То есть мякоть, её он в целости доставил Хелли, которой, наверное, хотелось бы получить хлеб вместе с корочкой, но они с Алфредом давно убедились в том, что никакое убеждение на Короля не действовало. Теоретически он понимал, что корочка и мякоть — две обязательные составные части хлеба — должны быть вместе, но на практике это было неосуществимо.

Потом он взял гитару и поехал в штаб «эстонской молодёжи», расположенный в доме на углу Парковой улицы. Здесь он играл в оркестре. Занятия музыкой немного отвлекали от мыслей о Марви. Не стал бы он членом этой организации «Эести Ноор»[9], но его привлекала перспектива играть с оркестром в актовом зале школы, и таким образом его увидела бы на сцене она… Ради этого в определённые дни он должен был ходить в дом «Эести Ноор» на репетиции и таскать с собой инструмент. Встречные с любопытством посматривали на него, когда он шёл с гитарой, и почему-то такое внимание ему нравилось. Он старательно ходил также на собрания, хотя никому не был здесь нужен; он делал вид, что ему интересно, понимая, что неинтересно, а почему неинтересно — не понимал. Он ходил сюда — что поделаешь! — иначе в оркестр не попасть, а без оркестра нет хода на сцену, а если нет хода — Марви его не увидит; ежели же увидит, как он играет на гитаре, тогда…

Потом он решил смотаться в Звенинога. Решения приходили к нему всегда неожиданно и быстро, не приходилось их долго дожидаться или выискивать в себе. Было уже холодно — на то и осень. Если живёшь без огонька, то лучше, когда тепло, с огоньком же можно что угодно предпринимать круглый год. В тот день он с утра был невероятно покладистым, все поручения Хелли исполнял без писка — ну, а что хлеб без корки, то не в счёт. Пришёл с репетиции, наколол дров, натаскал их на кухню, сбегал в производственный дом, разжёг огонь в железной печи, чтобы растопить для Алфреда древесный клей. В результате ему наговорили приятных слов, и было похоже, он всем нравился. Тогда-то он и заявил, что поскольку сделал всё, требуемое от него цивилизацией, то не прочь привезти от Ангелочка ещё и саареского мёда со сметаной; приняв колеблющееся согласие домашнего персонала за бурную радость по такому случаю, Король отправился в путь, обещая ради обогащения своего светлого ума не забыть вернуться к началу школьных занятий.

Хелли, правда, пыталась уговорить его не пускаться в путь на ночь, но что возьмёшь с женщины! Что значит на ночь, когда всего-то нужно преодолеть какие-нибудь восемнадцать километров с хвостиком. На таком скоростном аппарате, как велосипед, это вовсе не расстояние. Что ехать надо, стоя на педалях сбоку, — неудобно, кто же спорит. Он сначала вставал с левой стороны рамы, просунув правую ногу, потом, когда левый бок уставал от такой неловкой позы, пристраивался с правой, просунув другую ногу. Так и мчался, меняя положение по надобности. Но тоска по Марви…

Из-за неё-то и получилось, что ехал он теперь не один. Как однажды с Эльной на финских санях, теперь мчался с Марви. Что и говорить, менял Король женщин как перчатки. Она, естественно, «сидела» на заднем сиденье, которому полагалось в воображении гонщика находиться там, где был багажник. Случалось, сей летательный аппарат, напоровшись на рытвину в дороге, опрокидывался, и пилоту приходилось, отряхиваясь от песка, просить прощения у своей дамы, продолжавшей «восседать» как ни в чём не бывало. Падения не причиняют боли, когда красавица Марви, похожая на Сирлей Темпл[10], безраздельно с ним.

Как они мчались! Да ведь они спасались!.. Он спасал её. От чего? Это неважно — он спасал её от опасности. Увидев впереди километровый столбик и приближавшуюся навстречу повозку, он говорил себе: успею до столбика раньше повозки, мы спасены. Он жал на педали изо всех сил и успевал, а Марви им восхищалась: «Как же мне повезло, что ты вовремя успел вырвать меня, я и не знала раньше, что ты такой…» Неудивительно, что они быстро добрались до Звенинога и вскоре подъехали к воротам хутора Сааре.

Здесь их ждало значительное разочарование: их приезду ни одна собака не удивилась. Даже Вилка, увидев их, потянулась, вытянув задние лапы, зевнула, долго скулила и лишь потом стала пользоваться хвостом по его прямому назначению.

Первой их увидела Ангелочек. Она посмотрела с привычным для Короля выражением снисходительного любопытства: мол, что из себя представляет сие творенье божие, блуждающее в потёмках своего непрозревшего сознания? Казалось бы, приехал любимый внук… не один, хотя об этом (что не один) известно, действительно только господу богу, но приехал же на велосипеде! Самостоятельно! Ангелочек лишь улыбнулась, стёкла очков, отражая свет заходящего солнца, лукаво поблёскивали, и сказала она всего-то:

— Ты Манчи не видел на дороге?

Король вздохнул безнадёжно и, обращаясь к Марви, заметил: «Не обращай внимания, она такая…»

— С утра поехал в лес за дровами… Алфред разве с тобой не приехал?

«Вот какие у неё заботы, — сказал Король Марви, — а то, что мы сами на велосипеде прикатили, никого не интересует. Подумаешь, дрова…»

В воздухе ощущался специфический запах топящейся бани, присущий тем дворам, где она имеется.

— Не видел я Манчи, — ответил он Ангелочку. — Алфред грузовик строит, когда сделает, сам приедет, а мы… одни.

— Заходи же, — скомандовала Ангелочек. — Прибудет Манчи, будем в баню собираться.

— Эх! — воскликнул-пискнул Король молодцевато. — Давно не парился как следует!

На это Ангелочек весело расхохоталась. Она любила этого «парильщика», а ведь не так-то у неё много внучат, от стольких-то детей! Эдгар на материке, жена у него тоща, дети малокровные, двое, сын и дочь. Бывали они на Сааре, но Ангелочек не может сказать, что они ей очень понравились, хотя дети как дети. Хуго, когда отыщется, кого-нибудь сотворит с Мелиндой да с божьей помощью, если, конечно, Мелинда сама раньше что-нибудь не сообразит в этом плане уже без божьей помощи, уж очень она игрива с этим «бычком» с хутора Рёбра. И в армию того никто не берёт, возрастом Эйнар подошёл бы, но у него плоскостопие, а так жеребец, каких только на сельскохозяйственной выставке показывать, — племенной.

Манчи… Этот скорее всего с Лейдой вот-вот обзаведутся ребёнком… А живут в грехе, невенчанные, нерегистрированные. Зато у Алфреда — да, шустряк. Давно ли этот молодец верещал у неё в парилке, как поросёнок, а теперь…. Но Ангелочек довольна, уж действительно будет приличный продолжатель рода, если бог даст.

— Надо бы его и завтра в лес погнать, — размышляла она вслух, имея в виду, конечно, Манчи, — а то когда же? К дню Свечей чтоб успел, а то лодырь лодырем.

«У Ангелочка, — пояснил Король Марви, которая, вероятно, уже слезла со своего сиденья, ведь летательный аппарат стоял, прислонённый, вывернув кокетливо переднее колесо, к колодезному срубу, — у неё все дела распределены по Дням. А Дней у неё столько!» Например, в День Мадиса не положено работать, вечером даже огня не полагается в доме зажигать. Летние работы в хозяйстве полагается начинать только после Юрьева дня. В День Кадри, упаси боже, встретиться охотнику! Ко Дню Михкеля чтобы поля были вспаханы. Больше всего не любил Его Величество, само собой, День Тоомаса. В этот день моют, подметают — пыль столбом. От сажи всё черно. Ведь Чёрный Тоомас — он и есть сажа.

Но где же Марви? Вот проказница! «Обнимает» Ангелочка, что-то нежно ей воркует, подлизывается. Ангелочку, конечно, такое всегда нравится. Она с виду строгая, но с десяток детей бог всё же позволил ей завести… Правда, сейчас она вообще-то ужасно сердита из-за церкви в Мыннусте, где красные варварски обошлись со святым местом. Они там, подцепив тросами церковную башенку к двум танкам, опрокинули её, внутри всё изломали, окна повыбивали, ведь солдаты жили в церкви, как в казарме, а дымоход они смастерили из водосточных труб и высунули прямо в окно. Алтарь сожгли, церковный архив спалили, а ведь он здесь сохранялся с 1895 года. Когда же теперь в этой церкви можно будет молиться?