- Вивиан, проводи их мыться.

Матрона, потупив глазки и прикрывшись покрывалом, проводила.

Оба хорошенько вымылись в горячей воде и со щелоком, а потом едва нашли обратный путь.

- Вивиан, найди им там чего-нибудь!

Вивиан ушла и вернулась. Несла она две латаные туники. Шванк и Филипп оделись. Туники было совсем не жаль - ткань у самых больших заплат уже начинала иссекаться.

- Вот бы, - хихикнул Филипп, - Такими были одежды покаяния!

- Эй, вы! Жердь, Поросенок, я вам говорю! Забирайте отсюда ваши гнойные вретища и сожгите где-нибудь. Нам ваша зараза не нужна. И таратайку свою сожгите!

***

- Вот увидишь, - грустно улыбался Филипп, - Сейчас мы вернемся в библиотеку, а там носится Эомер, стучит своей табуреткой и знай указывает: "Парень, принеси то! Парень, подай это!". А школяры скачут по лестницам, словно матросы или мартышки...

- Что он сделает с нами? Что сделают другие рабы?

- Не знаю.

Оба тихо брели вслед за сонным мулом, уравновешивали свою таратайку, чуть опираясь ладонями. В ней торжественно ехала корзина с заразными тряпками. Богиню прижимал к груди Шванк, а Филипп так и оставил бурдюк на спине; воды в нем больше не было.

У Храма привратница только ахнула и быстренько привела двух шустрых рабов. Им велели: мула выводить и выкупать, двуколку изрубить и сжечь где-нибудь подальше, самим хорошенько вымыться, одежду после работы перестирать.

Филипп понес корзину в вытянутых руках, Гебхардт Шванк - богиню, по-прежнему прижимая к груди, как котенка. Далеко позади казармы рабов не так давно выстроили неглубокий каменный колодец. Там все время горел огонь, сжигали всякий подсохший мусор. Туда и полетела корзина со стружкою и бельем, пока падала, из нее вывалился синий грязный плащ, зацепился за выступ, словно бы не желая гореть, и все-таки упал. Следом отправилмя пустой бурдюк. Сначала поднялся густой едкий пар, потом пламя разгорелось ровно, по-прежнему.

Жрец сказал, глядя в огонь:

- Я виновен в болезни - или смерти - Пиктора. Это самое меньшее полгода на покаянии. Я возглавил и провел грязные обряды - такое покаяние более кратко, но некоторые ритуалы... Они больше похожи на пытки.

- И все из-за нее!

- Неважно! Главное, ты остаешься один. Будь осторожен. Может быть, Панкратий тебя защитит. Но не от богов.

Когда сгорела корзина и рассыпались бывшие прутья, они ушли в Библиотеку.

***

Там творилось именно то, о чем и говорил Филипп. Когда двое в белых лохмотьях и с богинею на руках вошли, Эомер как раз искал что-то в книгохранилище, и из-за раскрытой двери только и раздавалось:

- Хельмут, давай на верхнюю полку. Доставай тот кодекс, что лежит третьим справа, - быстрый топот по стремянке, - Я сказал, третий справа! Мауро, ты - вниз, неси сюда все, что касается гидры, живо! - грохот табуретки, - Агнесс, Агнесс! Только девушки могут правильно ставить свитки на полки, когда стирают пыль! Сколько раз вам повторять, парни? ставьте ПО ПОРЯДКУ!

Что-то расслышав, он вывалился за дверь и стал в проходе.

- Филипп. Господин Шванк. Где Пиктор?

- В лечебнице, учитель.

- Из-за нее?

- Да.

- Тогда вот что, - тут шут понял, что же с Эомером не так - ведь старый раб, хоть и грузный, и хромой, и землистый, но такой же бесцветный, как и он, Шванк; и запомнить обоих не так-то просто, - Когда в одном месте скапливается слишком много пеньки, она обязательно загорится. Ты, гость, иди сейчас в Скрипторий, отчитывайся. Филипп, с тобою поговорю я, Его преосвященство сейчас на переговорах. Но это потом, потом, так что подожди. Что с Пиктором?

- Очень плох. Гнойная зараза.

- Тогда пойду сам. Носилки мне, живо!

Миленький белокурый Хельмут выскочил во двор, словно его ошпарили.

А Эомер двигался все так же мерно, вел разговор, а перо и закрытая чернильница подпрыгивали на подвеске пояса:

- Она просыпалась?

- Да, учитель.

- А сейчас спит?

- Не знаю. Пиктор как-то перехватил ее. Или кого-то из защитниц.

- Значит, богиня с ним? Мауро, забери ее и унеси пока в Реликварий.

Мальчик-арап подскочил к Гебхардту Шванку, поклонился и бережно подхватил черную богиню.

Шванка послали в Скрипторий. Туда можно было попасть, пройдя по косому коридору, но трувер решил выйти во двор и лицезреть отбытие Эомера. У крылечка уже стоял паланкин, завешенный редкою белой тканью. Эомер, кряхтя, уселся и передал свою табуретку Хельмуту. Восемь недовольных рабов подняли носилки и понесли за ворота; сзади всех преувеличенно торжественно двигался Хельмут и нес табуретку где-то на уровне груди. Растворили ворота, выпустили процессию, снова затворились. С улицы донеслось только ехидное: "Дорогу царице!".

***

Шванк пошел в Скрипторий и записал там "Видение о разгроме еретиков". Потом передохнул и записал "Видение об обезьянище, его любовнице и сияющем мире". Далее позвал переписчика и продиктовал отчет о заклинании черной богини. Потом принесли какой-то документ из Библиотеки: видимо, это вернулся Эомер.

После всего этого наступил поздний вечер. Спать ему не хотелось, поговорить было совершенно не с кем, и он вернулся в Библиотеку. А там творилось нечто опасное.

У мастера Дункана было раздражающее обыкновение. Когда работа заканчивалась, а новой еще не было, идеи к нему не приходили так уж запросто. По правде сказать, его безобразно избаловала приемная дочка Майя, сделала совершенно бедным его воображение - в видениях эта девушка видела всякое, иногда жуткое, странное или волшебное, а ему оставалось только зарисовать. Но когда безумная Майя становилась умственно недосягаемой, мастер Дункан страдал. Так и сегодня - он слонялся по читальному залу, глядел то в одну книгу - и откладывал ее - то в другую... Завтра он уйдет в леса, будет выслеживать зверя - охотится он редко, обычно наблюдает и рисует; вернется и пополнит свой давно начатый бестиарий. Но сейчас он мог навеять скуку даже на самого Эомера.

Когда Шванк возвратился, вышел из дверей галереи, Дункан и Эомер сидели друг против друга за столиком у окна, почти нос к носу. Старый раб, как кот хвостом, постукивал по столу корешком толстой черной книжечки. А Дункан нервно шелестел веером каких-то обрывков, словно бы за столом шла игра в карты.

- ...а я говорю, - назидал-наседал Эомер, - Что она - Гидра, что голов у нее неопределенное количество, а формы и вовсе нет. Вот, смотри.

Он раскрыл книжку где-то в конце. Это был тот самый определитель, в каком рылся и Филипп - "О неведомых богах и демонах".

- Нет, мастер! - возражал Дункан, похожий в этом положении почему-то на хорошо отмытого и робкого мясника во время праздничной службы, - Нет. Вот, смотри: львиная голова. Воронья голова, орлиная... Да она их меняет, как купеческая дочка - головные покрывала! А тело все время девичье.

- И все-таки голов много!

- А я что говорю?

- И шей должно быть много.

- Ох!

Эомеру, видимо, очень надоело. Он крепко схватил мастера Дункана за плечи и потянул на себя. Дункан пригнулся, а его край стола приподнялся немного. Тогда глава живописцев прижал предплечья противника к столу и потянул на себя; теперь приподнялся край Эомера.

- Гидра!

- Нет, Морриган!

- Гидра!

- Сохмет!

- Гидра!

Вот тут-то трувера Шванка и осенило. Он был совсем рядом с богиней, и это вызывало уныние и смерть заживо. Когда они отдалились, впали в ярость. Эомер и Дункан, живя в отдалении от черной, впали в ярость тоже. Мудрецы проглядели очевидное решение. Трувер Шванк решительно (сам не слыша, как подражает топоту Панкратия) направился к ним. Живописец и раб прекратили давить и тянуть, но так и не оглянулись.