========== Пролог. Рассвет над Невой ==========

Мужчине следует остерегаться женщины, когда она любит: ибо тогда она готова на любую жертву, и все остальное не имеет никакой ценности в глазах ее.

© Фридрих Ницше.

Российская Империя, год 1864, октябрь.

За маленьким окошком, выбитым в стене, ветер гнал волны по темной поверхности Невы, и густые, похожие на плотный дым облака сбивались стаями, отражаясь в ледяной воде и еще сильнее затемняя ее. Одиночная камера Алексеевского равелина Петропавловской крепости мало чем отличалась от ей подобных, тем более для своих узников, что ожидали в ней часа, когда вынесут приговор и приведут оный в исполнение. Стоит ли вообще задумываться о том, в каких условиях отсчитывать минуты и часы до конца, если где-то вдалеке уже не брезжит свет, и путь к свободе навечно прегражден звуком выстрела, растревожившего воронью стаю? Теперь у него есть возможность просто прокрутить кадры собственной жизни, жалея о том, чему столь мало уделялось внимания. О незаданных вопросах и несказанных словах, не совершенных поступках и не прозвучавших признаниях. Только о моменте, когда дуло дуэльного пистолета было направлено на Наследника Российского Престола, князь Петр Алексеевич Голицын не жалел. И даже если завтра его расстреляют за покушение на жизнь цесаревича, вряд ли он возжелает повернуть время вспять. Лишь попросит мысленно прощения у матери, надеясь, что сестры сумеют не дать княгине сойти с ума в семье, где не осталось уже мужчин. И попытается поверить в то, что его невеста сумеет еще стать счастливой, сняв траур по нему однажды.

Потому что даже сейчас, сливаясь с холодом выкрашенных в желтый стен, молодой человек сказал бы Императору то же, что и на допросе. Цесаревич поигрался с чувствами его сестры, разрушив ее жизнь, и никакие заверения Катеньки в том, что здесь не было ничьей вины, кроме ее собственной, не убедили бы Петра. В подобном не было прощения ни простому крестьянину, ни Наследнику Престола: это то, во что верил молодой князь Голицын, на миг проникаясь пониманием к своему отцу, что год назад тоже томился в застенках Петропавловской крепости по делу о цареубийстве. Узник не оправдывал мыслей главы семьи, но уважал за то, что даже перед лицом смерти он не отступился от собственных идей и убеждений. Пусть и закончившихся для батюшки трагично, как случится и для него в скором времени. Тяжелая поступь за стеной, медленно затихающая вдали, однажды замрет у его дверей, и позже злой октябрьский ветер будет рвать на груди расстегнутую рубашку, пока под дробь барабанов начнут возводиться ружья. И последний вздох князя Петра оборвет молитву на середине.

Умирать страшно. Но за честь сестры – не так уж и глупо.

Наверное.

***

Российская Империя, год 1863, август.

– … и даже находясь так далеко от Вас, мой ангел, я вспоминаю часы и минуты, подаренные нам судьбой, изъявляя надежду повторить их вновь, – вдохновенно зачитывала невысокая девушка, чьи вьющиеся волосы от быстрых перемещений по комнате выбились из прически, на бледном лице выступил румянец, а губы так и норовили растянуться в улыбке. В руках она держала отнятое у сестры письмо, строки которого и декламировала на всю комнату, спасаясь бегством от раздосадованной таким обращением с чужими чувствами Ирины.

Старшая из сестер Голицыных, полноватая и ладно сложенная, перенявшая у папеньки густой темный волос, убранный в аккуратный пучок, а у маменьки — каре-зеленые глаза с лисьим прищуром, не находила ровным счетом ничего смешного в фразах, написанных рукой графа Перовского, чье расположение польстило ей еще в июле, на балу по случаю тезоименитства Императрицы. Несмотря на некоторую не привилегированность рода Голицыных, вниманием двадцатиоднолетняя Ирина Алексеевна обделена не была, однако имела высокую разборчивость в кавалерах и не желала выйти замуж без ответного чувства. Сергей Васильевич Перовский, сын члена Государственного совета, пришелся по душе не только самой княжне, но и ее родителям. И потому они никоим образом не стали препятствовать внезапно вспыхнувшему роману, омраченному лишь редкостью встреч, недостаток коих восполнялся частыми письмами. Одно из таких сейчас и зачитывала ее младшая сестра, не в силах удержаться от смеха.

– Катрин, это совершенно не смешно! – попытки отчитать двадцатилетнюю княжну всегда проваливались, как случилось и сейчас. Подбегая к окну и набрасывая себе на голову штору из тонкого светлого материала, она горделиво приподняла голову, прижимая к груди драгоценную бумагу и, по всей видимости, изображая Ирину.

– Я буду молить Бога, граф, чтобы однажды он соединил наши сердца и судьбы, дабы боле нам никогда не разлучаться, – патетично вздохнув и тут же рассмеявшись, девушка вручила старшей сестре письмо. – Право, он излишне часто прибегает к этим громким и вычурным словам, - качнув головой, Катерина обернулась, бросая из-за мутного стекла взгляд на двор, где слуга закладывал карету.

– Прикажешь ему изъясняться, как мужчины в кабаке после нескольких часов пребывания в нем?

– Их намерения хотя бы прозрачны, чего не скажешь о твоем графе, - рассматривая втаптываемые в грязь копытами двойки вороных листья, княжна отстраненно пожала плечами, не в силах оторваться от картинки за окном. – Ты собираешься с ним встретиться? – резко переменив тему в ответ на внезапно проскользнувшую в сознании мысль, поинтересовалась она, вновь возвращая внимание сестре и только сейчас замечая, что платье на Ирине надето не домашнее. А значит, она намеревалась покинуть поместье, и, судя по карете, отнюдь не ради того, чтобы посетить церковь в воскресный день.

– Станешь препятствовать? – старшая Голицына сложила руки на груди, словно бы готовая дать отпор, хоть и вряд ли бы это потребовалось: Катерина, возможно, в силу возраста имела иной взгляд на жизнь, но не в ее привычках было указывать кому-либо на правильность или неправильность действий, или же того пуще — запрещать, даже если речь шла о самой младшей из девочек — Ольге, имевшей с ней разницу в три года.

– Напротив, – зеленые глаза блеснули; подходя к сестре и беря ее за руки, княжна приняла самое кроткое выражение лица, умоляюще смотря на Ирину, - ты же не откажешь мне в просьбе?

– Опять исследовать закоулки Петербурга в поисках непонятной вещи, до которой бы не додумалась ни одна приличная барышня? – иной раз старшей Голицыной казалось, что все классические законы сказок перемешались, и вместо того, чтобы наградить странностями Ольгу, выделили из трех девочек Катерину. Поведение ее еще соответствовало всем принятым нормам, но мышление то выдавало в ней ребенка, то делало будто бы лет на десять мудрее.

– С этим я и сама справлюсь, только возьми меня с собой, - не выпуская пальцев сестры из своих ладоней, попросила та, стараясь выглядеть как можно более спокойной. Ей так хотелось вырваться из поместья, что она была готова пообещать за содействие все, что угодно.

– Но папенька же…

– Я усвоила урок, - протест Ирины был торопливо прерван, - недели было более чем достаточно, чтобы обдумать свое поведение. Прошу, возьми меня с собой! Папенька тебе ничего не скажет, даже если узнает: я скажу, что не оставила тебе выбора и тайно пробралась в карету, желая увидеться с графом Шуваловым. Уж на этот аргумент он не сумеет гневаться: сам желал, чтобы я дала согласие Дмитрию на помолвку.

Тяжело вздохнув, старшая Голицына с минуту изучала лицо сестры, борясь с внутренним голосом разума, требующего исполнять родительскую волю, а не потакать этим просьбам, против которых никогда не умела идти. Обязанная подавать пример младшим и помогать маменьке в их воспитании, Ирина так и не сумела стать той, что скажет твердое «нет», несмотря на все мольбы, и не дрогнет при виде слез. Справедливости ради, стоит заметить, что и брат их – Петр – так же легко поддавался на уговоры девочек, с самого детства балуя всех троих. И потому даже когда его оставляли за главного, чувствовали они себя не в пример привольнее, нежели под неусыпным родительским оком.