— Катрин, оставьте уже это ожерелье, — государыня мягко коснулась ладонью плеча своей фрейлины. Та покорно отложила в сторону ювелирное изделие и потянулась к шкатулке за новым, однако крышка внезапно, но осторожно, была захлопнута.

Девушка подняла глаза на Императрицу: в них должно было отразиться удивление и вопрос, но сейчас не было совершенно ничего. Пустота. Как и в сердце Марии Александровны, для которого тот Александр, что смотрел на нее влюбленным взглядом, давно умер, породив лишь пустоту. И вынимающую душу боль. Между голубыми и зелеными глазами проскользнуло эфемерное понимание.

— Вы скучаете по своей семье? — внезапно задала вопрос государыня, чем, сама того не подозревая, на миг разбила эту каменную маску: Катерина вздрогнула и опустила голову; слова были излишни. — Вы бы хотели увидеться с ними, Катрин?

Мысль появилась столь случайно, что удивила даже саму Императрицу, однако она почти сразу поняла, что здесь все было объяснимо: в момент, когда она узнала о первом адюльтере своего супруга, она желала лишь одного — оказаться рядом с кем-то родным. Не с матерью, и точно не с отцом — ни с настоящим, ни с официальным. Здесь, в уже почти ставшей домом, России, она могла обратиться разве что к Жуковскому: отношения с Императрицей-матерью все еще были напряженными, с долей недоверия, а показывать слабость перед Императором было слишком страшно. Подруг же у немецкой принцессы не имелось. Сейчас же ей казалось, что ее фрейлина нуждается в том же, а ближе сосланной из России маменьки у нее никого нет.

— Это невозможно, Ваше Величество, — почти шепотом произнесла княжна, — Император не позволит им вернуться в Россию.

— Но Его Величество не может запретить Вам поездку за ее пределы, — Мария Александровна ободряюще улыбнулась; в голубых глазах затаилась та же эмоция, что Катерина наблюдала у цесаревича, задумавшего очередную авантюру. Несмотря на то, что характер государыни был не в пример спокойнее, похоже, эту черту он явно перенял от матери.

Простите меня, Ваше Величество.

После того, что свершится сегодня, вряд ли будет суждено ей свидеться с родителями. Если только с папенькой.

Она, конечно, могла просто доложить Императору о том, что князь Остроженский повелел ей, как приближенной к царской семье, оборвать жизнь Великой княжны Марии и самого государя, но была вероятность того, что ее слова просто не примут на веру. Какие доказательства она может предоставить помимо единственного разговора, который подтвердит Анна Ростопчина? Последняя и важная беседа осталась без свидетелей. В том не было никакого смысла: если пытаться вывести на чистую воду старого князя, то лишь позаботившись о должных уликах. С этой целью пришлось прибегнуть не только к помощи Ростопчиной, но и обратиться к цесаревичу с просьбой каким-либо образом послать жандармов на Невский проспект в означенное время. Николай, конечно, допытывался о причинах такой просьбы, но княжна, с трудом отговорившись смутными фразами, умолила его не расспрашивать пока ни о чем и просто довериться ей.

Авантюра, крайне рискованная, заключалась в том, чтобы получить от дядюшки орудие убийства (Господи, прости мне грех мой) через его посыльного, что должны будут увидеть жандармы. Это могло дать малую толику надежды на то, что причастность князя Остроженского к ее деянию будет подтверждена. Для верности тому же свидетельницей должна была стать Анна Ростопчина, однако она, будучи уже вовлеченной в дело, могла стать недостаточным аргументом для Императора.

Главной проблемой было то, что увидеть ее встречу жандармы должны были словно невзначай, иначе все, опять же, показалось бы спланированным с целью «оболгать честное имя князя». Стоило отдать цесаревичу должное — свою задачу он исполнил с блеском, неизвестным Катерине образом оказавшись вместе с офицерами Третьего Отделения на Невском вовремя, и даже обратив их внимание в сторону княжны, беседующей с испуганно озирающимся посыльным дядюшки (тот долго настаивал перейти в менее оживленное место, однако княжна уверила его, что здесь именно из-за многолюдности никто не заметит их). Спустя несколько минут Николай вместе с жандармами двинулся дальше, и Катерина, краем уха ловящая пояснения практически неизвестного ей мужчины, рассеянно кивнула, про себя вознося благодарность Богородице. Все, что она могла сделать, она уже сделала: оставалось лишь завершить начатое.

***

Время Катерина подгадала идеально: у Великой княжны уже завершились занятия, и через несколько минут ее должны были сопроводить на обед, к которому уже проходила подготовка в Золотой гостиной Ее Величества. До того момента девочка была предоставлена самой себе, поскольку Анна Тютчева, значащаяся ее воспитательницей, была вызвана по какому-то вопросу. Впрочем, и здесь благодарности стоило адресовать цесаревичу, который и занял фрейлину. Княжна надеялась, что Николай исполнит ее просьбу в точности, потому что от него и Анны Федоровны зависел удачный исход дела. Ей и без того замаливать перед Господом только лишь попытку покушения, а если ненароком она ранит Ее Высочество, никакими молитвами уже не очистит душу.

С Великой княжной Марией ее отношения складывались несколько напряженно — в отличие от своих братьев девочка была несколько замкнутой, но отнюдь не в силу стеснения, как Александр: если бы Катерине разрешили сказать открыто, она бы назвала единственную дочь царской четы несколько избалованной и оттого надменной. Это были лишь зачатки данных качеств, но они имели все шансы развиться в куда более страшные свои проявления. Излишне привыкшая к доброму расположению почти всех членов императорской фамилии, княжна с трудом общалась с куда менее открытой Марией. И сейчас разговорить девочку, устроившуюся с книгой, оказалось непросто: сначала та вообще не замечала вошедшую в комнату фрейлину, затем на французском холодно попросила не мешать ее чтению. Будь Катерина просто безжалостным убийцей, такая сконцентрированность Великой княжны на повести была бы кстати: подойти со спины, замахнуться кинжалом. Но она, к счастью или к сожалению, желала все обставить как несчастный случай, а для этого следовало вовлечь девочку в действие.

Огромных трудов стоило допытаться до того, кем именно так увлечена Великая княжна, но после стало чуть легче — несколькими фразами Катерина все же разговорила Марию на обсуждение повести, что, как оказалось, вправду было верным ходом — завязавшийся спор о правильности поступков героев оставалось лишь перевести в непринужденную игру-перепалку. Увлекшись парированием аргументами, княжна чуть было не забыла о времени, которого оставалось все меньше. Стоило лишь вспомнить о том, что она должна сделать, голос сорвался — поспешно сгладив заминку и нарочито выведя спор в острую стадию якобы случайно брошенной фразой, Катерина в ответ на следующую фразу Марии подхватила с кушетки маленькую подушку, обитую атласом, и слово бы в отместку, не найдя уже разумных опровержений, отправила мягкий «снаряд» в Великую княжну. Та, будучи все же ребенком, в игру включилась вполне охотно, и уже спустя минуту активно мутузила поддающуюся ей фрейлину. Шутливый бой, начавшийся вполне мирно, удалось превратить во вполне серьезную баталию. Но если Мария, в силу возраста, отдалась игре, то Катерина находилась в напряжении, чутко улавливая каждый звук.

Стоило лишь скрипнуть дверной ручке, возвещающей о возвращении Тютчевой, удачным маневром равновесие Великой княжны было нарушено.

Вошедшая ровно в тот момент, когда Катерина выставила нож так, чтобы Мария упала на него спиной (она отчаянно не желала, чтобы девочка знала о неудачном — лишь бы оно таковым и было! — покушении), Анна Федоровна в ужасе замерла в проеме, но уже спустя мгновение громко захлопнула дверь и бросилась к своей подопечной. Мысленно Катерина облегченно выдохнула, однако для правдоподобности дернулась, заметив воинственный взгляд Тютчевой, и тут же спрятала нож в складках юбки.

— Ваше Высочество, поднимитесь, — холодным тоном обратилась к ней воспитательница. Осмотрев принявшую вертикальное положение Марию, она отослала девочку к матери, напомнив о недопустимости опозданий к обеду, и лишь потом перевела колючий взгляд на выпрямившуюся и старательно отводящую глаза княжну.