Возле государя, между тем, собралась вся царская семья. Великая княжна Александра Николаевна в особенности интересовалась эволюциями моряков кадетов, лазивших по снастям и прыгавших с высоты в сетку с изумительной ловкостью, и радостными восклицаниями поощряла молодых людей в повторению наиболее трудных эволюций.

— Что же ты не угостишь ничем кадет? — обратился к ней августейший её родитель, заметя её радостное настроение.

— Сейчас, папа! — отвечала весело великая княжна, и быстро повернувшись, исчезла за дверями балкона.

Через несколько минут камер-лакеи подали морякам мороженое, а затем вышла и сама великая княжна с большою коробкою конфет.

Кадеты были позваны к балкону и получили по нескольку конфет лично из её рук. Когда же конфет осталось немного и для всех 10-ти недоставало, некоторые кадеты стали просить этот остаток отдать им. Но великая княжна не согласилась, находя это несправедливостью. Тогда кто-то из кадет попросил ее бросить оставшиеся конфеты «на шарап».

— Что это такое значит: на шарап? — спросила великая княжна, улыбнувшись, — и как это сделать?

Великий князь Николай Николаевич объяснил ей значение «шарапа» и она с удовольствием изъявила желание исполнить просьбу кадет. Высыпав конфеты на тарелку, она бросила их вверх, но тарелка выскользнула из рук и разбилась.

Произошла свалка, каждый кадетик хотел поймать хоть одну конфету и, конечно, сталкивался с другими — и многие падали.

— Ну, вот видите, как это нехорошо вышло, — опечалилась великая княжна, — смотрите, смотрите они ушибутся, да и тарелка разбилась.

— Успокойтесь, ваше императорское высочество, мы не ушиблись, — отвечали вскочившие на ноги кадеты, — а что тарелка разбилась, то это к нашему благополучию, мы соберем её черепки и будем хранить их на память нынешнего счастливого для нас вечера.

И кадеты, действительно, собрали черепки и разделили их поровну между собою.

Николай Павлович, смотря на сцену «шарапа», смеялся от души, когда же заметил, что два кадетика стали пререкаться из-за спорного черепка, погрозил и сказал: «дети, не ссориться!»

Спустя несколько времени, когда кадеты играли и резвились с великими князьями на площадке близ балкона, государь подозвал старшего и, посмотрев на часы, спросил:

— Когда и где приказано им собираться?

Моряки столпились все около балкона и отвечали:

— За полчаса до зари, ваше императорское величество, на угловом плашкоуте казенной пристани.

— Однако не время ли вам собираться, а то, пожалуй, опоздаете.

Моряки отвечали наперебой:

— «Нет, ваше величество, не опоздаем», говорил один. «Мы теперь живо долетим до плашкоута», добавил другой, «мы еще и выкупаться успеем…» перебивал третий; «а когда сядем в катер, чтобы согреться, будем усиленно гресть», добавлял четвертый.

— Ну, а как приедете, тотчас спать ляжете?

— Нет, государь, какой же тут сон! нам спать не дадут товарищи, будут расспрашивать, что мы видели, что нас спрашивали, как мы отвечали. Нас целую неделю будут расспрашивать о сегодняшнем дне.

— Ну, дети, прощайте, кланяйтесь товарищам, — сказал ласково государь и поклонился морякам.

— Ваше величество, позвольте нам опять прийти сюда, — заговорил было один из самых младших кадет.

— Ну, это не от меня зависит, — перебил его Николай Павлович смеясь, — просите разрешения своего начальства, а то, пожалуй, мне и за сегодняшнее достанется, если вы явитесь не вовремя, или не в порядке.

Однажды, в начале сороковых годов, на Морской портовой гауптвахте стоял в карауле подпоручик финляндского полка Симанский. Так как в течении дня у него в карауле всё обстояло благополучно, происшествий и перемен никаких не было, то традиционный вечерний рапорт, составленный, по обыкновению, старшим унтер-офицером, он подписал и отослал в комендантское управление, не читая. Обстоятельство это прошло бы, как всегда, без всяких последствий, если бы великий князь Михаил Павлович, вследствие какой-то неточности в комендантском рапорте, не потребовал к себе в тот вечер всех подлинных вечерних рапортов караульных начальников. Безграмотность и неразборчивость рапорта подпоручика Симанского поразила его и он приказал представить ему «этого — как он выразился, — автора клинописи», по смене его с караула.

— Это твой рапорт? — обратился великий князь к явившемуся к нему утром подпоручику.

— Мой, ваше императорское высочество, — отвечал офицер.

— Прочитай!

Подпоручик Симанский развернул рапорт и, к ужасу своему, не мог разобрать написанного.

— Ты где учился?

— В школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров, ваше императорское высочество.

— Кто преподавал русскую словесность?

— Профессор Плаксин, ваше императорское высочество.

— А каллиграфию?

— Преподаватель Шлезингер, ваше императорское высочество.

— И у таких учителей ты не мог научиться как следует писать по-русски!.. отправляйся под арест!..

И великий князь Михаил Павлович приказал коменданту арестовать подпоручика Симанского на две недели, а профессора Плаксина и преподавателя Шлезингера каждого на три дня.

Однажды во время лагерного сбора под Красным Селом, великий князь Михаил Павлович, перед маневрами, приехал в лагерь и остановился в красносельском дворце. Тотчас по приезде, он потребовал от всех частей войск, в лагере находившихся, полковых адъютантов, для отдачи им приказаний. Первым прискакал адъютант коннопионерного дивизиона, подпоручик Борщов. День был жаркий и великий князь в расстегнутом сюртуке сидел на эстраде с двумя-тремя генералами за столом и пил какой-то прохладительный напиток.

— А, Борщов! Это ты! — встретил ласково Михаил Павлович молодого офицера. — Что, жарко? Не хочешь ли прохладиться?

— Жарко-то — жарко, ваше императорское высочество, — отвечал бойко офицер, — только этим питьем не прохладишься. Вот если бы выпить бутылочку шампанского со льдом, тогда, действительно, душа немножко бы остудилась.

— Бутылку шампанского! — воскликнул в изумлении великий князь, — да разве ты можешь выпить бутылку шампанского? Ведь ты должен получить приказание и передать его для исполнения.

— Могу уверить, ваше императорское высочество, честью, что коннопионеры и пить, и служить умеют.

— Посмотрим! — улыбнулся Михаил Павлович, и велел подать шампанского.

Между тем собирались адъютанты прочих частей войск; подпоручик Борщов, как бы в отличие получив в свое распоряжение бутылку шампанского, вылил ее в большой серебряный ковш, пожелал великому князю здоровья и выпил залпом.

Михаил Павлович только пожал плечами и, когда адъютанты все собрались, отдал им приказание о занятиях на утро и отпустил их.

В полночь, когда лагерь спал крепким сном, на переднем редуте взвилась сигнальная ракета и дежурный барабанщик ударил тревогу. На поданный сигнал откликнулись барабаны по всей линии лагеря и войска, устраиваясь на марше, ринулись на место сбора. Великий князь ожидал уже выхода войск в поле, и к величайшему его удивлению первым на позицию явился коннопионерный дивизион и адъютант Борщов в полной форме ехал сзади его командира.

— Молодцы, коннопионеры! — приветствовал великий князь проходивший дивизион.

— Рады стараться, ваше императорское высочество, — отвечали с энтузиазмом солдаты.

— Теперь я окончательно убедился, — улыбнулся великий князь, обращаясь к подъехавшему к нему после салюта командиру дивизиона, — что коннопионеры умеют пить, умеют и служить.

В военном собрании одного из полков киевского военного округа, во время игры на бильярде, поссорились офицеры, причем один из поручиков оскорбил на словах своего ротного командира. Оскорбленный подал рапорт, поручика предали суду, но суд, приняв во внимание смягчающие обстоятельства, оправдал его. Генерал-адъютант Дрентельн, командовавший в то время войсками округа, узнав об этом, вызвал к себе всех членов суда для личного объяснения. На сделанный вопрос председатель доложил, что суд принял во внимание, что оскорбление офицером начальника вызвано им самим и что оно сделано после игры в клубе.