Нилус вполне согласился с мнением архипастыря, и предоставил в его распоряжение для раздачи бедным тысячу рублей.

Москва, узнав об этом, только покачала головой. Но когда песня Нилуса была спета, граф Закревский потребовал его к себе и стал упрекать его в предосудительной картежной игре, он хладнокровно отвечал:

— Ничего предосудительного в моей игре нет, я в точности исполняю совет митрополита Филарета: моя шуйца не знает, что творит десная.

Летом, 1852 года, проездом на Иматру, капитан Бодиско и чиновник Иванов посетили Выборг. День был праздничный, и они отправились осматривать город. Состоявший при капитане денщик пошел в костел. Во время служения ксендз сделал обычное возглашение: «Dominus vobiscum»! Денщику показалось, что он спрашивает: «дома ли Бодиско»? и во всё горло гаркнул: «никак нет-с, ушли по делу». Конечно, его сейчас же удалили из костела, но капитан Бодиско должен был съездить к ксендзу и коменданту, чтобы разъяснить дело.

В том же 1852 году, на похороны какого-то генерала, отправился один из солидных чиновников военного министерства Лазаревич. Это был почтенный плешивый старик, дома и на службе он ходил без парика, а в торжественных случаях имел обыкновение надевать большой рыжий парик. Отправляясь на похороны, он облекся в парадную форму и надел парик. Подъезжая к лавре, он снял перед воротами трехуголку и взяв ее подмышку, помолился образу. Входя в церковь Св. Духа, он снял парик и, перекрестясь, вошел, имея шляпу под мышкой, а парик в левой руке.

— Наденьте парик, — заметил ему товарищ Иванов, — а то, смотрите, люди смеются.

Лазаревич переконфузился, растерялся, и впопыхах надел на голову, вместо парика, свою треугольную шляпу, и стал молиться. Это обратило всеобщее внимание и его попросили выйти из церкви. Наутро ему сделан был начальством выговор.

В числе общественных деятелей последних двух царствований, имевших собственный свой облик, не тускневший даже при ярком блеске административных светил первой величины, занимал видное место покойный сенатор и статс-секретарь Александр Дмитриевич Комовский[29]. Окончив курс в лицее, в 1832 году, он поступил на службу в канцелярию Государственного Совета. Потом был зачислен в морское министерство. Во время крымской войны состоял при главнокомандующем князе Меньшикове и, по своей близости к нему, имел большую силу. По возвращении же в Петербург, занял видный пост по морскому ведомству, назначен статс-секретарем и сделан сенатором.

В ранней молодости он вращался в литературных кружках, имел в них связи и знакомства, поэтизировал, писал и печатался в периодических изданиях того времени. Из числа стихотворений его наиболее известна: «Переписки старика со светской девушкой», вышедшая впоследствии особым изданием. Статьи его: «Под громом Крымской войны» печатались лет 10–15 тому назад в «Русском Вестнике», а записки, относившиеся к 1859–1862 годам, под названием «Шумные годы», помещены в журнале «Колосья» за 1884 год.

Это был человек высокого образования, наблюдательный и умный. Вращаясь в лучшем обществе, он много видел, много слышал и много испытал. Вот что рассказывал он о жизни в Петербурге и петербургском обществе в 1835 и 1836 годах.

Летом 1835 года, в Петербурге распространился слух, что известный поэт, граф Дмитрий Иванович Хвостов скончался. А. Д. Комовский почтил эту утрату следующим стихотворением:

Стихи, конечно, вполне достойны почившего поэта. Но они, к сожалению, должны были остаться в портфеле автора, так как граф Хвостов вовсе не умирал. Это была чья-то злая шутка.

Вскоре после того Комовский встретился с графом Хвостовым на вечере у известного Александра Семеновича Шишкова и между ними произошел следующий разговор.

— Вы, граф, скупы в отношении «Библиотеки для чтения», — обратился Комовский к графу Хвостову, — мы давно уже не имели удовольствия видеть в ней ваше имя.

— Кто ж виноват, — отвечал с добродушной улыбкой почтеннейший Дмитрий Иванович, — я им посылаю исправно, да они не печатают… А разве вы там что нибудь помещаете?

— Ничего, граф, решительно ничего.

— В какие же журналы вы посылаете свои стихи?

— Я их не пишу.

— Как не пишете!.. мне говорили, что вы написали даже стихи на мою кончину…

— Да, граф, написал, но стихи эти я никуда не посылал… — и молодой человек, переконфузясь, не знал, что отвечать, не знал, как выйти из своего затруднительного положения. Произошла долгая пауза.

— Бываете ли вы у Греча? — заговорил граф Хвостов, чтобы прервать молчание.

— Бываю, граф, только редко, потому что четверги его не всегда веселы.

— Приезжайте ко мне!.. у меня среды… и хотя на них собирается не такое множество людей, как у Греча по четвергам, но не менее того всё люди умные и лучшие наши литераторы!.. Приезжайте и сравните наши вечера!.. Кстати, я имею к вам и просьбу… Давно я занимаюсь составлением — не биографий наших словесников, non, c’est un nom qui demande trop d’etende — а так сказать «словаря любителей русской словесности».

— Но, позвольте, граф, — возразил Комовский, — последний труд требует еще большей обширности… Кто у нас не любитель?..

— Желая, чтобы некоторые добрые люди помогали мне, — отвечал Дмитрий Иванович, — я попрошу и вас принести мне две статейки в будущую среду. Напишите биографию вашу и вашего брата[30]… Вы вкратце изложите о вашей молодости, о воспитании и вашей прикосновенности к литературе — и будет прекрасно, и я вам буду очень благодарен.

Комовский отвечал молчаливым наклонением головы и разговор прекратился. Но быть ему у Хвостова не пришлось, так как он вскорости заболел и действительно умер.

У Николая Ивановича Греча, как известно, были, так называемые, «четверги». По словам Комовского, это было место личных литературно-ученых пререканий и критических турниров, где приезжие певцы и музыканты появлялись рекламироваться. Иногда дети хозяина и близкие знакомые устраивали домашние спектакли и исполняли легкие пьески довольно удачно. Николай Иванович старался казаться любезным и остроумным хозяином и, действительно, шутки и beau mots его были иногда остроумны и забавны, но большинство острот его имели непозволительную вульгарность и тяжеловесность. Ф. В. Булгарин занимал гостей более рассказами о своей дерптской жизни, но той живости, веселости и ума, о которых тогда кричали все, в его разговорах не проявлялось. Речь его была неправильна и неблагозвучна, в особенности ему не давались длинные периоды, на которых он постоянно спотыкался, так что казалось даже странным, как это человек, так прекрасно, плавно и гладко излагающий свои мысли на бумаге, в обществе не умеет говорить. «Инвалидный литератор», как называли в шутку Воейкова, издававшего «Литературные прибавления» к «Русскому Инвалиду», производил своей внешностью и речью самое неприятное впечатление. Этот неуклюжий, нахальный и грубый человек старался казаться авторитетным, говорил отрывисто и резко, так что речь его напоминала собою рубку сечкою капусты. Вообще литературные стычки и споры на «гречневых четвергах», как называли четверги Греча его антагонисты, отличались особенной бесцеремонностью и безалаберностью, переходили в личности и кончались часто ссорами, хотя в общей оживленности отказать им были нельзя: их находили неприятными, но посещали.