Героиня пьесы Груня Фридрих повторила подвиг Зои Космодемьянской. Понятно, что не воевавший, слава Богу, Пастернак не имел ни малейшего представления об истинных деяниях девушки, описанных в очерке, помещенном в «Правде». Он не имел никакой информации об отношении крестьян, живших в селе и сдавших разведчицу немцам. Расследование обстоятельств, сопровождавших гибель девушки, назвавшейся Таней, к сожалению, до сих пор не завершено. Во всяком случае, они отличались от упрощенного варианта, предложенного читателям газеты. Преподанная Пастернаку сумма сведений явно недостаточна, чтобы создать пьесу, замысел которой связывался с именами Шекспира, Гёте, Чехова и Ибсена. Более того, Пастернак не обладал духовным ресурсом, чтобы дотянуть пьесу хотя бы до леоновского — вполне условного — театрального варианта. Фамилии действующих лиц и намеченные отдельные сцены выдают тесное сходство с тем, что мы читаем в «Нашествии».

Простая подмена освободившегося из тюрьмы Федора Таланова, совершившего, по понятиям репертуарного начальства, подвиг, Груней Фридрих, принадлежащей к племени фольксдойчей, большинство из которых принесло много бед воюющей России, что не перечеркивает имевшиеся исключения, требовала осложненности и парадоксализации основного конфликта. Нехватка подлинного житейского субстрата вынуждала автора изобрести малоправдоподобную ситуацию, где эксплуатировался мотив гуманности.

Условная литература, творимая Пастернаком, влияла на его отзыв о мифической жестокости статей Эренбурга, которые по художественным качествам, лаконичности и выразительности намного превосходили чувством, правдой жизни и ответственностью перед историей грандиозные замыслы, осуществленные фрагменты и необоснованные надежды автора «Доктора Живаго», где использованный материал был прожит, пережит и освоен, насколько это дано Богом человеку, но воплощен, к сожалению, без ожидаемой глубины и самобытности. Чтение «Угрюм-реки» Шишкова сильно повредило «Доктору Живаго».

Пастернак не обладал правом упрекать Эренбурга в столь резкой и грубой форме. Сказанное нуждается в доказательных примерах, последующих чуть позже. А сейчас в двери романа уже стучат другие события, не менее важные. Они спешат занять свое место в повествовании.

— Не только мы помогали республике, — сказал Каперанг поморщившись, будто этот факт причинял боль. — После Герники поток интербригадовцев усилился. Весь мир восстал на Франко! Все, все, все! Даже американцы приехали, и много. Немецкие антифашисты! Французы! Болгары! Да кого ни назови! Негры сражались из Южно-Африканской Республики! Марокканцы переходили на нашу сторону! А они, как ни крути, как ни верти, были самыми преданными солдатами будущего каудильо.

— Однако выиграли-то мятежники! Победила фаланга, — вырвалось у меня. Дьявол дернул за язык. Дьявол! Я, к будущему своему стыду, часто становился на сторону противника, старался уяснить: почему он воюет? Однажды в эвакуации спросил мать:

— А ты уверена, что Гитлер не прав? Он ведь считает себя правым. И все немцы поддерживают его.

В ответ она треснула меня по физиономии так, что пол закачался под ногами. Целую неделю не разговаривала. Сестренке запретила иметь со мной дело:

— Не смей приближаться к этому гитлеровцу и двурушнику.

После долго клеймила:

— Такие, как ты, становятся предателями. Отец узнает — он тебе покажет, кто прав.

Однако я не отказывался от сомнительных мыслей и высказываний. Просто стал осторожнее. Зачем получать лишние колотушки? Отец крутенек характером, возвратился с фронта мрачный. Если он рассердится — без суровой выволочки не обойдется. Поиски чужой правды завели далеко и глубоко. Я превратился среди своих в изгоя, как Володя Сафонов. Немецкая правда как-то уживалась с ненавистью к фрицам и ужасом, который я испытал после возвращения в Киев, когда увидел близко, во что превратила город война. Посещение Бабьего Яра меня добило. Я уже не искал никакой чужой правды, собственной хватило под завязку.

— Не всегда побеждает справедливость, — ответил Каперанг и посмотрел на меня прямо, с такой грустью и болью, что я запомнил взгляд на всю оставшуюся жизнь. — Да, не всегда побеждает справедливость. И мы были не во всех случаях справедливы. Крестьян расстреливали за то, что они давали приют мятежникам и не желали делить землю помещиков. Наши думали, что бедняки сразу кинутся на эксплуататоров. А вышло по-иному. Чужое у них запретное! Церкви подрывали и жгли. Зачем? Я вот забыть не могу случай один…

И он по слогам выпел названия города и предместья, где располагался старинный собор, почитаемый в округе. При нем остался один сторож-монах, остальные сбежали. Так и того интербригадовцы не пощадили.

— Я сказал испанскому сержанту: напрасно! В чем монах виноват? Необразованный человек, не знает, что Бог — это выдумка для угнетения народа, обманули его еще в детстве. А собор подрывать не стоит. Произведение средневековой архитектуры. Может, здесь Дон Кихот проезжал.

Каперанг часто поминал Дон Кихота. Рыцарь Печального Образа постоянно воевал в рядах республиканцев.

Однажды я поинтересовался:

— Почему вы считаете, что Дон Кихот сражался бы на вашей стороне? Он ведь дворянин, а не республиканец.

Вопрос поставил его в тупик. Он ничего не сумел ответить по существу:

— Ленин тоже происходил из дворянской семьи.

Каперанг при всем немалом боевом опыте был даже наивнее меня. Загнать его в угол ничего не стоило.

— Собор — загляденье, башенки там всякие, балкончики, шпили, двери резные, тяжеленные, разукрашены фигурками и плодами земными. Внутри прохлада, воздух голубой. Зачем рушить такую красоту? А сержант — ни в какую! Через переводчицу объясняет, что монахи реакционеры и черное воронье. Здесь гнездо заговорщиков, нашли в ризнице склад оружия. Если не разрушить — опять сюда слетятся. Там болгарин один был — подрывник, вот и ахнули, правда не до конца. Фасад на землю спустили. Мы — русские — церкви ихние старались не трогать. Сержант пистолетом грозил, а потом рапорт в Мадрид накатал. Через неделю вызвали к Гореву. Если бы не Иоська Ратнер — занесли бы выговор в партийный кондуит, и загремел бы я в тартарары.

Фамилию военного атташе Горева я запомнил. Он величина в Испании огромнейшая. Без него ни один вопрос не решался. Возвратившись домой, Горев канул в сталинскую тюремную мглу.

— Много в Испании несуразного произошло. Разные люди собрались, разные взгляды, разные привычки. Одни каждый день вино привыкли пить, других за выпивку наказывали. Договаривались с трудом. Без переводчика никуда. Мало иностранцев русский язык знали. Оттого всякие недоразумения происходили. Народ местный горячий, оружия много, чуть что — враг, предатель, шпион Франко! Обстановка очень сложная. Иногда становилось очень тяжело, особенно нам, русским. Русский человек от партизанщины гражданской войны отвык, он привык к дисциплине. Для него слово начальника — закон. Как решение трибунала можно принимать голосованием? Сколько прекрасных людей загубили?! Франко это все дело здорово использовал, все наши промахи подобрал. Нам бы с его стороны взглянуть на себя было бы полезно. Из его траншей в стереотрубу на себя полюбоваться!

Сейчас просто не верится, что он подобные вещи сообщал какому-то неизвестному мальчишке. На дворе стоял 50-й год! Однако чего приближающаяся смерть с человеком не сотворит! Оказывается, не я один пытался взглянуть на реальность, с точки зрения противника и признавался в этом. В моей голове царил ералаш, и необъяснимо по какой причине, но и у него не меньший. Разум Каперанга крепко помутился.

— А вокруг божественная красота! Природа! Что тебе Сервантес! Как вообразишь, что здешней долиной ездил Дон Кихот на Росинанте, с толстеньким оруженосцем Санчо Пансой — дрожь пробирает. Все точно описано. Просто литературным героем себя чувствуешь! Дон Кихот очень походил на некоторые религиозные здания ~ худые, тонкие, в небо устремленные. Но приземистых плотных жилищ, напоминавших Санчо, в деревнях тоже хватало. Солнце круглое, красное, краснее нашего, песок — чистое золото, желтый, сыпучий, звенящий, горячий, а дали необъятные: синие и дымчатые. Испанцы черный цвет любят. Жара, а все в черном. Белый тоже любят. Оттого другие цвета у них яркие и сверкают, словно драгоценные камни. Если разноцветных красок мало и они по черному фону разбросаны — впечатление фантастическое, незабываемое. И такую красоту на распыл пустили! И как пустили! Страшно вспомнить! Но не мы в том виноваты, хотя нас винили и проклинали на каждом углу. Там тонкое международное дело варилось. Франко Англии подмигивал, а Англия — ему. И подмигивал ей, и боялся ее. У Бургоса Гибралтар под боком. Я видел, как орудия англичане в сторону материка развернули. Гибралтар — крепость что надо! Кто им владеет, тот Средиземное море контролирует. Англичане ни разу не стрельнули, а на мушке держали! Гибралтар плохую роль сыграл. Вот вокруг него они шуры-муры и крутили. Комитет по невмешательству и все такое прочее. Если бы англичане перешагнули границу — Франко бы крышка! А если бы ему крышка, то интербригады верх берут, и тогда мы — в дамках. Вот откель ноги-то росли! Ну «Кондор» нас и заклевал! С одного бока — Комитет по невмешательству, значит — брезентом укрывайся и делай вид, что я не я и хата не моя, а с другой стороны — Гибралтар. Без Гибралтара Британская империя — пшик! Англичанка — колониальная дамочка. Вот и получилось, что мы не в дамках, а дамочка по-прежнему неизвестно в чью сторону смотрит и кому подмигивает. Словом, чего толковать! Красивая земля, а отстоять не сумели. И покатился мир к Мюнхенскому сговору.