Я по-прежнему загнан в тот же угол, куда он затравил нас с Браеном.

Сидней был уже готов озвучить эту мысль, но вместо этого он прильнул к губам Гарета.

- В жизни своей не хочу больше видеть этого выродка! - горячо выпалил Гарет. - Но я, хотя бы, не боюсь его как ты.

- Мне кажется, он воображает что я конь, - пробормотал Сидней.

Услышав это, Гарет недоуменно уставился на него. Если бы он верил, что на свете бывает такая вещь, как сумасшествие, то решил бы, что в эту минуту Сидней действительно сошел с ума, однако Гарет никогда не задумывался на эту тему, и слышал разговоры о чем-то таком лишь мимоходом, да и не интересовался этим настолько, чтобы принимать всерьез.

- Я и сам не прочь, чтобы ты был конем, - заметил Гарет. - Мы бы тогда с тобой порезвились на славу, а не сидели тут в ночнушках, как две бабки в деревенской больнице. Дьявол, и почему мне не отшибло память! Говорю тебе, этот проклятый поезд переломил у меня что-то глубоко внутри. И я, черт возьми, не думаю, что уже оклемаюсь, если только мы не отыщем доктора посмышленей, чем все те, кто со мной до сих пор возились... Поэтому Сид, по мне - лучше бы ты был конем, чем человеком. Понимаешь? Из тебя бы вышел отличный чистокровный скакун. Может и не стоит слишком уж винить старину салотопа, как ты его зовешь, за то что он проникся к тебе такими нежными чувствами?

- Ой, заглохни, а... Ты все пропустил мимо ушей, потому что думаешь только о себе...

- Ладно тебе, Сид, не успел вернуться, а уже чуть что злишься. Я слушал тебя про сон, но подумаешь сны, их и помнить-то незачем, они ведь все равно ничего не значат. Мелким я знал одну старую повитуху (здешние звали ее просто "бабуля"), которая гадала нам мальчишкам о будущем - кидала четырех мух в молоко и считалось, что те, которые сразу не потонули, предсказывают судьбу, тем как дрыгают своими крылышками ....

- И чего, интересно, она тебе нагадала?

Гарет прищурился, и Сидней, видя, в какое возбуждение он пришел, тут же пожалел, что вообще задал это вопрос.

- Она сказала, что я стану королем сов.

- Ой, Гарет, ну тебя к черту, ты еще называешь сны бессмыслицей... Ты, выходит, толком и не помнишь ее пророчества, раз это все, что у тебя осталось в голове.

- Она нагадала, что я стану королем сов. - вспыльчиво повторил Гарет, и его золотисто-карие глаза потемнели. - Она так и сказала, слышишь, и я это запомнил.

- Если так, то она не будущее предсказывала, а голову людям дурила.

- Нет, - Гарет, вновь заговорил в своей прежней рассеяно-мечтательной манере, - я думаю, она была права. Я не понял, что она имела ввиду, но чувствую, что она сказала правду...

На Рождество лег глубокий снег. В "горном штате" это обычное явление - дороги становятся непроходимыми, машины застревают и водители, порой, замерзают насмерть, прежде чем их успевают вызволить из плена. В соснах и дубах ветер ревет так, словно ему не терпится вырвать старый год с корнем.

На каждое Рождество Рой тщательно готовил для Браена МакФи праздник, совсем как в ту пору, когда тот был еще жив.

- Мне никогда не одарить тебя, как ты того заслуживаешь, Браен, - говорил ему Рой, когда они вдвоем праздновали рождество Христово. - Нет таких подарков, что были бы тебя достойны, какую цену не заплати, любая будет ничтожной, - повторял салотоп прежние слова даже теперь, когда его друг был уже в бесплотном мире.

- Знаю, мы с тобой еще удимся, - сказал Рой, целуя фотографию Браена.

Один из секретов Браена заключался в том, что он до самой своей смерти сохранил любовь к игрушкам. Ему рано пришлось возмужать, и еще будучи мальчиком он скакал верхом, метко стрелял, ходил в походы, где приучился стойко сносить и голод и холод и боль, однако, он сберег всех своих кукол, оставшихся у него еще детства: они жили в доме особой отдельной комнатке. К этой довольно обширной коллекции Рой каждый год добавлял по новой кукле. Он не отступил от этой традиции даже после смерти Браена, и в канун каждого Рождества, приготовив ему в подарок новую куклу, старательно заворачивал ее в рождественскую оберточную бумагу, перевязывал толстым золоченым шнурком, и украшал наклейками с оленями, Санта Клаусом и эльфами. В тот год, ставший последним, когда ему суждено было повторить этот ритуал, Рой подарил Браену лошадку, на каких кружатся на карусели, стоившую пять тысяч долларов. Он не стал оборачивать ее бумагой, а спрятал в большом чулане, примыкавшем к комнате. В канун Рождества Рой достал оттуда лошадку и поставил перед елкой, ветви которой он собственноручно подрезал (у него ушло больше четырнадцати часов на то, чтобы дерево приобрело нужную форму, потому что Браену было трудно угодить во всем, чего бы ни касалось дело).

Когда он поставил карусельную лошадку перед рождественской елкой, на виду у большой цветной фотографии Браена, сделанной в том возрасте, когда тот принял первое причастие, Рой не сдержался и всхлипнул.

- Нравится лошадка, Браен? - спросил он у фотографии. - Глаза из славных стеклышек, правда?

С этими словами Рой разрыдался. В том, что у него развилась склонность плакать, Рой винил травку, как винил ее и в том, что с каждым Рождеством Браен все больше отдалялся от него, и боль утраты ощущалась все слабее, что, наверное, тоже было причиной его слез.

- Должен тебе кое в чем признаться, Браен, - продолжал Рой, разворачивая подарок, который от имени Браена подарил самому себе (это была швейцарская музыкальная шкатулка). - Я все еще влюблен в этого никчемного заправщика и футбольного героя школьных времен... Ну и наказание!... В того, кто со мной вечно обращался как с дерьмом... Неужели мне никогда от него не освободиться....?

Он сидел на полу, издавая стоны и обхватив руками колени. Но вот слезы кончились.

Тогда-то Рой и решил отправиться к двум юношам, которых он свел вместе, чтобы тайком на них взглянуть.

В конце концов дом, где жили Гарет и Сидней - об этом знали только Рой и миссис Уэйзи - принадлежал теперь ему, Рою. Они по большому счету даже не подозревали, в чьих владениях находятся. А потому, ничто не мешало ему прогуляться до лесной опушки и взглянуть откуда тайком на происходящее за окнами, тем более что и лес и особняк были в его полной собственности.

- Я как-никак на своей же земле, - сказал себе Рой, стоя снаружи дома Уэйзи под густо валившим снегом. Время было за полночь, так что Иисус уже успел в очередной раз родиться, по поводу чего в долине звенели несколько церковных колоколов.

Между тем Сидней, находившийся в доме, тоже слушал этот звон, ворочаясь в постели и надрывисто и хрипло вздыхая, подобно атлету или человеку, который находится при смерти, и дыхание его было таким глубоким, как будто это дышала сама земля. Он встал с кровати, пошел в туалет и принялся мочиться, аккуратно направляя струю на стенки унитаза, чтобы ненароком не разбудить Гарета. Его струя, как и дыхание, тоже вырывалась мощным потоком, и водя одной рукой членом, чтобы не попасть в водяной слив в центре унитаза, Сидней вспомнил, что в детстве не раз наблюдал за тем, как мочится запряжной конь, обрушивая яростный напор мочи на дорогу, покрытую коркой запекшейся на солнце грязи. Не прекращая справлять нужду, Сидней приподнял свободной рукой занавеску небольшого окошка, что располагалось прямо перед ним и выглянул наружу. Он заморгал. Возможно ли? Наверное, это метель рисует ему обманы, или это проделки его ненадежного сердца... Но нет, там внизу стоял никто иной, как точильщик ножниц, и глядел на свет в его окне. Сидней даже не вспомнил про свои тапочки и халат (а точнее говоря, халат Гарета). Он чувствовал, что ему непременно надо коснуться призрака рукой. Сидней был уверен, что если он до него дотронется, то излечится от прошлого. Точильщик ножниц даже не шелохнулся, когда услышал, как наружная дверь открылась, и по глубокому снегу, приближаясь в его направлении, сухо заскрипели шаги босых ног Сиднея. Подойдя к Рою почти в упор, Сидней, сам того от себя не ожидая, сказал: "ударь меня по щеке, если ради этого ты пришел, или застрели, сделай что захочешь... "