Его причитания были прерваны глухим голосом племянницы:

– Я узнаю, кто за этим стоит.

Маленькие глазки вперились в мерно покачивающуюся фигурку обхватившей себя руками за плечи барышни. Фраза была произнесена столь бесстрастно, словно бы не предназначалась для озвучивания.

– Причина неизвестна? — словно бы и без интереса осведомился старый князь.

– Революционеры. Дмитрий находился в Москве по приказу государя.

– Не много ли потерь по одной лишь монаршей милости?

Катерина догадывалась, к чему ведет Борис Петрович. Но старательно делала вид, что совершенно не понимает, что означали эти слова. Удивление в покрасневших глазах было подано вполне естественно.

– О чем Вы, дядюшка? — и ненависть из голоса сокрыта тоже.

– Отосланные из России маменька и сестры, погибшие тетушка, папенька и жених. Не слишком ли много жизней отняла лишь царская воля? Ты все еще намерена отпускать грехи государя на Божий Суд?

Кем надо быть, чтобы выставлять свои чудовищные деяния, словно чужие провинности? Сколь черна должна быть душа, чтобы не осталось ничего человеческого? Тяжело сглотнув, Катерина заторможенно качнула головой: ее охватывал ужас, но князь Остроженский воспринял этот жест как знак согласия с его фразами. Не дожидаясь иного ответа, он подошел к племяннице и присел рядом с ней, словно бы желая ободрить своим присутствием. Катерине же хотелось как можно сильнее увеличить расстояние между ними — она презирала этого человека. И боялась.

– Если ты не хочешь новых смертей, ты должна сама положить этому конец.

Вкрадчивый, змеиный голос, шипящим шепотом коснувшийся ее слуха, кажется, даже сердце обратил в лед, запретив ему биться. Парализовало каждую клеточку, и не получилось даже повернуть голову. Впрочем, может, оно и к лучшему? Смотреть в эти бесчестные глаза было отвратительно. Сдавленное горло выдало лишь единственное хриплое слово:

– Как?

На пухлых мужских губах промелькнула улыбка.

– Избавься от Императора.

Из легких выбило весь воздух; корсет внезапно показался железным обручем, все сильнее стягивающимся на ребрах. Эти слова не должны были прозвучать так скоро. И логика дядюшки вновь ускользнула от нее: он ведь хотел возвести ее в императорскую семью. Так зачем сейчас убивать государя? Разве в том настроении, что охватит Империю, будет до бракосочетания?

– Разумно ли это сейчас?

Борис Петрович сощурился. Он не планировал так быстро переходить к радикальным действиям, однако появление племянницы подтолкнуло его к решительной мысли. Если устранить одну из преград, вторая в лице Императрицы устранится самостоятельно: вряд ли она переживет смерть горячо любимого супруга. Власть перейдет к цесаревичу. А там, на правах Императора, он и жениться сможет по своему усмотрению. Конечно, лучше бы, чтобы к тому моменту Катерина получила титул Светлейшей княгини, да и всячески была выделена перед иными, но если сейчас можно надавить на нее столь удачной гибелью ее жениха, так тому и быть.

– Вы желали заставить Императора прочувствовать ту боль, что он причинил Вам, — не дожидаясь ответа дядюшки, добавила Катерина, на что князь Остроженский как-то задумчиво хмыкнул и потер подбородок: этого он, похоже, и впрямь не учел.

Появилась надежда на то, что он сейчас переменит свое решение, и не придется спешно искать выход в сложившейся ситуации, но она оказалась обманчивой. Узел затянулся еще туже.

— Ты права, — хозяин кабинета поднялся на ноги и, заложив руки за спину, сделал несколько шагов, после чего обернулся и в упор воззрился на племянницу. — Первой умрет Великая княжна. Мне говорили, что он сильно привязан к единственной дочери.

Катерина хотела было возразить, что если станет известно о ее причастности к смерти Великой княжны, да и после — Императора, о браковенчании с цесаревичем можно даже не думать: даже если народ (пусть это и немыслимо) и впрямь обрадуется убийству Александра, сам Николай не простит ей этого. Но прежде, чем с губ княжны сорвалось хоть слово, она пораженно замерла: это ведь разрушит все планы старого князя. Даже если государь не поверит в то, что она лишь желала облегчить поимку преступника и распорядится о ее аресте, это достойная плата.

– Я согласна, дядюшка.

Было страшно. Было страшно настолько, что приказали бы ей сейчас встать — она бы упала: ноги ослабели и едва ли вообще ощущались. Даже одна мысль о взятом на душу грехе отдавалась болезненными уколами в сердце.

– Помни, что смерть должна выглядеть естественно: если о твоей вине прознают, для тебя все будет кончено, — фраза должна была прозвучать с долей беспокойства, но за ней крылась угроза. — Ты повторишь судьбу своего батюшки. Для государственных преступников исход один.

Подходя к экипажу, дожидавшемуся ее у крыльца, Катерина заметила спешащую к дому «Евдокию» с каким-то объемным кулем. Та, похоже, тоже узнала княжну, поскольку на лице ее отразилось недоумение, сменившееся каким-то сожалением. И пришло понимание: внезапная беседа не была подслушана, а значит, доказательств невиновности самой Катерины становится уже меньше. Хоть и без того она сама бы не поверила в то, что переданный диалог одной из сторон был старательно разыгран.

Горькая улыбка тронула сухие губы. Так тому и быть.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, январь, 21.

– Что еще говорил ваш дядюшка, Катрин?

Та отвела взгляд, раздумывая над тем, как лучше преподнести недавнюю беседу. Не было никаких сомнений в том, что цесаревич имел право узнать обо всем. Но что он будет делать с этой правдой? Она не пеклась боле за жизнь старого князя, не боялась за свою судьбу, однако тревожилась за Наследника Престола с его необдуманными и порой слишком импульсивными поступками. И не желала рассказывать ему о своем замысле.

– Он рассказал мне ту историю, рожденную из столичных слухов, объяснив это тем, что пришло время посвятить меня в прошлое папеньки. Но, — она замешкалась, сильнее сжав сплетенные пальцы рук, — это было не единственной причиной. И, боюсь, что не главной, — решительно подняв голову, она произнесла то, что звучало, по ее мнению, более чем абсурдно. — Он изъявил желание добиться нашего с Вами обручения и смерти государя.

– Полагаю, это на этом бы он не успокоился? Не вижу выгоды для него в этом браке.

Заметив абсолютное спокойствие на лице цесаревича, Катерина расслабилась, уже не столь напряженно отмеряя вдохи и выдохи, и даже нашла в себе силы на иронию в следующих фразах:

— Дядюшке не дают покоя гениальные замыслы почивших Меншикова и Долгоруковых, судя по тому, что он намеревается моими руками править Империей.

— Он полагает, что остальные члены Дома ему позволят сделать это?

Беседа дошла до самой страшной части, и язык отказался повиноваться. Ощущая свое тело, как неродное, княжна с великим трудом пояснила:

— Он готов уничтожить всех, имеющих отношение к царской фамилии.

— В таком случае, это будет лучшим доказательством его вины.

Последний разговор с Наследником Престола из раза в раз прокручивался в памяти Катерины, безжизненно натирающей мягкой тряпицей крупные рубины, украшающие дорогое ожерелье. Мария Александровна его не носила, отдав свое сердце жемчугу, однако положение обязывало иметь и более роскошные изделия, нежели простые жемчужные нити. Изредка драгоценности перебирались, и решалась их судьба: в этот раз Императрица решила продать несколько пар сережек ради благотворительности, и потому Катерина сейчас занималась возвращением былого великолепия некоторым украшениям. На лице ее, утратившем всякую свежесть, едва ли мелькало что-то кроме тоски, темно-синее платье только усиливало нездоровый цвет кожи и тени под глазами. Вопреки трауру, покрывшему ее облик, уложенные в искусную прическу волосы блестели не хуже тех рубинов, но это было единственной радостной и живой деталью в ней.

Императрица, от которой состояние фрейлины не укрылось (тем более что о случившемся ей доложили в тот же день), не знала, чем помочь не безразличной ее чуткому сердцу девушке. Сначала было она намеревалась отлучить ее от обязанностей (временно, безусловно), но моментально осознала, что тогда Катерина просто проведет несколько дней, а может и недель, в постели, не двигаясь с места. Вот только и заставлять нести службу в полном объеме она не могла: это было бы слишком жестоко.