– А я и забыла, представляешь? На пути сюда посыльный доставил, от маменьки.

Младшая графиня Шувалова поддела конверт заколкой, раскрывая его и вытянула из него сложенный втрое лист бумаги. Брови нахмурились, когда взгляд скользнул по первым строкам, однако сменились неестественной бледностью, стоило дойти до основной части послания.

– Эллен, Эллен! — заметив, как подруга в ужасе округлила глаза, а руки ее мелко затряслись, Катерина кинулась к ней. — Что произошло? Что-то с Елизаветой Христофоровной?

– Д-Д… Д-Дмитрий… – она перевела обезумевший взгляд на стоящую рядом княжну.

Губы подрагивали, голос отказывался повиноваться. Рука, держащая злополучное письмо, безвольно упала на колени. Исписанный неровным почерком графини листок соскользнул по гладким юбкам на пол. Николай, не вмешивающийся в диалог, напрягся: Шувалова, конечно, порой была излишне эмоциональна, но разыгрывать отчаяние и ужас бы не стала. Не сейчас и не перед ними.

– Что с ним? Эллен! Не мучай, прошу!

– Д-Дмитрия… – казалось, она сейчас потеряет сознание — столь бледным было лицо и обескровленными – губы, — …у-у-убили…

Первой мыслью, и, наверное, даже единственной в те минуты, было то, что свадьба отложится — сейчас жених не приедет, задержится еще сильнее, чем ожидалось. И вроде бы она сама желала повременить с венчанием, но как-то это неправильно.

А потом пришло осознание — Дмитрия убили. Не свадьбу переносить следует — отпевание заказывать.

И появилось едва оформившееся предположение о том, что небо решило отобрать у нее всех. Сначала папеньку, затем маменьку и сестер с братом, теперь жениха. Высшие силы давали ей крест один другого тяжелее, словно пытаясь найти предел ее стойкости. В памяти всплывали маменькины наставления: «не ропщи на Господа — он воздает по заслугам и не посылает испытаний, что нельзя вынести». Смирение — то, чему учила ее маменька, и то, от чего порой хотелось избавиться: вдруг стало бы легче.

После долгих попыток привести подругу в чувства, удалось узнать о произошедшем в Москве, где находился на тот момент по поручению Его Императорского Величества граф Шувалов. Согласно словам Елизаветы Христофоровны, узнавшей о трагедии утром, Дмитрий просто попал под руку как адьютант государя, однако Катерина имела искренние сомнения в том, что это было случайностью. Революционные кружки в последнее время стали появляться все чаще и чаще, и очередное такое общество, организованное студентом-вольнослушателем Ишутиным, имевшее крепкую связь с польскими революционерами, своими антиправительственными агитациями вызвало интерес со стороны Императора, но это задание не предполагало подобного исхода. И после того, как жених рассказал цесаревичу о беседе с Борисом Петровичем, в которой дядюшка недвусмысленно намекал на необходимость разорвать их помолвку, все это выглядело более чем странно.

Катерина бы даже не удивилась, узнай, что с этими «террористами», как их назвала Эллен, имел определенные связи князь Остроженский — уж точно не государя винить в случившемся.

Несмотря на то, что внутри все уничтожалось черным пламенем, сердце, не замедлившее своего хода, настаивало на выяснении правды. Какой бы та ни была.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, январь, 18.

Каким чудом Катерина не бросилась к дядюшке в тот же вечер, когда узнала о трагедии — неизвестно. Возможно, в том была заслуга цесаревича, насильно заставившего ее остаться в комнате и придти в себя: получасом ранее он те же требования озвучил Эллен, хотя младшая графиня Шувалова и не порывалась бежать куда-либо, будучи слишком подавленной. Известие о гибели брата ударило по ней слишком сильно: бледная, неживая, она едва ли могла передвигаться самостоятельно и, казалось, абсолютно утратила силы — навестившая ее утром Анна Тютчева застала ту же картину, что и вечером. О состоянии фрейлины было доложено Императрице, и та распорядилась о замене для дежурства.

Катерина же, словно в противовес подруге, ощутила какой-то болезненный прилив сил: всю ночь она ворочалась, боясь лишь, что своими метаниями разбудит Сашеньку, а утром, едва над Петербургом забрезжил рассвет, кликнула служанок, чтобы те помогли ей со сборами. Отказавшись от завтрака и только лишь показавшись на глаза государыне ради просьбы отпустить ее до полудня, княжна, ничуть не заботясь о приличиях (не о том ей сейчас думать следовало), срывающимся голосом назвала кучеру адрес, пряча мерзнущие руки в муфту. И всю дорогу вперемешку с молитвами про себя подгоняла лошадей: торопиться было уже некуда, но просто ехать, наслаждаясь путешествием, не представлялось возможным — хотелось взглянуть в глаза тому, кого она, кажется, начинала искренне и от всего сердца ненавидеть.

Пожалуй, сегодня Катерина решилась попрать все нормы приличия: бросив мажордому, что ей по срочному делу к дядюшке, она не стала даже дожидаться, пока старик оповестит Бориса Петровича о ее визите — стоило слуге лишь распахнуть дверь, как княжна ворвалась в кабинет, тут же натыкаясь на осуждающий взгляд из-под сведенных к переносице бровей. В иной ситуации, безусловно, она бы стушевалась и устыдилась своего поведения, но не сейчас, не когда все мысли занимали лишь обстоятельства гибели жениха, столь неугодного старому князю. И даже то, что в кабинете помимо самого Бориса Петровича находилась его гостья, не могло остудить пыла. Варвара Львовна, до сего момента наслаждавшаяся новым сортом чая, специально для нее заказанным князем Остроженским, поджала губы в ответ на бесцеремонный визит и хотела было сделать внушение появившейся в дверях барышне, однако ее опередил сам хозяин дома.

Нахмурившись и отложив перо, которым что-то старательно выводил на бумаге, он оценил нездоровый румянец на лице племянницы, излишнюю бледность и странный огонек в ее глазах, и с нарочитой мягкостью осведомился:

– Катерина? Что-то стряслось? На тебе лица нет.

Фальшь. Заливающая легкие и вызывающая противную сладость на языке фальшь была единственным, что видела в этих участливых фразах княжна. Ей стоило огромных усилий сохранить самообладание (если о нем вообще можно было говорить) и сделать несколько шагов по направлению к кушетке, чтобы рухнуть на нее, продолжая смотреть в глаза старому князю. И только когда слабость в ногах перестала беспокоить, смененная ощущением поддержки, сухие, искусанные губы разомкнулись.

– Дмитрия убили.

Кажется, она даже не прошептала — прошелестела. И от нового озвучивания страшной истины осознание опять затопило мысли, перехватывая дыхание. Сумасшедший взгляд, вцепившийся в Бориса Петровича, старался прочесть каждую крупицу эмоции, но тому следовало воздать должное — он мастерски играл выбранную роль: ни грамма неположенной реакции. Театрально расширив глаза, он на мгновение замер, после чего потянулся развязать узел шейного платка, словно бы внезапно ему стало дурно от полученной вести.

А Катерина поймала себя на мысли, что ее руки тянутся сомкнуться на этой короткой шее, чтобы оставить синие следы. Вздрогнув от собственных желаний — Господи, не дай дойти до греха! — она наконец опустила взгляд и, неожиданно для себя, всхлипнула. Баронесса Аракчеева, до сего момента молчаливо наблюдавшая эту сцену, вдруг охнула и что-то запричитала. Катерина ее совершенно не слышала: треволнения прошедших суток дали о себе знать — слезы, такие долгожданные, потекли по щекам. Столь сильно, искренне и отнюдь не романтично она не плакала со дня, когда цесаревич рассказал ей о казни папеньки.

– Борис Петрович, я приношу свои соболезнования, — обратилась к хозяину дома Варвара Львовна, покачав головой. — С Вашего позволения, я откланяюсь — в такой момент Вам стоит побыть наедине с племянницей. Прошу простить, что стала невольной свидетельницей этой сцены, — дождавшись, пока старый князь облобызает ее ручку, баронесса бросила последний жалостливый взгляд на беззвучно рыдающую Катерину и покинула кабинет: присутствовать здесь сейчас было бы не этично.

– Какое горе, — вздохнул Борис Петрович, промокнув платочком лоб, — жаль, жаль, граф был так молод, так талантлив.