Король, подумав, согласился: в самом деле интересно, словно это их дом, словно собственную печь затопят.
Затопили.
Впервые оценил Король полезность того, что Иван курил: иначе где бы взять огня? У Ивана же даже бензиновая зажигалка. Печь, конечно, дымила кошмарно: давно не топлена. Весь дом словно туманом наполнился, ничего не стало видно, щипало глаза, а Иван изволил отметить, что, мол, стало темно, как у негра… Впрочем, не все тонкости марсианской речи оказались доступны Люксембургскому Королю.
Поднимались из коровника на чердак по скользкой от сырости приставной лестнице, здесь мокрая, ни на что не пригодная солома. Необходимо же что-то постелить на пол за печкой. Печная стена по мере того, как уходил дым, все больше нагревалась. Но ведь кругом лес! Тут же за амбаром наломали еловых веток, которые и постелили у печи, даже устроили из перевернутой скамейки что-то похожее на подголовник и с удовольствием расположились отдыхать, сожалея, что нечем подкрепиться: в собственном доме и поесть было бы приятно, впрочем… поесть везде приятно.
Первоначальный их план предполагал к вечеру успеть на Ару и там переночевать, но теперь в собственном доме стало необычайно хорошо; Иван сосал трубку — как же иначе! — и потребовал от Короля:
— Трави чё-нибудь.
Язык их общения формировался как-то странно: своеобразное эсперанто из смеси русских, эстонских и даже немецких слов благодаря пребыванию в стране освободителей из немцев. Бывало, каждый объяснялся на своем языке — как ни странно, понятном обоим.
— Почему всегда я? — возмутился Король справедливо. — Сам трави.
— А ты про барона и колдуна не досказал, — упрекнул Иван, — про жабу, и еще крыса висела…
Что ж, Король признал правоту Ивана, только разве это теперь мыслимо вспомнить, на каком месте он тогда остановился!
— На мухе, — услужливо подсказал Иван и поправил себя: — Нет, на жуке… то есть на пауке, ты его ловил… или на жуке?
— Сам ты жук! — буркнул Король добродушно и засмеялся звонко. Иван тоже весело залился смехом, и, если бы кто заглянул в окно, увидел бы забавную картину: сидят на полу два заморыша, один с трубкой во рту, и хохочут, заливаются. Но как! Глядя на их лица, вслушиваясь в этот смех, увидишь, что и ели, и сосны, и колодезный журавль, и весь этот старый дом — вся природа смеется. Такова сила хорошего человеческого смеха, рожденного чистосердечным нравом, И что там болтал этот Ветер, будто не стало в мире смеха?!
С трудом припомнил Его Величество историю, которую надо было все-таки продолжать с того места где Тууле Кохинь варил колдовское варево, а крыса, подвешенная за хвост над котлом, сдохла, потому что другого выхода у нее просто не было.
— Барон с баронессой на следующее утро опят пошли в пещеры, — продолжил Его Величество, — он выволокли еще одну кольчугу, снятую со скелета древнего эста. Но барон все стремился отыскать ход, ведущий к дочери Лембиту — к Синисилмне.
Однажды в дом, который барон на время арендовал в Вастселийна, пришли несколько монахов и с имени Господа Бога и всех святых умоляли не искать захоронения Синисилмне, объясняли, что сам Лембиту похоронен совсем в другом месте, что у него и дочери не было, что сказы про Синисилмне — всего лишь легенды: мол, у него две сиротки жили — Синисилмне и Илусилм, но никакие сокровища хранить бы не доверили даже на том свете. Но разве барона убедишь?
— Я еще никогда в жизни не видел барона, — прервал рассказчика Иван. — Нашего председателя бароном звали, потому что богато жил. Наверное, бароны везде богатые…
— Я сам с баронами дел не имел, — признался Король, — но в старом имении Звенинога жил один. Он еще до войны в Германию уехал на пароходе.
Монахи пообещали интендантскому барону столько добра, сколько захочет — и масла, и муки, кож всяких, — лишь бы не лезли в подземелье. Куда там! Барон грозился, если ему не перестанут мешать, обратиться в гестапо. Врал, наверно: в гестапо у него самого спросили бы, что он там ищет в подземельях. Стал бы он признаваться!
На другой день опять приходят к барону два почтенных монаха и говорят, что согласны показать дорогу к тайному ходу, ведущему к Синисилмне. Барон сначала удивился, но монахи объяснили, что они из тех, кто сочувствует немецкому фюреру и питают симпатии к немецким людям еще за то, что они эстонцев освобождали от тьмы неверия, вырубая их языческие рощи да дубы, которым они молились, вырубили причем вместе с головами народных старост, и правильно сделали, потому что всякая власть от Бога Единого…
Такие речи барону понравились, он долго сомневался, не верил, потом поверил. Не сказав ничего дочери, на следующее утро пошел с монахами: хотел по возвращении сделать ей сюрприз. Зажигая свечи, они влезли в ход, хотя… — Король немного задумался, — свечи не было, — заявил уверенно, — у барона имелся сильный электрический фонарь. Это раньше, в старину, ходили со свечами.
Сначала ход давил на них низким потолком, чем дальше продвигались, тем свободнее становился ход. От Вастселийна он повел в сторону Петсери много километров — по обеим сторонам в песчаных стенах видели вырытые углубления, в них высохшие мумии в одеждах с украшениями, с вышивкой. Барон пришел в радостное настроение. Ход то спускался, то подымался, то сужаясь, то расширяясь. Вдруг луч фонаря осветил зеленую поверхность водной глади, и ход вывел их к подземному изумрудному озеру.
— Озеро под землей? — Иван не очень поверил, но, понимая, что друг ему «травит» сказку, спорить не стал — в сказках все возможно. Он, собственно, так и сказал, добавив свое обычное «а-эх!».
— Да не «а-эх!», а правда, — объяснял Его Величество, — это вовсе не сказка, а озеро образовалось тут под землей, как раз на том месте, где однажды провалился рыцарский замок, почти такой же, как мой… — Он, вероятно, подразумевал замок в Журавлях. — Потом это место наверху опять землей заполнилось и образовалась деревня, а внизу, в подземелье, с тех пор родилось озеро из подземных вод, которые затопили образовавшуюся пропасть от провалившегося замка. Из замковых окон выбиваются пучки света — это от соединения с водой засветились огромные богатства в замковых подвалах, горы драгоценных камней, от этого и озеро как бы излучает свет, потому и называется Изумрудным.
И увидел здесь барон огромные обломки каменные, меж ними тут и там валялись скелеты людей в ржавых кольчугах и множество ржавого оружия — мечи, кинжалы, топоры, пики… Конечно, удивился он тому, что здесь как попало валялись скелеты, когда до этого увиденные мумии покоились в специальных местах захоронения, одетые в разукрашенные одежды… Монахи объяснили ему, что то были мумии древних местных крестьян, погибших, защищая свою страну от грабителей, а скелеты — они и есть грабители, а их трупы и одежда истлели оттого, что у воды валяются, а то, что их не захоронили в песке… Кто же грабителей хоронит — то не люди.
— А чего этот замок провалился, землетрясение было? — недоумевал Иван. Вот теперь Король действительно рассердился: чего лезет, встревает, когда ему рассказывают!..
— Они людей мучили, тоже живьем варили, женщин насиловали, детей ели, вот главный бог эстов Таара в гневе и разверз землю, и замок провалился. Но не сюда вели барона старые монахи, они обошли озеро и устремились дальше к месту захоронения Синисилмне. Когда они наконец добрались до большой круглой подземной пещеры и увидели множество глиняных горшков со старинными серебряными монетами, за ними на песчаном ложе в стене лежала женская мумия — Синисилмне — барон восторжествовал.
Не обратив внимания на то, что сопровождавшие монахи отстали, а затем и совсем пропали, в жажде скорее добраться до сокровищ, барон с нетерпением кинулся к мумии. Осветив ее, он закричал, не поверив глазам своим: луч фонаря высветил лицо молодой баронессы — его собственной дочери. На песчаном ложе со скрещенными руками лежала она, на ее пальчике сверкнул им же подаренный ей перстень…
— Как писал в своей исторической книге Крестолес, — врал Король авторитетно, — барон там же и умер. Как ничего более не оставалось крысе, висевшей над котлом, как жабе, лопнувшей в банке, — так и барону: лопнуло его жадное сердце. Во всяком случае, ни в Петсери, ни в Вастселийна никто больше не встречал барона с баронессой, бесследно пропал и пудель. А гестапо подозревало, что их похитили «лесные братья», которых немцы называли бандитами. Но «лесные братья» не были бандитами, они были камнями.
