- Я пока что не решил, как с тобой быть. Еще думаю.

- Подставляю тебе лицо, поступи как считаешь нужным...

- Ты вдобавок и босой, - сказал Рой, даже не взглянув Сиду под ноги, чтобы убедиться в своем предположении. Взгляд его был прикован к устам Сиднея.

Не успел Рой произнести последнее слово, как колени у Сиднея подогнулись и он упал к его ногам. Снег был глубже, чем казалось, поэтому он заметно утонул в сугробе. Рой довольно долго стоял над ним неподвижно. Затем медленно наклонился к упавшему, не отводя от него пристального взгляда. Он слегка толкнул его ногой. Сидней открыл глаза.

- Я еще не готов всё с тобой решить, - сказал  ему Рой, продолжая стоять склонившись над ним.

Он зачерпнул голыми ладонями снега и растер им лицо лежавшего, а потом расстегнул ему пижаму и слегка потер снегом грудь и живот.

- Подставляю тебе лицо, делай все, что захочешь...

С этими словами Сидней потерял сознание. Рой еще раз пнул его своим охотничьим башмаком.

- Что с тобой поделаешь, - произнес наконец Рой, смотревший на него долго и пристально. Снег вдруг повалил тяжелыми, крупными, сырыми хлопьями. Рой поднял обмякшее тело Сиднея и не церемонясь, точно это был пятикилограммовый мешок с картошкой, перекинул его через плечо. Наружная дверь осталась открытой, поэтому он спокойно вошел в дом и поднялся по задней лестнице в комнату Гарета. Рой сбросил Сиднея на постель, и разбуженный Гарет - если, конечно, он вообще спал, ибо сон был для него редкостью - услышал прозвучавшие вслед за глухим, тяжелым ударом упавшего на кровать тела слова: "Увидишь, я вернусь за вами обоими, и очень скоро..."

Позже Рой Стертевант вообще усомнился, было ли все это наяву - что он стоял под окном футбольного героя и видел, как его "повелитель" спустился и вышел к нему босиком по снегу, и точно также и Сидней уже не готов был поручиться что там, снаружи, он видел Роя, а не снеговика, которого они днем раньше слепили с Гаретом забавы ради и от нечего делать, и еще для того, чтобы можно было глядеть на него потом из окна, воображая что это стражник, охраняющий их от бессонницы.

Когда точильщик ножниц увидел, как Сид в Рождественскую ночь идет к нему по снегу босиком, он почувствовал, что его ненависть к обидчику на время отступила (хотя он по-прежнему продолжал считать, что заплатить за причиненные ему страдания, Сидней Де Лейкс мог только жизнью, только до скончания веков провисев в петле на каком-нибудь голом суку, чтобы даже ветер облетал его стороной, и полевое зверье брезговало его изгнившей плотью), однако потом, уединившись в своем огромном доме, где гуляли сквозняки, словно в некоем заброшенном замке среди пустошей, Рой с помощью альбома, который вел еще с восьмого класса, вновь припомнил о пренебрежении к себе со стороны школьного героя и об обидах, которые он от него вытерпел, припомнил, как высокомерно и резко тот его отвергал, как в упор не желал его замечать, припомнил его надменно скривленную губу, презрительную ухмылку, вечно заданный вверх отточено-красивый нос, а так же оскорбления, отвращение и ярость всех тех лет, кульминацией которых стала пощечина, что Сидней влепил ему, едва он завершил свою торжественную прощальную речь, которую произнес по праву лучшего ученика в классе, и влепил только за то, что он любил этого футболиста. Иными словами, наградою за успехи, которых Рой добился единственно ради того, чтобы произвести впечатление на Де Лейкса, стала полученная им от него же пощечина.

Рой захлопнул альбом с такой силой, что по дому разлетелось эхо, и треск удара был похож на звук, как будто где-то в глухих чащобах повалился целый сосновый лес.

Де Лейкс, ты покойник!

Однако, будучи не в силах забыть, какое он испытал наслаждение, когда нес Сиднея на себе в ту ночь, и как у него замерло от счастье сердце, когда он увидел, как тот направляется к нему босиком по снегу, Рой подошел к зеркалу, что было два с лишним метра высотой, и снял с себя всю одежду.

Он решил раз и навсегда наказать себя за блаженство, которое он познал, неся отключившегося наглеца Де Лейкса. Ему надлежало самоистязанием заплатить за эту слабость. Чтобы впредь его телу было не повадно жаждать обидчика. Воистину, сообща с футбольной звездой, теперь и собственное тело сделалось его врагом. А врагу своему он готовил смерть, но прежде надо было поквитаться с собой.

Немецкая опасная бритва, принадлежавшая отцу, лежала у него под рукой.

Закрыв глаза и наскоро прочитав иступленную молитву - по крайней мере, прошипев и пробубнив побелевшими губами какие-то бессвязные слова - Рой запрокинул голову, и при этом (сам тому не обрадовавшись) восхищенно подумал о сходстве своей мускулистой фигуры с древнеримским изваянием, которого он достиг неустанно трудясь по дому, на ферме, на пастбище и в лесных владениях (по сути говоря, именно его фигура и приводила Браена МакФи в такое упоение, что у того шла кругом голова, и она же и толкнула его на гибель); и вот Рой рассек свои предательские руки за то, что им была отрадна тяжесть этого заправщика, и когда, к его радости, они облились кровью, он полоснул бритвой по венам на ногах, за то, что ему понравились босые ноги Сиднея Де Лейкс,  а в довершение, он порезал себе грудь на месте сердца, потому что сколько бы он ему ни приказывал, оно продолжало любить и благоговеть перед заклятым врагом.

Но позволить себе умереть Рой не мог! Нет, как салотоп и как внук салотопа он должен жить, покрыв себя этими новыми шрамами, и обильнее прежнего пролив свою кровь, он должен жить, чтобы воздать отмщение врагу, который определил смысл всей его жизни.

И вот, самые суровые зимние дни миновали. Рой оправился от ран. Теперь он подолгу любовался оставшимися на теле шрамами - розовыми рубцами, свидетельствовавшими о его победе над собой. Чем старше он становился, тем больше походил на индейца. В его поджаром, мускулистом теле не было ни одного грамма лишнего веса, и оно напоминало те деревья, или ползучие растения, чьи очертания настолько грозные, что, говорят, даже птицы не смеют на них устраиваться и звери, если набредут на такое, то замешкаются и обойдут, держась на расстоянии.

Наконец, настал день, когда Рой тщательно расчесал свои длинные черные волосы, чуть не с корнем выдирая любую прядь, которая запуталась, или не желала проходить сквозь узкие зубья его  расчески из пожелтевшей слоновой кости. Он нарядился в костюм, который заказал по почтовому каталогу. (Рой на дух не переносил магазин мужской галантереи, что находился в нескольких шагах от дома доктора Ульрика). И начистил свои ботинки так, что они заблестели и засеребрились, как лесные озерца.

Затем, Рой отмыл ладони и пальцы в мыльной воде, и попытался обработать пилкой ногти, однако те, подобно диким зверям, которых внезапно поймал и укротил человек, все равно, что бы он с ними не делал, оставались непокорными и продолжали когтиться и чернеть.

Тщательно промыв уши мыльной пеной, Рой смазал их дорогой лавровишневой водой, тоже заказанной по почте из каталога.

Когда внешность его стала безупречна, он сел в машину и подкатил к дверям дома Ирен Уэйзи.

Вначале хозяйка передала через "дворецкого", что не примет его.

- Скажи ей, что если она не хочет, чтоб ее дурной сопляк ночевал сегодня на улице, то пускай скачет сюда.

- И еще, - крикнул Рой вслед поспешно удаляющемуся слуге, - скажи что я не собираюсь торчать тут вечность...

Ирен вышла к нему почти сразу, вся дрожа, что особенно явно было видно по ее рукам: она была чрезвычайно худой - Рой никогда ее такой не помнил - однако, несмотря на осунувшиеся щеки и изможденный взгляд,  казалась еще моложе и прекрасней, чем всегда. Ее красота была ему отвратительна, и даже более того, она привела его в ярость.