— Вы же понимаете, что я… — ну как сказать, что ревновать ему не стоит… А если и стоит, то не к бессловесному художнику.

— Понимаю. Я бы ждал столько, сколько Вы захотели.

Мы сидим в абсолютной тишине и смотрим друг на друга. Это не напрягает, хотя поначалу я побаивалась скуки и натянутости — как же семейные будни без телевизора, но наоборот, без внеших раздражителей больший смысл приобретают жесты, взгляды, слова.

Борода позволяет прятать улыбку, но глазам не прикажешь. И вот уже я передираюсь на его кресло, вначале деликатно устраиваясь на подлокотнике, но тут же скатываясь в его объятья. Он чуточку иронично хмурится моим маневрам, но обнимает вполне целеустремленно, добираясь до ступней, гладит их, чуть щекоча. Да он же может взять меня прямо здесь, и я еще повизгивать буду от восторга. Но нет, хоть кто-то в этой комнате умеет себя контролировать. А может к черту эту статусную свадьбу? Есть же тут бедовые священники, готовые за денежку малую обвенчать в любое удобное время? Не сомневаюсь, что среди должников Михаила Борисовича такие водятся. Правда, как только заикнулась об этом, меня поцеловали в темечко и пожелали добрых снов, но поклясться могу — он поигрывал тростью пока шел к перекрестку.

Официальное объявление о наших грядущих изменениях было решено отпраздновать в родовом поместье — граф оказался решительно настроен на то, что наше родство не прекратится со сменой фамилии. Хотя объявление в газетах уже было подготовлено, в новом статусе жениха и невесты мы на балах еще не были.

Я перебрала несколько вариантов нарядов, остановившись в конце концов на платье собственного дизайна, заказанном еще летом к рождественским торжествам, но там все еще можно переиграть, а нормальная помолвка у меня впервые будет. Серебряное кружево узких рукавов чуть заходило на ключицы, укрывая светло-серый гладкий корсет и чуть переходя на атлас юбки. В комплект идут короткие тонюсенькие перчатки, поверх которых безболезненно налезает кольцо. Похоже на изморось на стекле питерской зимой. Простенько, благопристойно, и жениху понравится, а то уже небось боится, что я голая выйду к гостям.

И вот торжественный день настал. Мы оба должны были прибыть до основной массы гостей, так что выдвигались с первыми сумерками. Граф прислал за мной фамильную карету, и я чопорно устроилась внутри. Тюхтяева удалось перехватить на перекрестке — он как раз ехал за мной.

— Ксения! — окликнул меня сам, иначе бы разминулись.

Ворвался в экипаж морозный, с замерзшими щеками, но удивительно счастливый. Я не переставала этому умиляться — неужели всерьез влюблен? Обнимает, словно в первый раз после многолетнего перерыва. Да здесь я, здесь. С тобой. Навсегда.

Держит меня за руки, смотрит в глаза с легкой настороженностью, словно опасается чего. Хотя доверил же собственную жизнь в свое время, чего теперь-то бояться? Где-то рядом катается по сиденью огромный букет белых роз для графини Ольги — все же у нее сегодня именины, а мы лишь вишенка на торте семейного торжества. Мне же жених принес корзинку конфет, что заслуживает отдельной благодарности. Сколько там у нас времени этот путь займет? Минут двадцать. Ах, не были бы Вы, господин статский советник стоь чопорны, провели бы их куда зажигательнее.

— Вы сегодня прекраснее, чем всегда. — да, я старалась. И сияю от абсолютного умиротворения, чего и в дальнем будущем не припоминаю.

— Это потому, что я счастлива. — расплываюсь в блаженной улыбке. К черту макияж, там была устойчивая помада, так что поездка уложилась в один довольно долгий и возбуждающий поцелуй, лишь изредка прерываемый смехом и тихими нежностями, на которые столь щедр сегодня мой избранник. Я уже поставила крест на гладкости наряда, устроившись на его коленях, кончиками пальцев рисовала орнаменты на его пальто, мечтала подкорректировать маршрут в сторону одной неприметной дачки, поэтому мы оба выразили неудовольствие, когда экипаж притормозил и дверца распахнулась.

— Сатрап! — произнес визгливый женский голос и небольшой сверток упал на пол.

Этот бесконечный миг, когда счастливое лицо превратилось в суровую маску и одним движением он отбросил этот пакет, задвинув меня за спину и наполовину вывалившись из экипажа.

Я даже взрыва не услышала. Вообще ничего не услышала, и не увидела — взрывная волна ушла вниз, тело статского советника подбросило и опустило на меня, зато экипаж встряхнуло крепко, скособочило, пол рухнул в сторону открытой дверцы. Падали куски дерева, лоскуты, а я лицом уткнулась в его пальто.

Стало влажно, тихо и темно. Спина Тюхтяева несколько раз содрогнулась и обмякла. Оглушенная, я не соображала, что делаю, обняла его, пальцами проваливаясь в мягкое, острое, липкое.

Карету трясли, Тюхтяева пытались вырвать из моих рук, а я лишь скулила и не отпускала. Потом кому-то, возможно даже графу, удалось разжать мои руки и вес, давивший на грудь, исчез. Я позволила погрузить себя на носилки и провалилась в мягкую, безмолвную тьму.

Слух начал возвращаться дня через четыре. Ради меня похороны никто бы не отложил, так что я запомнила его живым. Спустя пару недель после трагедии врачи решали, стоит ли сразу помещать жертву взрыва в психиатрическую лечебницу или пока обождать, а я, отмытая и почти целая — синяки, мелкие ранки от осколков кареты и ушибы — не в счет — лежала, уставившись в одну точку. Ноги вопреки первым прогнозам не были сломаны, так что Михаилу Борисовичу мое спасение полностью удалось. За этот год я вообще оказалась избалована его заботой. Как же жить теперь без этого щита?

Приходили посетители — а граф забрал меня к себе, под присмотр, после того как немного… вышел из себя, узнав о предложении сплавить в Малую Охту. Любит, наверное, по-своему. Вместо Тюхтяева, которому сам Бог велел разрешать такую ситуацию, появлялись другие люди — в мундирах и штатском, с пронзительным взглядом или просто лениво разглядывающие роковую женщину, чудом выжившую при такой катастрофе. Сначала о чем-то спрашивали, потом начали писать вопросы на грифельной доске — на эти я уже апатично отвечала.

Да, карета принадлежит графу. Нет, пользуюсь крайне редко. Нет, покойный не планировал эту поездку и оказался там случайно. (Из-за меня он там оказался, понимаете?!!!) Нет, о слежке за Его Превосходительством не догадывалась. И о нападении на покойного господина Тюхтяева он сам не распространялся. Не знала, что постороннего человека, сотрудника жандармского управления убили при подготовке к теракту. Да, нападавшая не рассматривала, кто именно находится в карете. Нет, я не запомнила ее лица. Не уверена, что смогу узнать голос, но постараюсь. Мария Гершелева? Да, фамилия мне знакома. Ах, брат недавно погиб? Трагедия для родителей, конечно. Обратиться к следствию? Хочу. Лично ходатайствую о смертной казни. Я не преподобномученица Елизавета, я хочу возмездия.

Приводили священника, которому так и не удалось смягчить мою кровожадность, заглядывали знакомые Ольги, наперебой твердившие о милосердии и, наконец, пришел граф.

Он долго молчал, рассматривая мое осунувшееся лицо — я как-то добралась до уборной и аж не узнала себя в этой бледной немочи.

— Что нового? — без эмоций уточнила я.

— Все идет своим чередом, Ксюшенька. Три недели уже…

— Отвезите меня. Туда.

И это была моя первая озвученная реакция на смерть жениха.

Утром мы стояли перед могилой, все еще покрытой редкими кочками цветов. Простой крест с обязательной строкой молитвы и все. 1849–1896. Нет больше человека.

Я положила поверх замерзших и побитых дождями растений свой венок из алых роз — самый большой, какой поместился в экипаж, помолилась на коленях и встала. Его не было здесь. Такой живой, суетливый, энергичный — он мог остаться дома, на работе, но не в приюте покоя и скорби.

— У… Михаила Борисовича была коллекция камней. — обронила я в карете. — Хорошо бы ее выставить в каком-нибудь музее. Он бы оценил.