Скорбел ли он? Раскаивался ли?
Скорее, жалел.
Жалел о том, что неверно истолковал слова гадалки. О том, что здоровье матери скорбным известием будет подорвано. О том, что когда-то не сделал и не сказал. Но не о том, что привело его в Петропавловскую крепость.
С самого детства Сергея преследовали высшие силы: он родился болезненным, приглашенный осмотреть мальчика медик заключил, что ребенок едва ли протянет неделю. Графиня Перовская, для которой первенец был слишком желанным — более шести лет она не могла понести, а из двойни второй сын оказался мертворожденным — от переизбытка чувств слегла на трое суток и за эти дни извела мужа своими тревогами и слезами. Горе ее было таково, что предложил бы ей кто сделку с самим дьяволом, она бы решилась на нее без раздумий. Граф Василий Николаевич сдался уже на вторые сутки, распорядившись собрать всех знахарок не только Алексеевского, но и соседних уездов, и тем же вечером ему привели пятерых, среди которых каким-то образом затесалась женщина, которую в родном селе колдуньей за глаза звали, однако умения во врачевании признавали. Что она сделала с новорожденным, так и осталось для всех тайной, но тот не только отведенную ему неделю прожил, но и вступил в отроческий возраст, не встретившись больше ни разу с хворью. И все же, Вера Иосифовна, сдувающая пылинки с сына, беспокойства не уняла — слова мадам Ленорман*, которую она посетила незадолго до кончины последней, цепляли острыми когтями сердце: «Быть тебе матерью через четыре года, но ты переживешь своего ребенка». Стоило только маленькому Сергею хотя бы царапину получить, графиня приходила в ужас и срочно требовала к нему медика. Граф Перовский хоть и считал тревоги супруги беспочвенными, ничего ей не говорил, списывая все на излишнюю привязанность к первенцу. Тем более что кроме Сергея детей у них больше не родилось — младшие сыновья были приняты в семью одиннадцатью годами позднее.
Вскоре оказалось, что и он сам разделяет мнение матери о существовании потусторонних сил: будучи маленьким, он порой рассказывал родителям, что на литургии видел ангела, или же ночью на кухне кошка сливки с крынки лакала, хотя в усадьбе отродясь кошек не водилось. Перед его первой «дуэлью», которую он устроил с соседским мальчишкой для разрешения спора, ему приснилось, что он падает с лошади и получает перелом позвоночника: проверка сбруи перед выходом показала, что ремни действительно были подрезаны так, чтобы седло в определенный момент соскользнуло, что привело бы и к падению наездника. В возрасте пятнадцати лет он сознался матери, что помнит случай из детства, когда носившую под сердцем ребенка графиню душил какой-то мужчина, и он до сих пор не понимает, того ли незнакомца винить в отсутствии у него брата или сестры. Пришедшая в ужас Вера Иосифовна созналась, что ситуация имела место быть ровно перед рождением самого Сергея, и откуда ему стало это известно — не может взять в толк.
Чем дальше, тем больше необъяснимых моментов происходило в жизни юного графа, а после того, как мать ему однажды рассказала о частично уже сбывшемся пророчестве мадам Ленорман (разговор был вынужденным, поскольку графиня уже не знала, как отговорить импульсивного сына стреляться), стал проявлять еще больше осторожности и прислушиваться к знакам свыше.
На одном из светских вечеров в Петербурге Сергею довелось попасть на сеанс какой-то гадалки: та долго крутила его раскрытую ладонь, что-то бормотала себе под нос, даже палец ему уколола, и потом изрекла, что жизнь его зависит от женщины с родимым пятном на левой кисти. Ничего не понимающий молодой граф потребовал объяснений, на что предсказательница лишь отмахнулась от него, мол, ей подробностей тоже никто не дает. Никакие мольбы и угрозы не помогли: единственное, что сумел выбить из нее Сергей — будет эта женщина всегда рядом, и смерть ему не страшна. Увидевший в том возможность обойти пророчество мадам Ленорман и тем самым сберечь здоровье матери, излишне опекающей его, молодой граф воспрянул духом. Правда, все осложнялось лишь непосредственными поисками незнакомки.
Княжна Голицына врезалась в его память с первой встречи на одном из столичных балов — сложно не обратить внимания на барышню, настойчиво просящую подтвердить то, что он ангажировал ее на танец еще до начала торжества. Совершенно ничего не понимающий Сергей, у которого от сбивчивой и быстрой речи кружилась голова, дал свое согласие лишь потому, что отказать пронзительным зеленым глазам, с такой мольбой смотрящим на него, было невозможно. Спустя минуту рядом возник незнакомый ему джентельмен, ради которого и разыгрывался спектакль в одно действие.
Справедливости ради стоит заметить, что новоприбывший, похоже, испытывал некоторые сомнения в правдивости объяснений: все то время, что Сергей вальсировал с уведенной барышней, он не сводил с них глаз — пришлось после танца еще некоторое время демонстративно сопровождать неизвестную особу. Впрочем, нельзя сказать, что граф Перовский был против: возможностью интересного знакомства он никогда не пренебрегал, особенно такого. Старшая дочь князя Голицына, с которым, как оказалось, когда-то был в приятельских отношениях его дядюшка, имела приятную наружность — все в ней, от тугих темных кос, собранных на затылке, до покатых плеч и мягких форм, дышало женственностью и очарованием. Низкий, томный голос не имел ничего общего с жеманно-высокими тонами большинства светских барышень, а необычная форма глаз заставляла думать, что собеседник всегда вызывает у нее некоторые подозрения. За те недолгие минуты, что последовали за вальсом, Ирина успела коротко объясниться со своим спасителем, принеся искренние извинения, вот только Сергей даже и не думал винить ее за столь сумасбродный поступок — скорее желал доходчиво донести до жаждущего внимания незнакомца, что если барышня сказала о занятом танце, следует поверить ей на слово, а не требовать доказательств.
Они расстались, и если Ирина вряд ли вспоминала того, кто уберег ее от неугодного кавалера, Сергей искал ее на каждом светском вечере в столице. Еще и родители начали напоминать ему о том, что пора бы остепениться — двадцать пятый год шел, как-никак. Поиски невесты бы труда не составили, если бы не то проклятое предсказание. Уже отзвенела апрельская капель, отцвела черемуха, и столичная аристократия, изнывая от жары, начала приготовления к одному из главных торжеств — балу по случаю тезоименитства Ея Императорского Величества, что должен был состояться в Петергофе, куда весь двор переезжал с приближением июля. Задумчиво разглядывая плотную карточку, Сергей решил, что если и на сей раз среди множества хорошеньких лиц ему не удастся увидеть Ирину, он обратится к дядюшке.
Однако помощь Льва Николаевича не потребовалась.
В пышном облаке персикового цвета, с веточкой цветов на корсаже, обмахивающаяся полностью раскрытым веером, на котором искусным художником были «рассажены» какие-то пташки среди зеленых стеблей, она сама походила на райскую птицу, неизвестно как попавшую в эту золотую клетку Танцевального зала. Трезвомыслящий наблюдатель бы сказал, что спутницы княжны выглядели эффектнее, но для не замечающего иных дам графа Перовского милее нее не было никого ни здесь, ни, возможно, во всей Российской Империи. То была не любовь, но влюбленность — первичное очарование, столь свойственное юному возрасту.
Сергей с трудом удержался от порыва тут же украсть барышню: некоторое время он лишь украдкой следил за тем, как вокруг нее то появляются, то исчезают кавалеры, как она принимает приглашение на мазурку и кто-то другой так крепко сжимает ее руку в своей. Наблюдал и ждал, призывая себя к рассудительности. И только в разгар бала решился засвидетельствовать свое почтение, заодно представившись и находившейся в тот момент рядом с дочерью княгине Марте Петровне. С ее одобрения он танцевал с Ириной дважды, к неудовольствию некоторых офицеров, ранее пытавших удачу, но потерпевших поражение. Даже не задумываясь о причинах благосклонности княжны, Сергей всячески ухаживал за ней до последней минуты торжества, а перед новым расставанием пообещался нанести визит в Карабиху по возможности и испросил разрешения писать.
