Ветер пустился рассуждать о земледельческих проблемах, высказал по части агрономии научное соображение:

— Если бы в Стране у Моря сумели привести в должный порядок все луга и болота, превратили их почву в зерноносную, то она могла свободно прокормить население в пять миллионов человек.

Лошаденка, между прочим, как-то незаметно повернула вправо, наверное не без согласия безбородого, и повела их через молодую сосновую поросль, Король не ориентировался в местности, а Ветер опять завыл, зашумел, то есть запел, забавляя лесных жителей и себя время от времени шутками собственного сочинения; эхо повторяло его безудержное эге-ге-го-го-ах-ах. Маленькие пассажиры, к радости бородатого, не разучились еще смеяться, но безбородого все это не касалось… Его привлекал лошадиный хвост. Он спросил у бородатого:

— Что ты того… развеселился прямо?

Ветер сказал:

— Я просто весел, чтобы было хорошее настроение. Нельзя, чтобы у Лоцмана Счастья было плохое настроение.

Безбородый сказал:

— Ах соо?[1]

— Ах соо! Ах соо! — вскричал Ветер. — Что тут «ах соо», когда вопрос смеха в мире таков, что уже нет совсем никакого смеха. Кас нии?[2] — Он обернулся к хохотавшим сзади пассажирам. Иван выдохнул ему в бороду тучку табачного дыма и согласился:

— Не-е! — что означало пальцем попасть в небо.

Но Ветер обрадовался, что его поняли, и начал заканчивать свою мысль.

— Своего смеха не стало, все завезенный, импортный, и тоже тоска, а не смех. Русские боятся смеяться — Сталин накажет, немцы также боятся — Гитлер накажет; остался смех американский, еще французский, можно гнать анекдоты про графов да баронесс, юмор стал не юмористичен, повторяется и не остроумен. Устали шутники выжимать из себя шутки. Как спасать смех? Есть только один способ, — ответил он сам себе с помощью эха, — надо стать серьезным. Надо перестать шутить. Когда будем серьезными, может, тогда наконец-то будет смешно.

Лошаденка вытащила сани на пересекавшую их путь дорогу, и Король увидел, что оказались они недалеко от знакомого кладбища. Оно открылось им, когда миновали чащу гигантского можжевельника. Это место Король узнал: он здесь бывал с Ангелочком, они сюда приходили прямиком через Смолоспусков лес. И он знал, что на здешнем кладбище похоронены все из семьи Рихардов. Непонятная тоска завладела Королем, не хотелось больше в Тыллусте. Он сказал Ивану и мужикам в санях:

— А мы здесь пойдем, — показал на начинавшуюся сразу от ворот Святого кладбища узенькую санную дорогу, ведущую в сторону Смолоспускового леса.

Безбородый приостановил лошаденку — «тпр-у-у», хотя в этом не было нужды: пассажиры уже махали им издали. Ветер крикнул им вдогонку:

— Чтоб вас волки не съели! Эге-ге-ого-ахаа!

Побежали друзья по лесной дорожке, сохранившейся в это время года благодаря лесным сеновалам. Волков не боялись, на острове волки не водились. Другие лесные жители не опасны, эти сами осторожно относятся к человеку. Даже тени… Они тоже, по словам Калитко, не всем и не всегда показываются, прячутся. Но тени, конечно, были; времени могло быть около полудня, значит, тени должны быть небольшими, не очень еще «старыми». А Тень Совы и Тень Лисы? Они здесь наверняка поджидали.

Через Смолоспуск до Звенинога недалеко: километра четыре. Летом в здешнем лесу вдоволь черники — ложись и ешь. Королю помнилось, как ходил с Ангелочком по саарескому сенокосу, с Элмаром Нукиским и с другими звениноговскими ребятами собирал землянику — какое очарование! И теперешняя бело-зеленая красота его очаровала. Он еще не мог понять, что пока он ростом ближе к земле, ее естественная красота более заметна, чем будет потом, когда он вырастет.

Шагали они весело, болтая о том о сем, им и в голову не приходило, что в лесу не только мирные зайцы, не только тени, но где-нибудь может поджидать и опасность. Король рассказал Ивану про английского Джона, укравшего королевскую корону. Тогда, в давние годы, корона хранилась в специальной башне в особой комнате. Джон заморочил голову дочери хранителя, вошел в доверие к ее отцу и стащил корону. А когда он с ней бежал, пряча ее под полой, за ним погнались жители Лондона и кричали: «Держите вора!» Но впереди всех бежал сам Джон и тоже кричал: «Держите вора!» Его бы не поймали, если бы он не уронил корону. Соврал он потом королю, что состоит в банде, которая задалась целью убить монарха, и обещал, если его помилуют, назначат лордом и дадут в жены красивую дочь охранника королевской короны, сделает все, что в его силах, чтобы сохранить жизнь королю. Тот, разиня, поверил и сказал Джону: «Смотри у меня!» Велел отпустить Джона и поженить на дочери сторожа. Так и устроился Джон работать при дворе…

Эхо не поддержало звонкого смеха Ивана, вероятно, потому, что находились они в густом лесу: эхо обожает свободное пространство, для его существования необходима разреженная сфера, как жабе — вода, птице — воздух, дождевому червяку — земля. А вороне и в густом лесу жить привольно. Может, это была та же ворона, которая дразнила их давеча на дороге? Она таки действительно вела себя нагло, и ребята пустились ее гонять, бросая в нее снегом, сучьями деревьев, сосновыми шишками. Однако ворона их не боялась, лишь каркала, будто смеялась.

Вдруг они заметили небольшое низенькое строение, стоявшее недалеко от дорожки. Жилой дом? Он был едва виден в ельнике, смотрелся странно, словно с новогодней открытки. Крестьянское жилище под соломенной крышей, покрытой толстой белой периной из снега. С дороги был виден один его конец с маленьким окошечком.

Король не мог припомнить, видел ли этот дом раньше, когда приходил в здешний лес с Ангелочком. Ребята стали присматриваться к дому: может, здесь для них работенка найдется? Тут же сообразили: дом нежилой. Нет следов к калитке, лишь сугробы, окошечко без занавески, труба не дымит, хотя на дворе все-таки зима… Но главное — не видно собаки! А чтобы в лесном хозяйстве не было собаки…

— Посмотрим? — предложил Иван. Стали утрамбовывать снег, чтобы пройти к калитке. Скоро они стояли на крыльце, которое тоже следовало очищать от снега, иначе не открыть дверь. Но дверь не открывалась. На замке? Нет. Она потому не открывалась, что ее надо было не толкать, а тянуть.

Друзья очутились в грязной кухне, полной барахла, пыли и паутины, но кухня как кухня: плита, большая печь, здесь же дверь в комнату с маленький окном в сторону калитки. А калитки как таковой, в сущности, не оказалось, только два столбика, на одном ржавые петли.

В комнате скудная деревянная мебель-самоделка не такая, естественно, какую изготовлял Алфред: из простых досок сколоченный шкаф без двери, грубо приколоченная полка к стене, из таких же досок стол посредине комнаты, скамеечки да две треногие табуретки, каковые мастерили во многих деревнях. Было здесь и что-то похожее на кровать — тоже из досок, без матраца, разумеется. Какие-то сундуки — пустые если не считать паутины в них, еще одно сооружение, похожее на комод, но без ящиков. Стены оклеены не обоями, как полагается в приличных домах, а газетами времен детства Люксембургского Короля.

— Ничего, — заключил Иван, осмотрев комнату, — жить вполне можно.

Обследовали коровник, а из коровника небольшая дверца вела в одно место, куда, безусловно, всем воспитанным людям ходить — не миновать, как уже заведено в природе. Во дворе из пристроек уцелел небольшой амбарчик, сложенный из никудышных бревен. Колодезный сруб в приличном состоянии, к тому же колодец прикрыт люком. Отодвинули люк, заглянули… — воды немного.

— Вода будет, — объявил Король уверенно.

— Откуда? — засомневался Иван.

— Снег растает, и в колодце воды прибавится.

Еще Ангелочек ему когда-то объясняла: куда же воде идти, если не в колодец?

— Вишь, хлама сколько оставлено, — промолвил Иван задумчиво, — можно и печку затопить. Интересно…