В печати бесконечно стали писать о массовых убийствах в России, и старый Прийду с хутора Рямпсли, будучи в городе, как-то зашёл к Хелли и высказался по этому поводу так: «Удивительно, что в России ещё есть живые люди, по немецким данным, там убито больше, чем их было до начала войны»…
Потом, скажите пожалуйста, и доктор Гора и другие разные величины стали ораторствовать о том, что Республике, дескать, доверяют создать собственный легион из добровольцев, чтобы республиканец сражался за своё будущее наравне с немцами, что парням республики откроется возможность заслужить награды и ордена в собственном национальном войске, и надо быть за это благодарными вождю…
В то же время почти ежедневно появлялись строгие наказы, предупреждения, указы: какие радиостанции можно слушать, какие нет. Неоднократно печатался список дозволенных станций. В нём не было, разумеется, Москвы, Ленинграда, Лондона и Вашингтона. Многих станций мира не было в этом списке. Так что, когда крутишь приёмник и случайно нарвёшься на Лондон или — не дай бог! — Москву, живо крути дальше, чтобы твоё ухо не ранило непотребное слово с антифашистской начинкой. В случае непослушания — угроза отобрать приёмник и другие наказания «военного времени»…
Уж в который раз объявлялось «последнее предупреждение»… Неоднократно обращалось внимание на опасность, исходящую из вражеского радиовещания, что нельзя злоупотреблять доверием, оказанным германским командованием, оставившим радиоприёмники гражданскому населению на прибалтийской территории. Тем более что немецкое радио и печать достаточно ориентирует в военной ситуации, в то время когда еврейская пропаганда создаёт путаницу, тем более если безответственные радиослушатели считают нужным лжесвидетеля распространять среди других. Рейх-комиссар восточных территорий объявил приказ о применении особых мер относительно нарушителей, эти меры внушат каждому, что у него нет никакого права удовлетворять свою любознательность по собственному усмотрению и при этом отрицательно влиять на собственный боевой дух… У войны свои, особые законы, и задачей вождей является сохранение сил Германии и находящихся под её защитой народов, направленных к единой цели — к Победе. Поэтому не исключается необходимость применения самых строгих мер…
Похожие наблюдения заставляют задуматься, хотя ты и являешься фельдфебелем самообороны.
Задумываться Алфреда заставляла также забота о Короле Люксембургском, который продолжал жить в своём собственном мире — в королевстве детских фантазий, не вникая во взрослые проблемы, тем более политические. Ему было глубоко наплевать на Сталина, который якобы 7 ноября «орал», требуя, чтобы дали ему второй фронт, что ему надоело ждать, Королю и на второй фронт было наплевать, и на восточный и западный тоже; ему было начхать на то, что японцы захватили Сингапур и перекрестили его в «Сияющий Юг»; его мало волновали трудности с солью, а мяса лично ему хватало, во всяком случае, в его тарелке оно всегда плавало, хотя лесным рабочим в это время давали только рыбу; его не касались призывы к мужчинам вступать в батальоны полиции обороны, поскольку короли не служат нигде; его не волновали сведения из Ленинграда, по которым там якобы ежедневно умирали десять тысяч человек; зато ему было чрезвычайно интересно: что станет делать господин генеральный комиссар с той пони, которую ему подарили, когда он посетил остров. Короля не касалась торжественная отправка добровольно мобилизованных в эстонский легион, который вскоре отправится учиться в лагеря Германии.
Но самому Королю учиться очень не хотелось, и эта необходимость его глубоко задевала, даже как-то оскорбляла. Однажды осенью его назвали вандалом, хотя и непонятно в связи с чем. С тем, что участились кражи яблок из садов? Причём многие яблони совершенно опустошались и ветки ломались. Общенародно решили тогда положить конец такому вандализму. «Что такое вандализм?» — поинтересовался Король у Алфреда, который даже не соизволил ответить. Дело в том, что Короля тогда как раз поймали с поличным…
Когда Его Величество шёл в школу, он обычно со страшной силой завидовал всем встречным: они могут не ходить в школу.
Возможно, в том, что Его Величество невзлюбил школу, подумалось Алфреду, виноваты и он с Хелли: ещё до начала занятий в первом классе грозили, что вот «пойдёшь в школу, там возьмут в работу, там покажут, поблажек не дадут, сделают из тебя человека». Возможно, именно тогда и зародилась в нём патологическая ненависть к школе как к рабству, неволе. Так думал Алфред и был, наверное, прав.
Имея к школе такое неприятие, Король как бы механически вызывал к себе похожее отношение и со стороны школы. Он не отличался умственно от других, во всяком случае, не отставал, в чём-то даже превосходил: он мог мечтать, он мог жить в сказке.
В его мечтах теперь властвовала Марви. Королю представлялось, как он совершит какой-нибудь подвиг, станет знаменитым, богатым, будет щедрым и добрым, а в доме Марви о нём будут говорить с уважением и восхищением, и вдруг она попадает в страшную беду, и он её спасает, она в него влюбляется, но судьба надолго их разлучает: он вынужден уехать в неизвестность, может быть на фронт. А она его ждёт, отказывая во внимании другим. Наконец он возвращается, и этот главный момент их встречи представляется ему особенно чётко: вот она его увидела… её сердце останавливается, она бежит, летит ему навстречу, а он стоит и ждёт, неотразимый в своём великолепии. И вот… Следуют другие, невероятные, красивые мгновения…
Властвовали в нём и другие чувства, не связанные с любовью. Он долго торжествовал по поводу одержанной победы над юмбу, будучи уверенным, что об этом никто не знает, ведь ему тогда легко удалось скрыться в камышах, и одни только утки были свидетелями, как он карабкался по крутой, давно потерявшей доломитовую облицовку стене, которая когда-то была фортом, как окольными путями вышел к бухте, а оттуда как ни в чём не бывало домой. Ах, да! А гиря? Она и сейчас где-то в камышах, и там её ни одна собака не найдёт…
И не нашли. Было лето. В огородах рыли бомбоубежища. Короля Алфред тоже принудил накачивать мускулатуру лопатой.
— Слышишь, гудят? — Алфред показал глазами вверх. — Это наши. А могут прилететь и не наши, где будешь прятаться? Вот и рой.
За ужином Хелли недоумевала:
— Как мы узнаем, когда надо бежать в убежище? Самолёты всё время летают, откуда знать, какие будут нас бомбить, какие нет?
— По шуму моторов, — объяснил Алфред. — Когда наши, у них моторы гудят ровно, русские бомбардировщики тяжело нагружены, у них гул моторов вибрирует: оу-оу-оу.
Но и это объяснение не удовлетворило Хелли.
— Интересно получается, — рассуждала она. — Я сплю, он летит, и я, сонная, должна определить, как у него гудит мотор: оу-оу-оу или ай-ай-ай…
Всем стало весело от шутки Хелли, и Королю вдруг захотелось откровенно признаться, что это он Геркулеса изуродовал. Они все заливались смехом, и только с Карпом он так беззаботно смеялся, и он подумал, что очень их любит — и Хелли и Алфреда. Он уже было открыл рот, уже проговорил: «А это я…» — и осёкся. Не поймут. Не согласятся. Нельзя говорить. Он продолжал хохотать вместе с Хелли и Алфредом, а смех звучал уже менее беззаботно, а глаза и вовсе оставались серьёзными.
— А чтобы тебе спалось не прислушиваясь, — сказал Алфред своей жене, — выставь вот этого молодого часового. Как только услышит подозрительное «оу-оу», так поднимет тревогу… А ведь это мысль! — он стукнул себя удовлетворённо по лбу. — Это надо организовать. Пусть со всех домов такие вот солдаты по очереди дежурят на улицах — война же идёт, пусть и они послужат.
Хелли что-то не понравилось в речи её умного мужа. Она, нахмурилась, спросила:
— Кому?
— Что? — не понял её Алфред. — Что «кому»?
— Кому они должны служить? — повторила Хелли свой вопрос.
Алфред взглянул на неё изучающе. Её добрые честные глаза смотрели задумчиво и серьёзно в зелёные, немного легкомысленные, быстрые глаза мужа.
