Однако, в постоянных спорах и пререканиях двух братьев, Сидней постоянно повторял Вансу одни и те же слова: "говорю тебе, я боюсь Роя Стертеванта".

- Ну ты скажешь, ты-то вон какой здоровяк, чего тебе его бояться?

- Ладно, проехали Ванс... Тебе как об стенку горох...

И вот получилось так, что в тот вечер, когда миссис Уэйзи дала Сиднею расчет, он понял, что пойти ему и некуда. Сама мысль о том, чтобы вернуться домой к Вансу и поведать обо всех обстоятельствах, при которых он лишился своей "единственной желанной работы" показалась ему недопустимой. Не мог он отправиться и к доктору Ульрику.

Тогда-то, похолодев от ужаса, Сидней вдруг понял, что ему осталось обратиться лишь к одному человеку - к своему врагу. Надо сказать, что в ту минуту идея пойти и поведать о своем провале и новой передряге не Вансу, а салотопу не показалась Сиднею такой уж дикой: еще в тюрьме он с удивлением открыл странную штуку -- компания закоренелых убийц стала ему ближе, чем общество психиатров и священников.

Лучше уж и правда было придти поджав хвост к Рою Стертеванту, чем сносить чистый и праведный гнев Ванса, который тот потом соизволил бы сменить на вялое, укоризненное прощение.

Тем не менее, Сидней вначале попытался заночевать под открытым небом, однако в августе в горах свежо и заморозки здесь не редкость, так что, пролежав несколько часов на лугу неподалеку от кладбища, он, изнывая от холода и дрожа, направился к дому Роя, невесело размышляя о том, что в свете его нового позора, даже давний враг, глядишь, отнесется к нему сердечнее, чем родной брат.

Как только Рой Стёртевант, который в это время пришивал пуговицу, отвалившуюся от кармана его штанов, из-за чего оттуда теперь могли растеряться деньги, поднял глаза и увидел перед собой человека, который не давал его сердцу покоя с тех самых пор, как Рой влюбился в него в восьмом классе, четырнадцатилетним мальчишкой, он вновь убедился в давно известной ему правде - что все эти годы в неволе провел он сам, "точильщик ножниц", а не Сидней. Рою было ни сколько не жаль убитого Сиднеем "малютку" Браена МакФи, и он был даже рад, что избавился от этого юнца, который не отлип бы от него до конца его дней. Ибо представление о том, что кто-то на веки вечные окажется с тобой рядом, да еще и будет тебя любить, прощать и донимать заботой, было для него куда более устрашающей картиной ада, чем кипящие котлы и ледяные озера, где тебя жарят или замораживают до черноты. Так рассуждал точильщик ножниц.

Пока Сидней отбывал срок в тюрьме, Роя вполне устраивал такой расклад - он чувствовал себя от этого спокойно, зная, что теперь они с ним оба сидят каждый в своей клетке, и его даже согревала эта мысль, однако сейчас, когда Сидней, прощенный всеми, оказался на свободе, и, что еще хуже, занял должность в особняке миссис Уэйзи, его давняя печаль, головная боль и весь его душевный ад грозили снова к нему вернуться, ибо Рой знал - как знал это еще с первого дня, когда в далеком седьмом или восьмом классе между ними вспыхнула искра - что Сидней, будет снова ждать от него, что тот станет ему приказывать. Рой не хотел больше никем повелевать, но он понимал, Сиднею будет нужно от него именно это.

- Выходит, ты вернулся. - проговорил наконец Рой, притянув пуговицу так плотно, что она едва пролезла в прорезь.

- Я больше не работаю у миссис Уэйзи, меня выставили, - Сидней сел на стул, который находился от хозяина дальше всех.

- А я гадал, сколько ты там продержишься. Каких дел ты на этот раз наделал?

Всегда, когда взгляд Роя останавливался на устах Сиднея, он испытывал желание к ним приникнуть, но его останавливало то, что губы Сида, как ему казалось, постоянно произносили одни и те же слова: прикажи мне, я во всем тебя послушаюсь.

Однако на этот раз Рой понятия не имел, каких именно повелений тот от него хочет, а потому злился еще сильней. Но что он знал совершенно точно, так это то, что Сидней еще не сполна поплатился за жестокость, с которой обходился с ним в школьные годы: это было время, когда Сидней искушал его упорно и постоянно, нередко уступая его страсти в каких-нибудь темных коридорах и укромных лесных уголках их глухой глубинки, после чего, в присутствии других мальчишек, выражал к нему еще больше пренебрежения, часто и вовсе не замечая его в гостях у друзей или на улице, а в довершении всего отказался обменяться рукопожатием на церемонии вручения аттестатов, где Рой произносил торжественную прощальную речь выпускника, и мало того, влепил ему пощечину, когда Рой попытался силой пожать ему руку.

Ни тот факт, что он, Рой, обзываемый сыном салотопа и точильщиком ножниц, по праву лучшего ученика своего класса открыл торжественную выпускную церемонию, ни то, ценою лишений и неустанными трудами он в конце концов сделался богаче и старого доктора Ульрика, и миссис Уэйзи, и невесть что о себе возомнивших братьев Де Лейкс - никакие успехи не принесли ему удовлетворения и не прибавили уверенности в себе.

В венах Роя разливался какой-то неугасимый огонь, возможно, передавшийся ему в генах от предков, и теперь, при виде Сиднея Де Лейкс старое пламя вспыхнуло с новой яростью. Но Рой был только рад, что кровь в нем снова забурлила, потому что все то время, пока Сидней сидел в тюрьме, он ощущал себя безжизненным, холодным и погруженным в глубокую спячку. А он мог по-настоящему быть собой только тогда, когда ненавидел, когда строил планы убийства или, еще лучше, повелевал совершить это убийство другим.

- Она застукала, как мы с Гаретом валялись.

Это была единственная фраза из многих, что сказал в тот вечер обычно немногословный (а если говорить по правде - он был не сильно красноречивей рыбы) Сид Де Лейкс, которая долетела до сознания Роя, полностью поглощенного собственными размышлениями.

Стоило Рою услышать имя Гарет, как в голове у него созрел план. Он тотчас понял, что с помощью юного Уэйзи он сможет вновь заполучить Сиднея. И на этот раз, его манипуляция непременно сработает и он доведет свое незавершенное дело с Сиднеем до конца.

- Положим, я схожу к миссис Уэйзи и сделаю так, что она тебя возьмет обратно, - сказал салотоп, убрав иголку с ниткой в искусно сделанную шкатулку из натуральной кожи и захлопнув крышечку с резким металлическим щелком.

Однако в нем тотчас вскипела злость, потому что на лице у Сиднея появилось выражение, которое красноречивее слов говорило: а она вообще пустит такого как ты на порог?

- Ты забываешь, - сказал Рой, в ответ на его мину, - что это я научил Гарета ездить верхом...

- И подбил его устроить гонку, угробив отца с братьями.

- Значит, она уже тебе уже поплакалась?

- Просто рассказала все, как было.

- Ты знаешь только ее рассказ... Не хочешь выслушать и мой?

Сид закрыл лицо ладонями и опустил голову, чуть не перегнувшись пополам.

- Я так понимаю, прячась в ладошки, ты меня шлешь на хер с моей версией... А ведь Гарет с утра до ночи меня доканывал просьбами махнуть наперегонки. Тот поезд, насколько я знаю, даже не засвистел. Я вообще не из тех мест, не живу там как они -- со всеми удобствами - на поездах не езжу... Ну да все равно, - добавил Рой, - скакал-то наперегонки с Гаретом не я. А Браен.

Сидней отнял от лица ладони, и взглянув салотопу прямо в глаза глухо спросил: "Думаешь, сможешь убедить ее взять меня обратно...? Что, вправду сумеешь...?"

Салотоп весомо закивал головой снова и снова, как часовой маятник.

- А что будет с этого мне, мистер Де Лейкс?

- Я и так заплатил тебе самой высокой ценою, Рой. Это с твоей подачи я теперь такой, каким стал.

- Ой, послушайте его... Опять старая песня... Ты повздорил с Браеном и пристрелил его, конечно, по моей вине, потому что я с ним наигрался и тебе его сплавил ...

- Ты убил нас обоих... Посмотри на меня как следует. Ты отлично знаешь, что совершил. Я живой мертвец.