Салотоп открыл еще одну маленькую шкатулку, высыпал оттуда травки и стал скручивать ее в папиросную бумагу. Он проделал это довольно быстро. Сидней делал вид, что не замечает его манипуляций, однако это получалось у него ровно до тех пор, пока Рой не вставил раскуренный косяк ему в зубы.

- Успокойся ты, Сид, верну я тебе твоего ненаглядного мальчика.

Сидней затянулся травкой. По щекам у него потекли две слезы.

- Значит, ты на самом деле влюбился в Гарета... Я-то знаю, какого ты склада. Это ведь я надоумил старого доктора Ульрика, что парнишке нужна новая сиделка... Только ты ему не ровня. Предки-то у его мамаши были богачами, не то что твои, мелкие деревенские сошки...

- Спасибо на добром слове, Рой, - горько и безнадежно отозвался Сидней.

- Я люблю тебя все так же, как любил в школе... хватило же у меня тогда дурости тебе в этом признаться...

- Давай, вини меня заново во всем на свете... валяй... Я, конечно, виноват даже в том, что солнце по ночам садится, а по утрам дергает всех из постели. Выкладывай, какие еще ко мне счеты?

- Сильно ты запал на этого Гарета?

- Ой, Рой, на хрен даже не спрашивай, - отрезал Сидней, но через секунду ответил, - до одури.

- Раз так, я схожу к старушке и потолкую с ней, глядишь, она и возьмет тебя назад... Тогда с тебя будет потом будет должок.

- А то.

- Поблагодари меня, Сид.

- Дай дунуть еще твоей дури, - попросил Сид.

Рой подошел к гостю и воодушевленно сунул косяк ему в рот.

- Ты вечно был неблагодарным... И никогда ничего не взял от жизни сам - даже твои беды свалились на тебя незаслуженно... Даже убийство, по сути, совершили за тебя... Но ты все равно будешь моим, слышишь...

- Да, - отозвался Сидней, затягиваясь косяком так жадно, как будто решил разом выкурить его один, ничего не оставив Рою, "я тебя хорошо понял... Идет, верни мне Гарета, а потом я весь твой".

- Ручаешься за свои слова, тюремная пташка?

Вместо ответа Сидней сверкнул на него таким взглядом, каким он еще никогда не смотрел ни на одного человека, но Рой, хоть и смутившись на мгновение при виде такой ярости, все же схватил его за руку и сжал в горячем, почти не подвластном ему порыве.

Рой накинул свою старую охотничью куртку и натянул башмаки. Увидев, что хозяин направился к двери, Сидней тоже встал.

- Оставайся тут, - велел Рой гостю. - Дождешься меня, пока я не вернусь, усек? Если она не возьмет тебя обратно, ты ведь все равно не потащишься домой к Вансу плакаться что тебя пнули с работы, верно? Ну а если возьмет, я сам тебя отвезу к твоему... как там ты его называешь, забыл?

Но на этот раз выражение лица гостя заставило умолкнуть даже Роя.

- Чтобы ты не слинял, запру тебя на двойной замок. Звук должен быть тебе знакомым, - бросил ему Рой, уходя.

Когда Сидней остался один в доме салотопа, на него нахлынули воспоминания обо всех событиях прошлого, вплоть до того момента, как он оборвал выстрелом жизнь Браена МакФи. Куда бы он ни взглянул, ему либо виделся образ Браена, либо слышался его голос, либо мерещился запах этого юноши, который, когда все это началось, был другом Роя, и его любовником.

"Я вписал свое имя в хронику ада", сказал Браен, умирая на усыпанном опилками полу таверны Извитый Кряж.

Эту фразу слышали только двое - доктор, навсегда сохранивший ее от всех в тайне, и Сидней, у которого она теперь повторялась в ушах так же отчетливо и громко, как будто он вновь перенесся во времена событий, приведших к тому, что слова эти стали предсмертными словами юноши, который, как ему казалось, был очередной любовью в его жизни.

Но прежде, чем доктор добрался до места несчастья, Браен МакФи успел воскликнуть еще кое-что: выронив из рук свой пистолет (который еще продолжал дымиться после того, как Браен несколько раз пальнул в Сиднея в лесу, стараясь его убить, и Сидней, почти не соображая что делает, бросился искать убежища в таверне Извитый Кряж, где, в свою очередь, сам застал Браена врасплох и взял на мушку) Браен, стоя под дулом, воскликнул:

"Не стреляй, Сидней, я люблю тебя".

Но тот все равно выстрелил, не успело с его губ слететь последнее из этих слов - слов, которые не давали Сиднею покоя по сей день, и самых совершенных из всех, что он когда-либо слышал.

- Не знаю, почему я его убил, - признался однажды Сидней тюремному психиатру, - пушка-то его почти разряженная валялась в опилках...- Я виновен в убийстве умышленном, оно не было нечаянным, - сказал он доктору. Я заслужил наказание, и я его понесу.... Когда я выйду, я отправлюсь к салотопу...

- Кто такой салотоп? - поинтересовался доктор.

- Ну, так у нас в деревне называют того, кто собирает всякие туши и варит их, пока они не станут жирной массой, из которой он потом делает мыло, чтобы мыть руки...

- Мне интересно кто он такой, а не чем он занимается, - перебил его психиатр.

- А, в этом смысле. Ну, как сказать, - Сид озадачился, - этого так сразу и не объяснишь.

Можно сказать, что вся эта история по-настоящему началась тогда, когда Браен МакФи (очень рано оставшийся сиротой) каким-то вкрадчивым и незаметным путем, точно ночной вор, перебрался жить в дом к салотопу, хотя у него самого был куда более просторный и новый дом, доставшийся ему от покойного дедушки.

У них обоих, и у Роя и у Браена была одна общая страсть - любовь к лошадям, и именно Рой привил Браену это чувство. Отец Роя еще успел остыть в могиле, как наследник, которому, как потом выяснилось, досталось целое состояние, снял вывеску:

САЛОТОПНЯ, ЗАТОЧКА НОЖНИЦ, ОЧИСТКА ЦИСТЕРН

и повесил вместо нее новую:

КОНЮШНИ "ЗВЕЗДНЫЙ СВЕТ", АРЕНДА ЛОШАДЕЙ

- Теперь салотопня в прошлом, Браен. - С этими словами, Рой бесцеремонно поцеловал Браена и прижал к себе с такой силой, словно хотел втиснуть юношу в свою грудную клетку и заключить там навеки.

Рой в два счета подчинил Браена МакФи своей "власти", прибегнув для этого к проверенным средствам - наркотикам и сексу. По части последнего, Браен вошел во вкус, съездив несколько раз в Нью-Йорк, где он ночевал в фургонах и пустых доках на задворках Уэст Стрит, и, не ведая ни о каких опасностях, предавался там всему, что только пробуют между собой мужчины, которые любят мужчин, а когда он вернулся в родной "горный штат", то, конечно же, прямиком примчался не к кому иному, как к Рою.

Да и к кому еще ему было пойти, как не к самому безнадежному изгою общества - сыну салотопа - и когда Браен нежданно-негаданно появился у него в дверях и ослепительно улыбнулся своей улыбкой школьника, которая столько раз творила для него в Нью-Йорке чудеса, он понял с порога, что для холодного и сурового Роя, он остался все тем же мягким, послушным слабачком: поначалу, немного смущенные, потому что они оба знали, к чему все идет, они вели нейтральный разговор о погоде в горах, подковке лошадей и своих машинах, однако Браен, который все больше нервничал и был уже как на иголках, наконец, не выдержал и выпалил:

-Рой, у тебя есть чего дунуть?

Рой замолчал и ничего не ответил. Однако Браен чувствовал, что ему было просто необходимо что-нибудь выкурить, прежде чем броситься к ногам Роя, как он давно хотел: если говорить точнее, он решил отдаться ему душой и телом (он пришел к этой мысли, ночуя в одном из заброшенных складов на задворках Уэст Стрит) ибо ему был нужен "хозяин", человек, который бы его направлял и вел за собой, потому что Браен больше не мог жить одиноким и никому не нужным наследником дедушкиного состояния.