Младшие Великие князья – Николай Константинович и Алексей Александрович от игры отказались, вероятно, найдя для себя более интересное и подвижное занятие, поскольку в гостиной их не было видно. Судя по тому, что отсутствовал и Владимир Александрович, он составил им компанию.

– Попрошу всех игроков сдать мне любую мелкую личную вещь, – громко объявила Сашенька, выдвигая на центр стола большой серебряный поднос. – А… хм, Вы, принцесса, – обратилась она к Марии Максимилиановне, как раз намеревавшейся что-то сказать, – поможете мне со списком заданий.

Та охотно покинула свое место, перебираясь ближе к Жуковской и вооружаясь новеньким пером: судя по хитро блеснувшим глазам, старшая из Лейхтенбергских в желании устроить развлечение ничем не уступала остальным, хоть и на фоне брата с сестрой порой уходила в тень. Впрочем, ей, как уже замужней барышне, следовало быть более степенной – титул принцессы Баденской, сменивший статус герцогини, обязывал к иному поведению. Хотя с момента замужества прошло чуть более года и сама она почти не ощутила изменений, особенно вернувшись в Россию, где вновь ощутила себя свободной и юной, находясь в обществе брата с сестрой. Признаться, их ей очень не хватало в далеком и чужом Карлсруэ.

Подготовка к игре заняла не более пяти минут, из которых две ушло на то, чтобы участники действа сумели выбрать разные предметы в качестве фантов – Сашенька настояла, объясняя это тем, что может произойти путаница. Остальные три были посвящены таинственным перешептываниям Жуковской и принцессы Баденской, порой стреляющих коварными взглядами по собравшимся. Николай Максимилианович заговорщицким шепотом оповестил всех, что ум его старшей сестры иной раз бывает даже изощреннее его собственного, наслаждаясь произведенным эффектом. Но по итогу испытать на себе плоды этого ума первому пришлось именно ему.

– Сначала я буду зачитывать задание, а после вынимать наугад фант, – пояснила дальнейшие действия Сашенька, пробегаясь взглядом по подсыхающим чернильным строчкам. – Если кто-то не желает выполнять то, что ему было уготовано, он может откупиться, – заметив заинтересованные взгляды – похоже, некоторые искали пути отступления – она сообщила: – Пятьдесят рублей.

За столиком послышался возмущенный вздох – даже при том, что вещицы, попавшие под узорчатый платок, в большинстве своем стоили даже более ста, для шуточного откупа цена была слишком высока.

Жуковская довольно улыбнулась и вновь опустила глаза на список:

– Этому фанту сочинить для соседа стихотворение, которое бы выражало его чувства.

И почти сразу выудила из-под платка позолоченные карманные часы с инкрустацией мелкими рубинами, образовывающими букву «Н». Подняв вещицу так, чтобы, покачиваясь на тонкой изящной цепочке, она была видна всем, Сашенька выжидающе обвела взглядом игроков, призывая владельца принять выпавшее на его долю испытание.

Уговаривать оного не пришлось. Посмотрев на расположившегося по его левую руку графа Шереметева, Николай Максимилианович картинно повинился:

– Простите, граф, нас не поймут, – и с широкой улыбкой, полной восхищения, обратился к Катерине: – mademoiselle, один лишь взгляд в Ваши глаза рождает в моей душе рифмы.

Я помню миг – о Боже правый! –

передо мной явились Вы:

Словно Венера, возрождаясь

из чистой моря синевы.

Тогда, в час грусти безнадежной

и сердца сумрачной тоски,

Я ясно в первый раз увидел

Ваши небесные черты.

Шли годы. Этого страданья

испепеляющей любви

Не знали Вы. Но прочитали

мои бездарные стихи.

За столиком раздался приглушенный смех: манера общения молодого Николая Максимилиановича с дамами давно уже не воспринималась всерьез – его легкий флирт никогда ни к чему не обязывал. Ему просто нравилось оказывать знаки внимания хорошеньким барышням, но при этом он никогда не претендовал на роль сердцееда и не давал ложных надежд, будучи предельно честен с каждой из них. То, что сейчас он с воодушевлением патетически декламировал наспех сочиненное стихотворение Катерине не отрицало вероятности танца с любой другой барышней уже спустя несколько минут. И, признаться, этот факт успокаивал Катерину: она лишь благосклонно улыбалась, не чувствуя никакой скованности.

Насколько все было просто, когда нет ни единого намека на возможные чувства.

– Мне кажется, или нечто похожее я слышала у покойного Пушкина? – с наигранным подозрением протянула Евгения Максимилиановна. «Оскорбленный поэт» воззрился на сестру:

– Ему повезло, что он уже умер, иначе я бы вызвал его на дуэль.

Все утонуло в громком, чистом смехе, за которым остались незамеченным и слишком долгий проницательный взгляд цесаревича на своего кузена, и не менее проницательный – но уже Великого князя Александра Александровича – в его адрес.

– Вы на себя наговариваете, – все еще открыто улыбаясь, проговорила Катерина, обращаясь к герцогу Лейхтенбергскому, – Ваши стихи отнюдь не бездарны. Я бы с радостью услышала продолжение.

– В том заслуга моей музы, – галантно коснувшись губами затянутой в белоснежную лайковую перчатку руки, он явно намеревался было исполнить её пожелание, но Сашенька громким голосом возвестила:

– Фант оплачен, – после чего передала карманные золоченые часы их владельцу и вернулась к списку заданий, одновременно с этим гуляя рукой под покрывалом, дабы выловить новую вещицу.

Неспроста Жуковская так быстро вернула внимание собравшихся к игре: еще с самого начала, когда она только зачитывала условие возвращения фанта, зная, кому он принадлежит, ей овладевало любопытство, и оное оказалось полностью удовлетворено. Цесаревич, внешне сохраняющий самообладание, явно не остался равнодушен к этой сцене, в то время как Катерина абсолютно искренне с легким румянцем смущения, но без явной неловкости принимала поэтический порыв окрыленной души.

Довольно усмехнувшись, но так, чтобы это восприняли за реакцию на представление, разыгранное графом Шереметевым, обязанным ангажировать любую барышню, находящуюся за соседним столиком, на тур вальса, Сашенька мысленно уже вспоминала, как выглядит вещица, принадлежащая Катерине, чтобы не вынуть оную раньше времени. Напрасно собравшиеся думали, что она не запомнила всего и не сумела соотнести со списком.

Впрочем, её интерес распространялся не только на подругу (коей она уже давно воспринимала Катерину), но и на прочих участников этого собрания, разделивших один столик: Александр Александрович, обычно в компании застенчивый и старающийся лишний раз не привлекать к себе внимание, был вынужден перед услужливо принесенным графом Шереметевым зеркалом нахваливать себя, что изрядно повеселило всех, а самого Великого князя заставило смутиться поначалу. А уж летящие со стороны собравшихся «подсказки» с лучшими качествами, которые еще не были перечислены, еще пуще вгоняли его в краску. Однако веселый смех, что не умолкал еще с момента начала игры, сделал свое дело, и к концу представления Александр Александрович, казалось, даже вошел во вкус.

Едва ли знающей, что есть грусть, Евгении Максимилиановне выпало целую минуту изображать обиду, пока остальные всеми правдами и неправдами (а кто-то даже не совсем честными способами, на что она сама попеняла брату по окончании своего задания) силились сменить её настроение. И если первые секунд пятнадцать она стоически удерживала маску неприступности и злости на весь мир, то позже уже можно было заметить, как подрагивают уголки сложенных бантиком губ, и каких усилий ей стоит не дать прорваться смеху. Хотя, по итогу, на исходе последних секунд самообладание герцогиню покинуло, за что стоило «благодарить» цесаревича, явно включившегося в нечестную игру. Пряча выступившие в уголках глаз слезы за раскрытым веером, она удостоилась шутливого комментария брата о «неподобающем светской барышне громком смехе» и еще с минуту обменивалась с ним колкостями.

Мари Мещерская и вовсе была обряжена цыганкой и пошла гадать каждому, кто расположился за столиком, а после даже перешла к соседним. Причем, свой перфоманс она начала крайне колоритно – исполнением пары куплетов настоящего цыганского романса, что изрядно удивило как саму Жуковскую, так и Катерину, не подозревавших в этой сдержанной, серьезной барышне такого артистизма. Даже говор её существенно изменился – французское грассирование уступило место звучности. Быть может, тому виной оказалась близость Александра Александровича, или же повлияло общее настроение вечера, но она и впрямь раскрылась с новой для большинства стороны.