— Я возвращу его тебѣ черезъ мѣсяцъ…
— Вольдемаръ! другъ мой! Я тебѣ отдамъ все, все, что ты хочешь, все, что ты прикажешь ьшѣ, но ты оставишь у меня этотъ крестъ? Не правда ли?
И она посмотрѣла на него такъ убѣдительно, съ такою мольбой.
Онъ снова нахмурился.
— Мнѣ нуженъ и этотъ крестъ! Слышишь ли ты? и этотъ крестъ! Чего мнѣ болѣе отъ тебя требовать? Здѣсь все мое, все… Развѣ ты забыла, что я взялъ тебя только съ однѣми этими тряпками, которыя навѣшиваютъ на себя женщины?
Она схватилась за ручку табуретки.
— Что жъ — вамъ не угодно исполнить мою просьбу? Вы хотите, чтобы я васъ еще упрашивалъ?
— Сейчасъ, сейчасъ… — произнесла она слабымъ голосомъ и едва могла дойти до комода.
Ноги ей измѣняли.
— Вотъ крестъ.
Она протянула руку съ коробкой, и рука ея дрожала. Онъ взялъ всѣ эти коробки и положилъ въ боковой карманъ мундира…
Часы пробили половину второго.
— Тебѣ, я думаю, пора спать, уже такъ поздно…
Онъ вышелъ изъ комнаты, дверь захлопнулась.
Она упала безъ чувствъ. . .
Это была тайная сцена изъ домашней жизни Зинаиды: одна только сцена, выхваченная наудачу изъ тысячи сцемъ, отъ которыхъ бы вы отвернулись съ негодованіемъ; а изъ этихъ сценъ сцѣплена была жизнь ея. Это темная сторона брака; это только одинъ примѣръ брака изъ выгодъ, изъ расчетовъ, гдѣ нѣтъ другой идеи, кромѣ звѣздъ, или имени, или золота, или надеждъ и на то, и на другое, и на третье, одинъ только изъ тысячи подобныхъ браковъ!..
Какъ разсказать, какъ передать все, что терпѣла бѣдная Зинаида? Въ продолженіе двухъ лѣтъ ни одного взора участія, ни одного сердечнаго слова, ни одного отвѣта на мысль души. И ко всему этому преступное чуветво любви къ другому, странная борьба любви съ святынею долга, и желаніе затаить и затушить въ себѣ эту любовь… Вотъ исторія этой женщины; вотъ драма, которую бы можно было развернуть съ ужасающею послѣдовательностью, драма, которая, вѣрно, не требовала бы притянутыхъ эффектовъ, драма поразительной истины, передъ которую должно бы привести отцовъ и матерей, заставить ихъ содрогнуться и потомъ указать имъ на громовый судъ Бога!
И что, если бы въ этомъ состояніи, безнадежномъ и мучительномъ, кто-нибудь еще шепнулъ ей на ухо, что ея участью, съ хладнокровнымъ расчетомъ, люди располагали заранѣе; что эти люди равнодушно придумывали средства къ ея паденію; что они, можетъ быть, разсказывали другъ другу за тайну объ ея связи съ другимъ; что эта тайна росла, росла и наконецъ сдѣлалась общимъ достояніемъ; и пустой разсказъ, ни на чемъ не основанный, сплетенный такъ, по догадкамъ, вылился во всѣ формы истины.
Что, если бы она узнала объ эгомъ?
Свѣтлицкій, въ самомъ дѣлѣ, собирая около себя кружокъ молодежи, съ важностью заложивъ руки въ карманы, говорилъ съ таинственнымъ видомъ:
— Господа, посмотрите-ка на Горина: право, онъ молодецъ! Онъ пользустся жизнью; онъ въ связи съ одною изъ лучшихъ женщинъ Петербурга… Знаете ли, кто эта женщина?
И онъ произносилъ имя Зинаиды, и не хотѣлъ думать о томъ, что пятнаетъ чистое, святое имя. Что ему было до этого? Онъ сообщалъ новость.
А эту новость разносила повсюду молодежь, выслушивавшая его и вѣрившая ему.
И вотъ однажды въ богатой гостиной княгини С*, освѣщенной тысячами свѣчъ, горѣвшей огнями и золотомъ, у малахитоваго стола, уставленнаго бронзою, отражавшеюся въ огромномъ зеркалѣ, стояли двѣ женщины въ бальныхъ платьяхъ, каждая съ букетомъ цвѣтовъ въ рукѣ, раздушенныя и прекрасныя.
— Знаешь ли, Lise, отчего такъ давно нигдѣ не было видно Горина? — говорила одна изъ нихъ съ улыбкой ироніи, которая смѣшивалась съ какою-то надменностью. — Знаешь ли, отчего? Онъ влюбленъ. И въ кого? Въ эту И* —ты видала ее? Женщина такого страннаго тона! — Она, разумѣется, бросилась къ нему на шею — и онъ въ восторгѣ! — А несчастный полковникъ, мужъ ея — весь проигрался…
— Браво! — перебила другая — и эти женщины разыгрываютъ романы à la Balzac! только эти романы вѣрно отзываются русской передѣлкой и пахнуіъ не парижскими духами, а l'eau de Cologne съ гостиннаго двора.
Въ этой же самой гостиной, только въ другомъ концѣ ея, стояли двое пожилыхъ мужчинъ во фракахъ. Одинъ изъ нихъ былъ Свѣтлицкій.
Они продолжали вѣроятно давно начатый разговоръ.
Свѣтлицкій говорилъ:
— Да, счастье, неимовѣрное счастье! Почти во всю игру съ нимъ у меня король навскрышѣ! Я бросилъ карты, я говорилъ ему, что я не хочу пользоваться навѣрное его деньгами, что при такомъ счастьи… Но вы знаете? Этотъ И* горячъ въ картахъ до безумія. Доходило до ста тысячъ, онъ рвалъ на себѣ волосы — и я далъ ему огыграться…
— А сколько отыгралъ онъ?
— Тридцать три тысячи.
— Гм! — такъ вы взяли у него шестьдесятъ семь? Это хорошо. Экарте и тинтере — игры чрезвычайно азартныя.
— Нѣтъ, вообще въ играхъ надо благоразуміе, наполеоновскій расчетъ и ледяное хладнокровіе… — А! Горинъ! j'ai deux mots à vous dire! — И Свѣтлицкій взялъ за руку молодого человѣка и увлекъ его въ залу.
Когда они проходили но залѣ, Горинъ замѣтилъ, что нѣкоторыя изъ дамъ смотрѣли на него съ коварной улыбкой, и одна сказала ему мимоходомъ:
— Какъ вы перемѣнились, monsieur Горинъ! Вы пополнѣли: видно приморскій воздухъ полезенъ вамъ. Вѣдь вы, кажется, жили по Петергофской дорогѣ? Я васъ часто встрѣчала тамъ.
— Вы ошибаетесь, — отвѣчалъ онъ ей холодно… — Я не жилъ по Петергофской дорогѣ и не имѣлъ удовольствія встрѣтить васъ тамъ ни разу.
— Чего хотятъ отъ меня эти женщины? — продолжалъ онъ, оборачиваясь къ Свѣтлицкому. — И что значатъ эти намеки?
Онъ пристально посмотрѣілъ на него.
— Будто вы не догадываетесь? — возразилъ Свѣтлицкій. — Онѣ завидуютъ счастью другой женщины, съ которой никогда не могутъ сравниться.
— Завидуютъ счастью другой женщины? Я не понимаю, что вы хотите сказать мнѣ…
— Ну, да: завидуютъ женщинѣ, которую вы любите. Это такъ натурально. Это въ ихъ характерѣ… зависть…
— А какъ знаютъ онѣ, что я люблю кого-нибудь?
И онъ еще разъ посмотрѣлъ на Свѣтлицкаго.
— Вы сегодня все такъ горячо принимаете. Что съ вами? Мы живемъ въ Петербургѣ, и вы хотите скрыть вашу любовь отъ общества, къ которому принадлежите? Это ужъ слишкомъ. Здѣсь все знаютъ, все подмѣчаютъ, все подозрѣваютъ, обо всемъ догадываются. Надобно прожить, сколько прожилъ я, чтобы узнать механизмъ, проникнуть въ закулисныя дѣйствія этихъ обществъ.
— Вы правы; но, если эти люди осмѣлятся чернить имя той, которая чиста какъ ангелъ; если эти люди, живущіе сплетнями…
— Ради Бога, тише! не забудьте, что мы окружены со всѣхъ сторонъ взглядами и наблюденіями. Вотъ именно ваша теперешняя горячность можетъ подать поводъ къ пустымъ и непріятнымъ для васъ подозрѣніямъ. Подозрѣнія часто имѣютъ вѣсъ истины въ глазахъ общества. Противъ этого говорить нечего, хоть это очень горько.
— О, это ужасно!
— А сколько разъ вы сами повторяли шутя, такъ, безъ всякой злобы, людской говоръ: этотъ человѣкъ въ связи съ такою-то женщиною, эта женщина дѣлаетъ то-то… Вы не имѣли другихъ основаній, какъ слухи? Все это изстари ведется между людьми.
— Теперь, болѣе чѣмъ когда-нибудь, я понимаю, что это ужасно! Имя женщныы доллгно быть неприкосновенно и свято. Ничего нѣтъ труднѣе, какъ узнать женщину, и вы, Свѣтлицкій, съ вашимъ опытомъ и знаніемъ людей, и вы можете иногда ошибиться, иногда можете поставить существо чистое и высокое заурядъ съ этими женщинами…
И молодой человѣкъ указалъ головой на цвѣтную гирлянду дамъ, собравшихся въ залѣ.
— И вы ошиблись, — продолжалъ онъ съ значительной улыбкой, увлекая Свѣтлицкаго въ амбразуру окна, — да, согласитесь сами? Знаете ли, я никогда не прощу себѣ, никогда, что я прежде осмѣлился смѣшивать ее со всѣми, что я не понималъ, какъ любитъ она, что такое ея любовь, что я оскорблялъ эту женщину моими безумными выходками! Помните ли то утро, когда я прибѣжалъ къ вамъ, три мѣсяца назадъ тому: я проклиналъ ее въ то утро, а теперь, теперь…
