Паша обернулся ко мне, и вот теперь я увидела на его лице настоящую ярость. Кожа головы его сквозь короткий бесцветный бобрик порозовела от злости.

 - А тебе вообще, слова никто не давал! Чё ты вообще здесь делаешь?!

 Я замерла, слезы мгновенно оказались у меня где-то у глаз, и я возненавидела себя за это. Откуда-то, словно издалека, я услышала голос Антона; он пытался превратить всё в шутку, но его голос звучал жалко:

 - Эй, ну не ссорьтесь…

 Я вскочила с кресла и стала искать свой рюкзак, больше всего боясь, что не смогу его сейчас найти.

 Рюкзак валялся у кресла, я схватила его и кинулась к двери, но Антон встал передо мной и примирительно положил мне руки на плечи. Я скинула его руки, потому что слёзы уже застилали мне глаза, но он водрузил их снова. Так мы боролись с ним какое-то время. В конце концов, я позволила Антону усадить себя обратно в кресло. Я взяла чью-то бутылку со стола и, не глядя, отхлебнула побольше, чтобы успокоиться. Потом хлебнула подряд ещё несколько раз, только на третьем глотке я поняла, что это выдохшееся пиво.

 Паши уже не было в комнате, я слышала, как он на кухне гремел бутылками в холодильнике. Я вытерла слёзы.

 - Ладно, чёрт с ним, - проговорила я.

 Меня всё ещё трясло, и я снова приложилась к бутылке как следует, в несколько глотков допила её. Антон услужливо открыл и протянул мне новую. Я взяла и, морщась, глотнула снова.

 Старик, между тем, стоял, покачиваясь посреди комнаты, как будто никак не мог сообразить, куда делся нападающий. Потом он медленно осел на пол и остался сидеть там, у подножья дивана. Может быть, он там заснул.

 От выпитого мне стало теплее и как-то ленивее. Желание бежать куда-то постепенно пропадало.

 - Пей. Чего ты не пьешь? – подталкивал меня Антон, видимо, всё ещё опасаясь, что я захочу уйти.

 - Да я и так уже окосела, -  вдруг засмеялась я.

 Антон тоже засмеялся.

 Я помню, что в какой-то момент в поле моего зрения опять возник старик. Он стоял над нами и тыкал в грудь Антона пальцем, но смотрел почему-то на меня и что-то пытался мне внушить, но я не вслушивалась в его бормотание. Антон держал его за плечи, пытаясь оттащить от меня.

 Что-то он такое говорил: что-то про «мальчика», чтобы я «берегла мальчика», что ли?

 Антон мягко, но настойчиво стал подталкивать его к двери. Я отвернулась к окну и вдруг заметила, что оно, как в моём детстве, у нас дома, было заклеено на зиму.

 Вернулся Антон, принёс пиво, и сообщил, что Паша на кухне смотрит телевизор.

 - Чтобы нам не мешать, - добавил он.

 Он вручил мне бутылку и поставил на стол ещё две. Потом плюхнулся в кресло и притянул меня к себе. Я смутно помню, как мы целовались с Антоном, не сходя с этого кресла. В какой-то момент я оглянулась, но ни Паши, ни старика в комнате не было.

 Кажется, мы были уже сильно пьяны, когда очутились в той маленькой комнате снова. Антон мягко втолкнул меня туда, и я даже не сразу поняла, куда мы попали. Было темно, и в темноте был разлит кислый запах стухшей обуви, и воняло перегаром. Антон шарил рукой по стенке, я услышала шелест обоев под его ладонью.

 В этот момент откуда-то снизу, почти на уровне пола послышалось сопенье и приглушенное невнятное бормотание. Мои глаза немного привыкли к темноте, и в свете, сочившемся из-под двери, я разглядела где-то сбоку, на уровне колен, низкий диванчик и поваленное тело на нем.

 - Не обращай на него внимания, - тихо сказал Антон и пьяно усмехнулся. – Он бухое говно, все равно теперь не проснется. Пашка ему водки налил.

 Я почувствовала его руки на своём теле.

 Я раз за разом скидывала с себя эти руки, но они вновь облепляли меня, будто их было куда больше, чем две.

 Я чувствовала, что он подталкивает меня к дивану у противоположной стены, бормоча что-то нечленораздельное. Какое-то тошнотворное чувство, чуть ли не жалость, подкатило мне к горлу, что-то такое грёбаное, предательское и материнское.

 Я молча изо всех сил оттолкнула его и распахнула дверь в грохочущий коридор, полоснувший мои глаза светом. Паша, развалившись на диване в большой комнате, щёлкал каналами.

 -  Чё-то вы быстро? - усмехнулся он.

 Не глядя на него, я прошла в коридор и сорвала с вешалки свой пиджак; шарф вывалился из рукава, и, наклоняясь за ним, я сильно покачнулась, едва не потеряв равновесие. Но голова у меня теперь была до странности ясной. Я вставила ноги в ботинки, не обращая внимания на холодную сырость внутри, и подлетела к входной двери. Множество бряцающих замков были будто специально здесь для того, чтобы не дать мне вырваться.

 Я бешено крутила ручки, замки щелкали, как сумасшедшие, но не открывались. Я услышала шаги.

 - Куда ты? Подожди, – Антон схватил меня за руку, я вырвала руку.

 - Да отвали ты, - пробормотала я, продолжая сражаться с замками.

 - Сейчас, подожди, дай я, – Антон отстранил меня, и быстро повернул все замки и ручки. Дверь распахнулась, и я выскочила на темную и гулкую лестничную клетку. Воняло застарелым табачным дымом. Я тут же споткнулась о чью-то жестянку с окурками, и она со стуком поскакала по кафелю. Я бросилась к лестнице, на ходу влезая в рукава пиджака.

 - Меня подожди, я с тобой, - Антон замешкался в прихожей, но я уже летела вниз по ступенькам, не слушая его.

 Кажется, я спускалась очень-очень долго, летела вниз, потеряв счёт этажам, делая поворот за поворотом, кровь набатом стучала в ушах. Наконец, я выскочила из подъезда. Я втянула морозный потрескивающий воздух и побежала, что есть мочи, к дороге. Бежать налегке по хрусткому снегу было так радостно, что я расхохоталась, сбив дыхание. Мне казалось, я почти летела.

 Где-то далеко позади запикала и хлопнула подъездная дверь, но я не стала оглядываться. Я свернула в какой-то проулок, меня обдало светом фар, и чуть не сбила машина. Я отскочила от неё и нырнула за гаражи. Спиной по стене я сползла в снег, сжалась в комок и замерла, стараясь унять дыхание и сердце, барабанящее в ушах и затылке. Перед глазами пульсировали красные круги. Как можно тише я сплюнула в снег вязкую слюну.

 Я сидела за гаражами довольно долго, но никто за мной не гнался. Очень медленно я разогнулась и встала в полный рост.

 И тут вдруг поняла, что забыла в квартире рюкзак.

 - О Господи, черт! Чёрт! Чёрт! Гадство!

 Чёрт бы меня побрал, когда я тащилась в этот грёбаный бомжатник.

 Я подумала о том, чтобы вернуться в квартиру, но тут же поняла, что не полезу обратно и под страхом смерти.

 Я обшарила карманы. Они были пусты, если не считать пары рекламных бумажек. Я представила себе, как долго буду теперь добираться домой из этой перди. Даже метро здесь не проложено. Идти и идти.

 Будь я пьянее, я, может быть, и пошла бы на трассу ловить машину, но знаю я прекрасно, чем такое заканчивается – и это в лучшем случае, если на кусочки не покромсают.

 Я вдохнула поглубже, готовясь к долгой-долгой прогулке, и пошла.

 Странно, но я была даже рада, что всё так вышло, было жалко лишь рюкзак. Я не чувствовала ничего, кроме облегчения. Я и не осознавала, насколько тошно мне было в этой квартире, пока не вырвалась из неё; меньше всего мне хотелось ночевать там и видеть с утра их уродливые рожи. А теперь к утру, или, в крайнем случае, к полудню я могла быть уже дома. И запереть дверь на ключ, и нормально лечь спать. И никого больше не видеть.

 Оставалось только идти.

 Когда идешь, всё просто, не надо общаться с теми, кто тебе противен, не надо ни под кого подлаживаться, надо просто идти, и это было по мне, это было то, с чем я могла справиться.

 Не знаю, сколько я шла. Мне показалось, что очень долго.

 Наверное, временами я шла с закрытыми глазами, потому что в какой-то момент я открыла их и увидела бродячих собак, штук пять или шесть, они высыпали из дыры в бетонном заборе – вдоль этого бесконечного забора я шла, мне казалось, очень давно. Они не лаяли, окружали меня молча, и это было страшнее. Я принялась швырять в них глыбами льда с обочины, наклонялась, поднимала и швыряла, поднимала и швыряла, должно быть, тоже молча, - и хотя я, кажется, ни разу не попала ни в одну из них, наконец, они нехотя, глядя на меня с каким-то молчаливым и недобрым сожалением, отступили, одна за другой потрусили прочь.