Выслушав его, Руфанна долго рыдала, но, наконец, пересилила себя и произнесла: "Это был не Джесс Ференс доктор... Поэтому я так и боюсь...
- Не хочешь тогда сказать мне, кто это был? - осведомился доктор после того как она отчаянно наплакалась и дала понять, что хочет остаться и выговориться.
- Это был мой дядя, доктор Ульрик... вот почему, наверное, я так переживаю... Он овладел мной, когда пригласил к себе в гости, показать вид на реку и то место, где прошлой весной она смыла старый мост во время половодья. Он говорил, что берег отлично просматривается с балкона в доме его покойного отца ...
Она замолчала.
- Продолжай, Руфанна, все, что ты говоришь, останется между нами.
Доктор припомнил, что в тот день он еще с удивлением подумал, что этот дядя был на два года младше Руфанны, и ему, получается, было шестнадцать.
Дядя закрыл и запер дверь, что вела на балкон.
- Но пойми, - вновь обратился к ней доктор Ульрик. - У тебя не будет ребенка, Руфанна... Я тебя обследовал и подтверждаю это. Ты не забеременела от близости с твоим дядей... Джесс Ференс все равно возьмет тебя в жены...
- Тогда почему, доктор, я не могу дать Джессу согласие выйти за него? Ведь я же люблю его, только его и никого другого... но нет, слова застревают у меня в горле.
- Ну а ты пыталась сказать Джессу, что ты его любишь и хочешь ему принадлежать?
- О, да, конечно, вы ведь знаете, мы с ним неразлучны еще с детства... Но как я уже говорила... я не могу произнести обещания... Дядя как будто держит меня за язык...
- Так не годится, - напустился на нее доктор Ульрик. - Ты должна сказать Джессу, что тебе ничто не мешает за него выйти. И тебе не следует раскрывать того, что произошло между тобой и твоим кровным родственником... Все, что от тебя нужно, это просто ответить Джессу "да". Или уж отказать... Но нерешительность здесь совершенно недопустима....
На выпускном балу, когда Руфанна была в объятиях Джесса, его лицо расплывалось у нее перед глазами, и даже ощущая, как жених крепко прижимает ее к груди, она была способна видеть только одно - как дядя закрывает, а затем запирает дверь... Да, даже при том, что она любила Джесса всем сердцем , Руфанна могла думать лишь о той закрытой двери. Дядя снял с нее блузку и припал своими юными губами к ее еще грудям, еще не знавшим ничьей ласки. Она растаяла в его объятиях, как река, что сбросила льды.
В тот вечер, когда Джесс с ней танцевал, лицо его выражало страдание. Он выглядел так, словно его отхлестали по щекам мокрым полотенцем. Он всегда опасался, что между ними встанет кто-то другой, однако в ту ночь это переросло в уверенность...
А ведь никого другого между ними, конечно же, не было - Руфанна не была влюблена в своего дядю, тот просто овладел ее телом, да и потом, какой он был ей дядя, просто мальчишка, почти ребенок, хотя, надо сказать, и победивший всех соперничавших за нее юношей, которые тоже ее желали и ждали ее благосклонности, и сумевший добиться ее первым. Джесс покинул зал танцев точно во сне, и направился к дому юного дяди, а в след ему еще долго долетала музыка. Одно невзначай сказанное кем-то слово разожгло в нем настоящий пожар подозрений. Он пришел к юноше за полночь. Джесс велел ему ответить, правда ли, что тот любит Руфанну. Юноша ничего не отрицал; он даже описал ему все в подробностях. Позже люди говорили, что эти подробности и стали виной всему. Если бы дядя просто дал жениху утвердительный ответ, и ничего не добавлял, то того, что случилось позже, никогда бы не произошло. Но дядя поведал ему все с такой нежностью, как будто он изливал душу родному брату, брату, которого он любил так же сильно, как и Руфанну. Рассказывая, он держал Джесса за руку, плакал и говорил без утайки, прижимаясь лицом к щекам Джесса, и возможно даже прибавил каких-то подробностей, не вполне соответствовавших правде, чтобы гость остался удовлетворен.
Джесс, шатаясь, вышел из его дома на рассвете. Он побрел к Пяти Ручьям, мимо живодерни, принадлежавшей салотопу, а потом медленным шагом направился домой и взял пистолет.
Руфанна была предназначена ему в невесты еще с детства. Их свадьба была предрешена "с самого начала", а может быть, как казалось Джессу, еще до их рождения.
Юный дядя сидел за завтраком и поглощал глазами раздел комиксов из воскресной газеты.
Джесс подошел к нему, скривив губы в странной улыбке.
Дядя поднял свое безмятежное лицо и обратил ничего не подозревающий взгляд на будущего убийцу. У него не было и шанса попросить пощады. Джесс спустил курок один раз, потом второй, и миска утренней овсянки сделалась красной, как блюдо растолченных ягод.
Выйдя от него, Джесс, не теряя внешне достоинства, направился к дому Руфанны. Он встал у белых колонн и пальнул из этого же пистолета себе в голову: мозги и осколки черепа разлетелись из-под его светлых кудрей на оконные стекла за колоннами и на входную дверь, а кровь хлынула из раны нежным летним ливнем. Джесс Ференс остался лежать на ступеньках крыльца, и вены на его раскинутых руках вздулись, словно они все еще несли кровь к его остановившемуся сердцу.
Но, вернемся к аварии, в которую попал Гарет. Мы знаем, что он был в тот момент за рулем, однако вопрос в том как он вел машину.
После того, как Браен МакФи лишился любви Сиднея, на примете у него остался только один человек, с которым он мог бы ходить на охоту. (Рой в ту пору был с ним холоден как лед, ведь Браен подвел его, так что салотоп с ним порвал, не желал никогда больше ни видеть, ни слышать, а мог, чего доброго, и убить... Свой гнев он сменил бы на милость только в одном случае - если бы Браен "прикончил брата Ванса", и никак иначе).
"Прельстить" Гарета оказалось для Браена сложнее, чем Сиднея. Но не слишком. Неприятности начались как раз тогда, когда он его заполучил. Гарет почти сразу сделался охочим до травки сверх всякой меры, и ему требовалось ее все больше и больше. Ценою же, которую Гарет платил за то, что получал марихуану в таких количествах, стало (как это сформулировали на суде, перед которым несколько недель спустя предстал и Сидней) "моральное падение", ибо обвинитель настоял, чтобы найденное в окровавленном нагрудном кармане Браена письмо еще раз прочли в заключении слушания дела, и прямо заявил, что из послания явствует, что оно было адресовано Сиднею и что они оба - МакФи и Де Лейкс - находились в противоестественно близких отношениях.
Это было тем пунктом, который Сидней Де Лейкс действительно согласился признать. После такого изобличения брата, Ванс не дождавшись конца заседания, с сильнейшей головной болью покинул зал суда и отправился домой.
"Моральное падение" Гарета Уэйзи заняло меньше месяца, а катастрофа, в которой погибли его отец и оба брата, и в которой он сам пострадал физически и психически, случилась всего за несколько дней до того, как Сидней застрелил Браена.
Ибо в день, когда ни о чем не подозревавшие отец и братья Гарета сообща решили, что пикап с трейлером, в котором они перевозили нового коня, только что приобретенного в знаменитой конюшне в Кентукки, поведет Гарет, они и представить не могли, что причиной их гибели станет тот "образ жизни" (именно такое выражение употреблялось в суде), который избрал Гарет - неведомый им в той же мере, как и для брата Сиднея был покрыт тайной его роман с Браеном МакФи. Как сказал точильщик ножниц, Рой Стертевант, Браен всего лишь предоставил Гарету возможность самому выяснить о его склонностях, и так или иначе, единственное, что тот по-настоящему любил, это чтобы Браен ночь напролет лежал на нем сверху обнаженным, а еще больше обожал дымить травку, по шесть, а если удавалось и по восемь косяков в день.
В тот вечер Гарет, несомненно, видел скорый поезд, что приближался наперерез, однако он не был для него реальным - то были лишь звуки и огни, красные и желтые, не представлявшие никакой опасности в густом мраке надвигавшейся ночи. А потом, на коне появился Браен! Или только причудился! "Помчали на перегонки, Гарет... Два к одному, что я обскачу тебя до переезда!"
