— Я тоже пойду, — вдруг объявил Маленький Иван. Король растерялся: что еще такое? — Я с Элмаром… — уточнил Иван, — за табаком.

Причина уважительная, логично. Но они же планировали здесь столько провернуть: отремонтировать крышку колодца, в доме сделать ножки скамейке, очистить найденное ведро, другие дела…

— Ты лучше умеешь, — признал Иван мастерство друга в столярном деле, и с этим Королю приятно было согласиться. Элмар еще картошку предлагал. К вечеру Иван полагал вернуться.

Так и ушли. Король же остался приводить в порядок дом. Он трудился прилежно. Он, вообще-то, не был никогда ленивым, но в своем доме особенно приятно работалось. Отремонтировал колодезную крышку, смастерил для скамейки ножки. Когда же вошел в кухню, чтобы взять ведро, он остолбенел и не поверил глазам своим: ведро с вечера налили водой для проверки — не течет ли, а теперь большая серая ворона сидела на краю ведра… Сидела? Собственно, не сидела, а стояла на одной ноге, другую… мыла в ведре, то есть бултыхала ею в воде. При этом насмешливо косила одним красно-черным глазом на Короля, другой прищурила, клюв приоткрыла, словно в ухмылке. Поболтав ногой в воде, встала на нее и сунула в воду другую. Создавалось впечатление, будто она моет свои ноги или лапки, — как кому нравится… На Короля она совершенно не реагировала. Главное: ворона явно походила на денщика майора Майстера.

Что ж тут такого?! Это же так естественно, что ворона моется! Это обыкновенная сказочная жизнь! И этот Франц спрыгнул с ведра, зашагал с самодовольным видом, высоко задирая большущий клюв, в сторону комнаты, где по-хозяйски сунул клювище в мешок с их хлебом и принялся наводить в нем порядок. Попросту говоря, заглатывал их провизию. Надо ли говорить, как расценил такое нахальство потрясенный Король, безмолвно наблюдавший это непонятное явление?

Конечно же Король выгнал Франца из дому. Далось это непросто: ворона от мешка с хлебом отпрыгнула, выпрыгнула из комнаты в кухню, вскочила на опрокинутый трехногий стол и уставилась на Короля гневным взглядом. Король открыл дверь на улицу и орал, чтобы убиралась она вон. Ворона смотрела на него нахально, склоняя голову то на один, то на другой бок. Король запустил в нее старой метлой, и тут ему послышалось или показалось, что она обозвала его еще и дураком, во всяком случае, выбегая — именно выбегая, а не вылетая! — она как будто ка-аркнула на чистейшем эстонском языке, что настанет время, когда он пожалеет о таком своем хамском обхождении с честной вороной. Сказала или нет, но все-таки убралась вон, и Его Величество закрыл дверь.

Потом дотемна приводил в порядок хозяйство: почистил золой ведро, в котором ворона мыла ноги; отремонтировал две кровати в комнате, стол в кухне, вытаскивал мусор из колодца. Одновременно протопил печь, чтобы тепло устоялось. Обозревал и разрушения в коровнике: здесь крыша завалилась так, что образовался провал шириной метра три, в коровник нанесло большой сугроб снега, а это крайне неприятно, поскольку то место, куда всем хоть раз в сутки необходимо сходить, расположилось в самом его конце. Удобно ли добираться сюда, тем более ночью. Но здесь он был бессилен: слишком капитальная работа.

Наконец, утомившись, он улегся на еловые ветки У печи, ветки он натаскал свежие: предыдущие высохли. В целом он остался доволен сделанной работой.

Лежа на ветках, ему представлялось, как достанет матрацы, одеяла, как отремонтирует крышу, как со временем все здесь станет неузнаваемым. Прикинул, что нужны непременно лопаты, а когда снег уйдет, они заложат огород, посадят цветы, такие же, какие на У Большой Дороги сажала Хелли Мартенс, и если удастся раздобыть немного картошки для посадки — может, на Кури-Мури, на Сааре или на Большом Ару, — то будет у них на следующую зиму уже и свой картофель. А ягоды! Сколько в Смолоспуске ягод! Да, тут жить вполне прилично! Конечно, и о Марви кое-какие мысли приходили в голову, а может, об Энде?.. Если бы Марви когда-нибудь… Или Энда… Да, но надо сначала все здесь привести в шикарный вид! Так, мечтая, он и заснул, не дождавшись Ивана.

Иван пришел ночью. Где и как он бродил в этим незнакомых ему местах, не боясь заблудиться, о том знали разве что тени Лисы и Совы и другие тени. Как Иван завалился рядом на еловые ветки, Король, конечно, услышал, но даже не проснулся — у королей, когда вокруг не плетутся интриги, — крепкий сон. Иван же, укрываясь собственной курткой, произнес с удивлением не столько спящему Королю, сколько сам себе!

— А ворона-то опять на столбе сидит…

Король не осознал сказанного. А если бы и осознал — все равно не смог бы объяснить это явление. Когда он утром рассказал приятелю о своем приключении с залетевшей неизвестно откуда вороной, Иван конечно же не поверил, посчитал, что Король опять «травит» — он и сам не очень-то любил ноги мыть, а чтоб ворона… Не заливай!

Алфредом завладела смертельная тоска.

Сперва, когда палец уже заживал, он понемногу ковылял вокруг дома, опираясь на палку, дышал запахами леса, размышлял о собственной судьбе. Людям свойственно наблюдать себя со стороны, особенно когда трудно живется. Алфреду показалось, что он совсем один и всегда был одинок, даже с Хелли и даже в детстве. Ему стало себя ужасно жаль. И еще представлялось, что все люди на планете одиноки. Сколько их на Сааре братьев-сестер, но недружны между собою, словно олицетворяет семья Рихардов маленький народ у Моря, страдающий недугом, свойственным человеческому роду, который Алфред назвать не в состоянии. И стало ему жаль всех людей на свете, особенно свой маленький народ у Моря.

На Сааре каждый одинок, возможно этого не осознавая, только Ангелочек с Юханом оказались в единстве через свою веру в Бога. Что же, вера их объединяет? Во что верит он сам — Алфред? И этот вопрос его угнетал. Почему бы не верить в существование Бога? Он не верит из-за того, что не находит логики в словах и делах Всевышнего. Значит, так и быть должно? Итак, в Бога он не верует, в коммунизм, или фашизм, или в какой-нибудь еще идиотизм — не верует, а разве можно жить, когда ни во что не веруешь? Но его неверие не мешало ему быть добросовестным столяром, а это и значит в его понимании быть человеком. Что он человек, подтверждает и то, что он в себе сомневается, то есть в правильности своей жизни. Самое странное, и Алфред это остро чувствовал, он не может отыскать в душе настоящей любви хотя бы к своему Королю. К такому осознанию своего «я» он пришел именно от мысли об Ангелочке и ее отношении к Богу. Ангелочек тоже к Богу привязалась больше, чем к собственным детям. Уродство, может? И к Йентсу Алфред безразличен. Королем все-таки восхищался: ловок, сообразителен, не маменькин сынок. Но и такое отношение, он осознал, тоже уродство.

К совсем маленькому Королю он когда-то испытывал любопытство: интересный крикун! Позже стремился привить ему свое отношение к жизни, чтобы стал Король подобием Алфреда. Это похоже не столько на любовь к ребенку, сколько к себе самому. Может, отсюда и отталкиваются евангелисты, твердившие, будто Господь создал человека по своему образу и подобию. Видать, нравилось Господу созерцать самого себя в собственных копиях… Даже в таких, как Векшель или Павловский? Или таких, как «отцы» народов? Как и самих народов богоподобных, рукоплескавших всякой дряни, чтобы затем устроить себе на потеху судилище над ней; осудив же, рукоплескать новым подобиям Бога, которые станут возвещать рукоплескателям об опасности для них?..

Чувство опасности у людей в клетках — опасность гибели через людей. Это и не страх, а осознание: жить опасно. С каждым днем все более опасно. Потом еще опаснее… Иной может и не выдержать: сам кого-нибудь убьет или кончит самоубийством, хотя лично наиболее отдален от любой опасности.

Что до Алфреда, чувство опасности не покидало его начиная с самого появления «марсиан» на Островной Земле. Оно было при немцах, продолжается и теперь, особенно теперь.

Часто ему вспоминался этот чудаковатый русский «Диоген», который задолго до войны жил в бочке недалеко от усадьбы Самбла на Большой Земле. То была ненастоящая бочка: жилье свое в шесть квадратных метров наподобие бочки этот человек соорудили своими руками из необструганных досок, мебелью в нем считались грубо сколоченные табуретки, стол, лежанка. Промышлял он перепродажей галантерейной мелочи, которую приобретал в магазинах.