имена, ибо вернулись они уже совсем не теми, кем уходили: кровавое
зрелище войны и смерти столь глубоко изменяло их, что старые имена уже
не годились… Но Иштан, молодой наследник лунного престола, за
нехарактерные для эллари интересы к целительству еще в детстве
прозванный Ардалагом — Слышащим Травы — не стал менять имени,
решив, что оно является частью его судьбы, равно как и те изменения, что
произошли с ним на берегу Ин-Ириля. Уходя на Битву с войском Моррога
мечтательным подростком, почти ребенком, он вернулся назад юношей,
полным мыслей, чувств и памяти, и, если отбросить зло войны как таковое,
можно сказать, что эти перипетии пошли ему на пользу, дополнив и
оттенив свойственный с детства озорной нрав глубиной мысли и чувства,
на приобретение которой у иных уходят десятки лет.
Исследователь, идеалист, целитель — и в то же время лунный аристократ…
Он был очень непрост: удивительным образом в нем уживались
совершенно различные на первый взгляд качества. Кристальная чистота и
спокойствие души, столь необходимые для работы с высокими энергиями,
сочеталась с живостью чувств и мыслей, а всегдашняя приветливость и
видимая прозрачность поведения скрывала глубокий, пребывающий в
постоянном движении ум. Со временем этот постоянный мысленный анализ
становился все более важным и глубоким в нем: казалось, он не просто
живет — но исследует жизнь! И эта привычка к наблюдению, страсть к
постоянному исследованию, к проникновению в суть вещей, чем дальше, тем больше обостряла прозорливость Иштана: порой складывалось
впечатление, что он способен прозревать мысли и поступки других куда
глубже, чем можно было предположить, — такая прозорливость
удивительно не вязалась с его юным возрастом, неизменно привлекая
внимание окружающих.
Возможно, из-за этой самой прозорливости в синих глазах веллара все
чаще проглядывала тонкая лукавинка, как если бы он хотя понимал и
видел реальность значительно глубже, чем другие, но считал нужным лишь
частично докладывать о своих открытиях в форме слов; по свидетельству
многих такое же выражение было некогда в глазах его сестры… Со
временем эта глубина взгляда в Иштане становилась все более явной, как
если бы каждая пойманная и передуманная им мысль оседала в глазах
этим блеском ума, придирчиво и жадно изучающего внешний мир. Что же
касается его собственных мыслей, то о них мало кто знал что-либо сверх
того, что он произносил вслух; со всеми, кроме очень близких, — а по
существу, с одним лишь Кравоем — молодой веллар всегда сохранял некую
дистанцию, так что залезть ему в душу было нереально.
В общем, очень скоро он стал одним из самых замечаемых эллари в
городе: красота, ум, затаенное богатство внутренней жизни — все это так
отвечало тем свойствам, что приписывались холодному свету Эллар!
Однако было в Иштане еще нечто большее, нежели совокупность этих
качеств, нечто столь неосязаемое, что ему даже трудно найти
определение… Благородство души — так можно назвать это свойство;
неуловимое, и, тем не менее, неким флером окутывающее все его
поведение. Аристократизм духа, отточенный бессчетными поколениями
именитого рода — он сквозил в молодом велларе ежесекундно — в каждом
взгляде, движении, в тоне, которым он говорил с другими эльфами, и даже
в жесте, которым поправлял плащ, садясь в седло. С каждым годом эта
порода в нем становилась все более явным, очерчивая будущий облик
князя Рас-Сильвана.
Претерпела изменения и внешность Иштана: ранее хрупкий и нежный, он
вытянулся, став выше ростом; конечно, до плечистых краантль ему было
далеко, но в его фигуре была неподражаемая стройность и легкость, о
которых не мог и мечтать никто из более тяжеловесных сыновей Краана.
Так же, как ни одному из краантль не мог принадлежать такой взгляд: с
годами глаза веллара все сильнее наливались густой синевой, обретая ту
почти пугающую проницательность, которой славились старшие маги луны.
Даже Кравой порой говорил полушутя-полусерьезно, что когда он
оказывается перед Иштаном, ему кажется, будто его выставили голого на
мороз и допрашивают. Что уж говорить о девушках, неодолимо
притягиваемых сапфировой глубиной глаз старшего веллара и втайне
готовых утонуть в ней навсегда. Как бы невзначай они старались как
можно чаще попадаться под этот взгляд; так же, невзначай, по часам
знали расписание каждого дня будущего правителя и каждое слово,
сказанное им в компании. Единственное, чего они не знали, так это то, что
сердце его уже занято, причем, очень прочно и надолго…
Образ, так неожиданно ворвавшийся в его жизнь, впервые предстал перед
Иштаном в один из вечеров в Круге песен. Было начало августа, ночи еще
стояли по-летнему теплые. Он увидел ее не сразу, так сдержана и тиха она
была, но когда, после известного в Рас-Сильване певца-эллари в круг
вышла невысокая, хорошо сложенная девушка — вышла, странно не
поднимая глаз и не глядя вокруг, — он, невольно привлеченный чем-то в
ее походке и фигуре, тут же перевел взгляд в центр круга. Когда же она
после короткого вступления запела, Иштан почувствовал, как внутри него
вдруг образовался какой-то провал. Еще секунду назад рассеянно-
мечтательный, как всегда в Круге песен, он весь обратился в слух и
зрение; боясь пошевелиться, боясь вдохнуть, просидел неподвижно всю
песню, наблюдая за незнакомой певицей. Кровь то и дело приливала к
бледным скулам — ему казалось, все окружающие замечают, как он
смотрит на девушку, но заставить себя оторвать глаза от нее он был не в
состоянии.
Начать с ее непохожести на других певцов — как внешностью, так и
манерами. Длинные шелковисто-тонкие волосы имели необычный для
города каштановый цвет; их темнота красиво подчеркивала фарфоровую
белизну кожи на лице, тонкой нежно-округлой шее и таких же нежных
руках, выглядывающих из рукавов простого зеленого платья. Волосы были
заколоты выше затылка так, что половина оставалась распущенной, слегка
прикрывая шею — эта прическа позволяла видеть ушки, также необычной
формы: в отличие от эллари и краантль — тонкие и сильно вытянутые,
точно листья сабельника, и длиной почти с женскую ладонь.
Этих немногих черт, увиденных в свете костра, было достаточно, чтобы
Иштан понял, что незнакомка принадлежит к логимэ — лесным эльфам. Это
открытие еще больше разожгло его интерес. Загадочный лесной народ
всегда привлекал Иштана: будучи чистокровным эллари, он, тем не менее,
всегда подспудно чувствовал, что у него много общих интересов с лесными
эльфами — само его мироощущение, возможно, было близко к их взглядам
на жизнь, а потому он не мог не ощутить радости, когда в Рас-Сильване
появились первые логимэ.
Это случилось незадолго до Великой битвы. Из-за постоянных набегов
воинов Моррога — гарвов — этот скромный народ целителей, издавна
чуждый любым войнам, был вынужден покинуть свой край, находящийся в
лесах на запад от Рас-Сильвана, и искать прибежища за крепкими стенами
твердыни Эллар. Алиадарн — глава лесных эльфов — привел свой народ в
Рас-Сильван; логимэ называли своего правителя мэлогрианом, что можно
перевести на язык эллари как «один из множества ветвей», — по сути,
звание сродни званию старшего веллара у детей луны.
В общем же лесные эльфы жили достаточно скрытно, неохотно вступая в
контакт с другими эльфами, а потому об их образе жизни было известно
очень немного. Единственное место в городе, где они охотно появлялись,
был Круг песен: среди лесного народа были замечательные певцы,
знавшие песни настолько древние, что уже никто не мог сказать, кем они
