– И что Вы хотите этим сказать? — Борис Петрович недобро сощурился: в словах Курочкина, бесспорно, была доля истины, но к чему велись эти речи? Потребовать отменить все планы и мирно сдаться жандармам? Вздор!

Василий пожевал губами, размышляя, как бы лучше подать свои соображения старому князю, похоже, решившему уже, что они находятся по разные стороны баррикад. Нет, безусловно, они далеко не во всем совпадали своими взглядами, однако сейчас им стоило действовать сообща, поэтому единственное, ради чего затеял Курочкин сей разговор, это грамотное обдумывание следующего шага. Промашка не допускалась.

– Не стоит принимать поспешных решений, Борис Петрович, — увещевание не подействовало на старого князя — он лишь сильнее поджал губы, дожидаясь дальнейших слов, — но необходимо подождать. Возможно, этот срок затянется, но чем дольше ожидание, тем слаще вознаграждение, не правда ли? Вы поставили все на свою племянницу, но что, если она не оправдает ожиданий? Насколько мы можем быть в ней уверены?

Остроженский бросил колкий взгляд на собеседника; ему крайне не нравились размышления Курочкина, и в основном лишь потому, что несли в себе зерно истины. Как и любая женщина, Катерина могла оказаться натурой крайне переменчивой. Впрочем, и на это у него было решение.

– Со своей племянницей я разберусь без Вашего участия, милейший, — фраза была произнесена так, что не оставалось сомнений — к этому вопросу хозяин особняка возвращаться не намерен. — А вот если Вы позаботитесь о побочных ветвях — будьте покойны, Вам воздастся. Но помните, что пока это все должно выглядеть естественно. Скажем, большой пожар в Михайловке, или добиться подорванного доверия к супруге Константина Николаевича, совершенно свихнувшейся в своих заботах о бродягах и сиротах, — он развел руками, всем своим видом показывая, что вариантов развития событий больше, чем кто-либо может предположить.

– Вы всерьез намерены оставить в живых лишь главную ветвь?

– Пока народ не проникнется любовью к Катерине и не будет готов принять ее единственной Императрицей. Я хочу видеть страдания Александра, когда на его глазах страна перейдет к невестке, и один за одним погибнут члены его семьи. Он умрет последним.

То, с каким упоением говорил о своих намерениях Борис Петрович, не оставляло сомнений — им овладевало безумие, стоило лишь подумать о судьбе Романовых. Короткие пальчики возбужденно подрагивали, едва-едва сжимаясь, словно бы схватывая фантомные скипетр и державу; чуть ссутуленная спина распрямлялась, и старый князь себя видел не в тени, а уже открыто на троне. Было ли в его идеях место самому Курочкину, стремящемуся лишь к смене власти? Или же, как и прочих, за ненадобностью устранит и его?

Все же, в этом отношении, члены «Земли и воли» были намного понятнее и… честнее?

– Что, если цесаревич не осмелится на помолвку? Он решителен и импульсивен, но не глуп. Кто может поручиться, что он перечеркнет сложившиеся традиции?

– Тогда мы просто сотрем главную ветвь. У Вас ведь был план, Василий Степаныч?

Неровные желтоватые зубы обнажились в улыбке. Как знать – быть может, вправду стоило поддержать князя Остроженского.

***

Российская Империя, Москва, год 1864, январь, 14.

За прошедшие несколько дней, что он провел в Белокаменной по поручению Императора, Дмитрий успел поразмыслить относительно поведения князя Остроженского, но даже так оставалось немало белых пятен. Личность старого князя выглядела слишком скользкой и не всегда логичной, что сбивало с толку и не давало полностью просчитать дальнейшие его действия. Требование расторгнуть помолвку прозвучало не то что бы совершенно неожиданно (он предполагал, что по праву ближайшего родственника Борис Петрович может начать подыскивать более выгодную партию для племянницы), но явно не вызывало восторга. Особенно в том ключе, что преподнес старый князь. Попроси о том сама Кати, Дмитрий бы не раздумывая дал свое согласие, пусть даже и желал их венчания как никто другой. Но воля невесты для него была священна. Однако услышать от ее дядюшки, что Кати готова принять ухаживания цесаревича, причем, не как знак высочайшего внимания, а с надеждой на брак, — было слишком странно.

О том, что венценосные особы набирают комплект фрейлин не только для поручений Великих княгинь и княжон, знали все, и каждая придворная (да и не только) дама сочла бы за честь приглянуться Императору или иным членам царской фамилии, и этому бы даже не препятствовало большинство ее родных, включая законного супруга. Пожалуй, и Дмитрий бы ни в чем не упрекнул Кати, если бы та принимала знаки внимания Его Высочества, как и сама Кати ни словом бы не обмолвилась, вздумай ее жених (и после — супруг) воспользоваться кем из крепостных для любовных утех. То не считалось зазорным, в отличие от адюльтеров с лицами своего круга. Все это воспринималось в рамках легкого увлечения, никоим образом не наносящего ущерба. Но если голову начинали посещать крамольные мысли, наподобие тех, что выразил старый князь — о венчании Кати с Наследником Престола — следовало беспокоиться. Какие основания нужно иметь для того, чтобы столь слепо уверовать в возможность этого союза?

Нахмурившись, Дмитрий вытянул из кармашка часы: малая стрелка подбиралась к шести, и нужный человек должен был появиться с минуты на минуту. Лишь бы ничто ему не помешало прибыть сюда, а после — добраться вовремя до столицы. Молодой граф сам рвался срочно оседлать коня и выехать в Петербург, однако явиться к государю, не завершив поручение, было не лучшей идеей. Даже если Его Величество сочтет полученные сведения ценными, это ничуть не умалит факта ненадлежащего адьютанту поведения. Да и — еще один взгляд на круглый циферблат — лучше пока ему не появляться в столице и при Дворе.

Ум уже не занимали революционеры — если то, что удалось узнать Дмитрию, не показное затишье, а действительная картина, сейчас Ишутин и его товарищи не опасны для государства и не требуют принятия серьезных мер. Потому можно было обдумать то, что затевал князь Остроженский: вряд ли он действовал во благо Кати, тем более что — в этом граф Шувалов успел удостовериться — именно его стараниями был арестован князь Голицын, и именно его не выдал, боясь за супругу и детей. В том, что тот и впрямь бы отплатил Алексею Михайловичу через его семью, не оставалось сомнений: князь Остроженский утерял всяческие понятия чести и родства. Он не имел привязанности даже к сестре, которую обещался умертвить, если зять осмелится сдать его на допросе. Что б ему помешало воспользоваться Кати и устранить ее в случае неповиновения? Другой вопрос — почему он так рьяно старался уничтожить царскую семью. И успеет ли Дмитрий предотвратить возможную трагедию.

Первой, почти мальчишеской мыслью было просто вызвать потенциального родственника на дуэль. Оскорблением счесть не аргументированный должным образом отказ в помолвке, или даже завуалированное указание на недостойность его в качестве жениха для Кати. Не суть важно, что называть причиной. Однако пуля в лоб была бы слишком легкой смертью для старого князя: он заслуживал куда более долгих мук и застенков Петропавловки. А это было доступно лишь государю. Вот только как заставить самого Остроженского сознаться в своих деяниях, или хотя бы открыто показаться Третьему Отделению в момент преступления? Борис Петрович изощрен и пронырлив, и вдобавок к тому — крайне осмотрителен. Ниточки, что могут привести к нему, так коротки, что, возможно, обрезаны и лишь для вида торчат из общего клубка.

Тянуть за них или не стоит?

Рваный ритмичный стук в дверь уведомил о том, что посыльный все же сумел добраться до Москвы. Офицер, несколько раз виденный при Дворе, молча дождался, когда рыщущий по комнате граф Шувалов отыщет подготовленное еще с утра донесение, успешно запрятанное на момент случайных гостей (не доверял он постоялым дворам), и проверит написанное в нем.

– Передайте эти сведения Его Императорскому Величеству, — Дмитрий протянул свернутый лист бумаги стоящему перед ним офицеру. Тот, понятливо кивнув, намеревался уже было удалиться — чем раньше отъедет, тем быстрее окажется в столице — однако граф внезапно жестом приказал ему подождать. Кончик пера вновь заскользил по желтоватой поверхности, торопливо выводя несколько строк; мысли опережали появляющиеся буквы, рука подрагивала, и чудо, что кляксы не осталось. Но медлить не следовало: Дмитрий был готов лично после извиниться за неровный почерк, если он успеет. Сейчас подобные мелочи ничего не значили. Наскоро дописав и присыпав текст мелким песком, он обернулся.