороды, финиковые и оливковые плантации. Ни магазинов, ни театров, ни детских площадок. Где больница?

— Здесь нет. Надо ехать далеко, — отвечает Наим.

— А как женщины рожают?

— Дома, — невозмутимость гид приводит в восторг.

Долина Дадес встречает марсианскими красивейшими пейзажами, горным серпантином, сказочными деревушкам и ощущением "пути". Когда кажется, что едешь всю жизнь, и уже сроднился с дорогой. Нет ни прошлого, ни будущего. Есть "сейчас". И это — путь.

Нежданно–негаданно в нашем маршруте обозначилось ущелье Тодра, да и долину Дадес не планировали посещать. Ребята постоянно останавливались на мои вопли: "Можно сфотографировать?" и специально завезли на смотровую площадку, откуда горный серпантин между красными скалами выглядел, словно игрушечный трек.

Рассказывать про горы – гиблое дело. Эту красоту и великолепие надо рассматривать в живую, широко распахнутыми глазами. Доставив туристок в отель, двинулись в пустыню. Двигаемся уже 5 часов. И впереди еще часа 4. Это на карте расстояния между городами маленькие. На самом деле… первые дни нашего путешествия меня просто шокировали. Какая оказывается большая страна – Марокко.

И ведь предупреждали о тяжести долгих переездов. А я не верила.

Проезжая маленькие деревушки, поражает отсутствие цивилизации. Глинобитные домишки–коробки, оазисы пальм, горы, скалы… На пустой дороге встретится пара женщин с осликом, нагруженным тюком травы. А чаще – женщина сама этот тюк тащит. Двери домов закрыты. Улицы пусты. Многочисленные групки парней сидят возле дороги, разглядывая проезжающие машины. Вот оно, мужское общение "за жисть", клубы по - интересам. И зачем нам цивилизация. И так клево: на дороге, глотая клубы дыма…

Детвора радостно бежит следом и машет руками.

— Это школа, — показывает Али.

— Где, где?

Школа: без окон, без дверей, полна горница детей. Глиняная коробочка, в окнах стекол нет, толпа деток, без портфелей и учебников, взрослых не видно.

Чем ближе пустыня, тем меньше деревень и людей. Нас останавливают местные полицейские. Проверяют у Али все документы и предупреждают, что из–за дождя река может выйти из берегов, и затопить мост, и навряд ли мы успеем проскочить в пустыню.

Где дождь? Какой дождь? Весь день солнце жарит страшно. Я засыпаю под монотонные напевы певицы из Мали. Просыпаюсь от шума дождя. Льет как из ведра. Машина останавливается. В двух шагах от пустыни… нет! Небеса не могут так издеваться!

Водитель пошел на разведку, мы слушаем дождь и разглядываем местных велосипедистов, меланхолично крутящих педали под проливным ливнем.

Возвращается Али, промокший до нитки, но молчаливо довольный. Мост не затоплен.

Прорвались!

Каменная пустошь, свинцовое небо, наперегонки мчится 4 джипа. Все дороги ведут не в Рим, у вас устарелые сведения. Все дороги — в Сахару!

— Вот она, — Али показывает рукой на оранжевый кусочек, едва виднеющийся среди ярко–желтых просторов, — а как по–русски будет "пустыня"?

Маленький отельчик в местечке Erg Chebbi полупустой, десяток верблюдов поджидают туристов. Не успев отдышаться, нас уже принимает в свои объятья бедуин Хасан.

Знакомит с 3–мя студентками из Лондона, которые вместе с нами будут ночевать в пустыне, сажает на верблюдов и в путь.

Сказать, что я испугалась, разглядывая с высоты 3–х метров землю – ничего не сказать. Я превратилась в ледяной монолит. Вцепившись в железную ручку–держалку всем телом и даже зубами, постоянно сползая вправо, и норовя упасть при каждом спуске верблюда с бархана, я испытывала нечеловеческий ужас и тоску. 2 часа таких мук точно не выдержу.

Верблюд постоянно фыркает и хрипит. Не понравилась я животному. Не любит он ежиков на горбу таскать.

Зато как веселился муж! Он оборачивался, и хохотал в голос!

"Дай камеру, сниму тебя для истории, если бы ты видела свое лицо…" Девчонки тоже счастливы на верблюдах, орут во все горло, руками–платками машут : "Я Лоуренс Аравийский! Я пленница пустыни", короче, одна я кряхтела, как старая шарманка.

Но спустя 10 минут, как–то приноровилась, и смогла оглянуться вокруг.

А вокруг… Солнечный ласкающий луч разукрашивает пески во все оттенки оранжевого, красного и золотого. Легкий прохладный ветерок гладит лицо. И тишина. Лишь фырканье верблюдов. Лишь скрип песка под их копытами. Игра света и теней делает пустыню сказочно красивой. Это не реальность. Сахара – это вымысел. Мираж. Такой же, как замок из облаков, появившийся в предзакатном поднебесье. Солнце садится постепенно, не спеша, давая время насладится, пропитаться красотой пустыни.

2 часа по барханам – вверх, вниз, сгибаясь, зажмуриваясь от страха, когда верблюд словно падает на колени, скатываясь с песчаной горы. Еще один такой спуск, и я точно перелечу через голову животного, сделав в воздухе прощальное сальто. Поджимая ноги, чтобы верблюд их не сгрыз, чуть не вывернула колено. И заднее место получило порцию массажа на год вперед. Прощайте, зачатки целлюлита, вы пришли не по адресу.

Наш проводник – дедуля лет 70–ти, сухой, как пергамент, все эти 2 часа идет пешком, босиком, легко и не принужденно, словно парит над Сахарой.

Наконец–то сползаем с верблюдов, и в раскоряку шлепаем к месту ночевки.

Какая в пустыне тишина. Прямо ухо режет. А наверх бархана взбираться ооочень трудно.

Высунув языки, мы все–таки доползли на верх, проводить вечернее солнце. Я доползала на четвереньках… Девочки затихли и молча вздыхают, глядя на закат. Побродили по барханам еще какое–то время, а потом как побежали с горы: ветер в ушах свистит, дух захватывает, тапки в разные стороны разлетаются, на встречу — наш дед. Чай берберский несет, в кастрюле что–то варит.

Мы, съевшие за весь день пачку печенья (и англичанки так же питались)  от вида еды впали в коматозное блаженство. Огромный тажин с дымящимся соусом, лепешки, и дыня на десерт – счастье есть. Оно не может не есть!

"Фатима, Хадижа, Аиша!", — стал вдруг кричать бербер. Испугавшись резкого помешательства проводника, мы с мужем оглядывались по сторонам, в поисках следов, по которым придется искать дорогу обратно.

Девчонки хохочут–заливаются. Оказывается, эти прозвища дали им бедуины, т. к. не могли запомнить европейские имена.

— Вэриз туалет, мистер? — спрашивает Фатима, она же – Луиза.

— Что? — не понял бербер.

— Туалет…

— А… вон туалет.

— Где, — прищуривает глаза девочка, пытаясь в темноте увидеть блага цивилизации.

— Сахара – туалет! — изрекает гордый сын пустыни.

Так незаметно спустилась ночь. И все стало черным вокруг. Я лежала на матрасе под звездами, слушая разговоры и смех девушек, доносившийся из палатки. А потом бербер принес гитару, и сказал: "Играйте". Девочки играть не умели, но что–то бренчали на струнах, и пели английские народные песни. Муж стал практиковаться в английском языке, расспрашивая о количестве братьев–сестер в европейских семьях, а также, что молодые студентки–медички знают о Ливане, и какими судьбами их занесло в Марокко.

Беседа получилась замечательная, я иногда вставляла (выкрикивала)  слово, которое забыл муж…

Мы "отрубились" на матрасах как бомжики, проснулись от кряхтенья дедули, который застелил нам постели чистыми простынками, положил одеяла и подушки в наволочках. Перебрались на человеческие постели и лежали, слушая Сахару. Вы знаете, какие там звезды? Огромные! Яркие и низкие. Млечный путь с поволокой, Большая медведица ухмыляется, а еще там была моя звезда, самая лучезарная – звезда мечты. Я смотрела на нее, пока глаза не слиплись и что–то загадывала…