Не успев и сам понять, как это получилось, Ванс тоже вышел в яблоневый сад и подсел на скамейку к Сиднею.

- Тебе бы и днем выбираться из дома, Сид, - заговорил он.

-На кой оно нужно, - отозвался брат с раздражением.

- Не вечно же тебе прятаться...

- Взять бы, да уехать отсюда, - задумчиво произнес Сидней, слегка тронув Ванса за плечо кончиками пальцев. - Слинять подальше...

- И бросить дом и все что у нас есть...?

- Продадим его.

- Да кто его купит, Сид... он уже отжил свое... глянь, какой ветхий на вид, даже ночью при звездном свете... Скоро совсем рассыплется в пыль.

Ванс замолчал и сидел так довольно долго. Тогда Сид взял его за руку, крепко сжал его ладонь своей и потом снова отпустил.

- Может, завтра махнем поплавать возле Барстоуз... Ты ведь всегда отлично плавал и нырял, Сид.

- Ага, помнится ты говорил, у меня это неплохо выходит... идет, давай махнем...

На следующий день, часов около десяти, братья отправились в Барстоуз. Они прошли южным краем кукурузного поля, что находился в границах владений доктора Ульрика, миновали тополиную рощу, поднялись по песчаному откосу и, наконец, спустились к самой реке. Ванс разделся, прижал разложенные на земле вещи камнями и мигом залез в воду. Сидней, который глядел на реку стоя на краю берега, без особого воодушевления тоже снял с себя одежду, но в последний миг, когда он уже намочил ноги собираясь окунуться, вдруг застыл как вкопанный, и поднял вверх нос словно олень, почуявший опасность.

Как раз в это время, молодой человек, примерно одних с Сиднеем лет, промчался по отлого спускавшейся к реке дороге на своем пикапе с прицепленным к нему трейлером, где с жалобным ржанием рьяно брыкали копытами две молодые лошади, одна из которых, несмотря на всю тесноту заключения, порывалась встать на дыбы. Водитель пикапа затормозил и как громом пораженный уставился Сиднея, а потом выскочил из кабины и сделал ему навстречу несколько шагов, сохраняя на лице выражение благоговейного ужаса.

Ванс и Сидней узнали в нем "сына салотопа", которого местные еще прозвали "точильщиком ножниц": между ним и братьями Де Лейкс вечно водилась "кровная вражда", некая взаимная ненависть темной природы, которая, по утверждению многих, и привела к тому что Браен МакФи оказался застрелен.

Рой Стёртевант по кличке "салотоп" застыл на месте, чувствуя растущее замешательство, а потом протянул вперед руки, однако не с намерением поприветствовать или обнять Сиднея, а в жесте непроизвольного изумления, что глаза его не обманывают и перед ним и вправду Де Лейкс.

Сидней отпрянул от него на несколько шагов, ибо, как он потом объяснил Вансу, после тюрьмы ему и так становилось не по себе от вида тянущихся к нему мужских рук, а учитывая, что это ко всему прочему был Рой, появившийся как обычно откуда ни возьмись - такое точно было для него слишком. В памяти у него головокружительным вихрем пронеслись все те ужасные события, что привели его под суд и в тюрьму.

"Салотоп" (на самом деле этим малоприятным ремеслом занимался только его дед, однако и за отцом Роя Стёртеванта и за ним самим так и закрепилось это прозвище) медленно опустил руки, моргнул и произнес: "Значит, это и правда ты!", и с этими словами, сказанными, вероятно, самому себе, бросился к своему пикапу с трейлером и скрылся, до того перепугав своей бешеной спешкой лошадей, что те еще громче заржали, забрыкали копытами и даже стали порываться укусить друг друга.

Ванс медленно и даже как-то печально отвернулся от этой непродолжительной сцены встречи двух мужчин, давно питавших друг к другу негласную вражду, суть которой он никогда не мог и не стремился понять, и затем что было сил поплыл по направлению небольших холмов, которые всегда видел из просторных окон заднего фасада дома доктора Ульрика. Когда он, наконец, повернул обратно к берегу, то обнаружил, что Сидней по-прежнему стоит с апатичным видом у края воды, погруженный в свои мысли и не замечающий ничего вокруг.

- Чего он хотел? - полюбопытствовал Ванс, вытирая мокрый торс полотенцем, как вдруг заметил на теле Сида рубцы. Он тотчас отвернулся, чтобы еще больше не смущать и без того смущенного брата. Эти отметины или шрамы выглядели так, словно кто-то исполосовал ему бритвой грудь и изрезал спину длинными полосами вдоль позвоночника, и еще были похожи на багровые рубцы, остающиеся от ударов бича.

- Убей не знаю, Ванс, - ответил Сидней, чье лицо приобрело странное, одновременно грустное и близкое к экстазу выражение.

Он принялся плескать мутной речной водой себе на грудь, как будто теперь нарочно привлекая внимание к шрамам, но потом, обняв себя обеими руками и положив ладони на длинные следы ран, моргнул и разом окунулся в воду. Ванс наблюдал, как брат уплывает вдаль, пока голова его, наконец, не превратилась в блестящую черную точку на речной глади.

С того дня Сидней отказывался ходить купаться, и Ванс больше на этом не настаивал.

- Паршиво, что я бросаю тебя сидеть дома совсем одного, - заметил ему как-то Ванс, когда они уже окончательно втянулись в привычную повседневность. - Но я ведь тебе писал, что теперь работаю у доктора... Я у него на подхвате по всяким делам. И рецепты печатаю, и за шофера, и поесть, бывает, приготовлю и с загородными поездками все улаживаю.

Сидней кивнул, однако Ванс не был уверен, что брат вообще его слышал.

- Я вот подумал, а давай сегодня вечерком, как жара спадет, в город мотнемся? - закончил Ванс, вымучив из себя самую приятную интонацию, на какую был способен.

На это раз Сидней не кивнул в ответ, и, как показалось брату, еще глубже погрузился в собственные мысли, однако когда Ванс был уже на пороге, собираясь вновь уйти на целый день на работу, в последний момент старший брат еле заметно ему улыбнулся, и так приободрил этим юношу, что тот спустился с крыльца насвистывая.

- Мы прогуливались по главной улице, - позже признавался Ванс доктору... - Сид напрягся сразу как мы дошли до витрин магазинов, потому что увидел там свое отражение... Я скоро понял, что вначале он просто не узнал самого себя и решил, что смотрит на незнакомца, до того он изменился за время в тюрьме. Он все глядел и глядел на себя в этих витринах... Мы отправились дальше и дошли до кинотеатра Рояль, куда его водили еще в детстве. Потом нам стали встречаться разные маломальские знакомые - они кивали и как-то мерзко ухмылялись, и это еще больше все испортило... Сид шел, как будто его вели через карательный строй - губы сжаты, челюсти стиснуты, глаза совсем потухшие... Мы заглянули в Лавку Сладостей и устроились там у самой стенки, чтобы никто нас не заметил... И зачем нас только туда понесло? ...Мы заказали по содовой... правда, он к своей не притронулся, да и я свою не допил.... Но мне казалось это уже прогресс! Он не побоялся выйти на люди! Однако по пути домой Сид вдруг повернулся ко мне и сказал: "В город меня больше в жизни не зови, слышишь?" А потом как выпалил: "Видел, кто сидел аккурат напротив?... Нет? Так вот, это был он... "

- Он? - переспросил его в тот вечер Ванс, понятия не имевший о ком говорит брат.

- Да, он, тот, кто преследует меня по пятам, сколько я помню, Ванс! Ты сам знаешь, о ком я... о салотопе!

- Ой, дался тебе этот Рой Стёртевант. Ну да, я его, кажись, видел. Что его салотопом-то кстати все зовут, это вообще не егошное занятие?

Ванс поймал себя на том, что заговорил безграмотно, совсем как брат: в его случае, Ванс винил в этом тюрьму, забывая, что Сид так говорил всегда, да и учился всегда крайне слабо, и только его блестящий, равно как и очень недолгий период славы полузащитника футбольной команды, и чемпиона по плаванию и нырянию в старшей школе скрашивал тот факт, что во всех остальных отношениях он, по мнению и по выражению жителей родной деревни доктора Ульрика, всегда был "нулем с большой натяжкой".