И, тем не менее, Евгения Максимилиановна подавала себя так, что едва ли кто мог бросить в её адрес негодующий взгляд: достоинства в её движениях было куда больше, чем у любой одетой по всем правилам светского этикета барышни.
– Никса! Как всегда удивительно пунктуален! – она счастливо улыбнулась цесаревичу, подавая ему руку для церемониального поцелуя, а после переводя взгляд лучащихся теплом глаз на его спутницу. – Вы, должно быть, Екатерина Алексеевна? – и, не дожидаясь подтверждения, тут же добавила: – Позволите называть Вас «Катрин»?
Та смешалась на мгновение, прежде чем, мысленно отчитав себя, склониться в книксене.
– Как Вам будет угодно, Ваше Высочество.
Она, признаться, не сразу поняла, как ей стоит именовать Евгению Максимилиановну: по отцу она носила титул «Светлости», однако как лицо императорской крови все же являлась «Высочеством» после смерти своего отца. А все правила на сей счет вдруг как назло выветрились из головы, оставляя там лишь девственную пустоту.
Герцогиня отреагировала тихим смехом, жестом давая понять, что с формальностями можно покончить.
– Оставим эти церемонии, – раскрыв веер, произнесла она и созналась: – Никак не привыкну к этому «Высочеству». Наслаждайтесь вечером, Катрин – Вам крайне повезло сегодня со спутником. А ты, – вновь перевела она внимание на цесаревича, который все это время лишь отстраненно следил за общением барышень, и аккуратно пригрозила вполовину сложившимся веером, – будь мягче с дамой.
Николай мысленно застонал: если кузина сейчас начнет припоминать ему старое…
К счастью, этого не произошло: обернувшись, Евгения Максимилиановна вдруг нахмурилась и, коротко распрощавшись (с обещанием еще найти их обоих), куда-то спешно упорхнула. Катерина, все еще воспринимающая происходящее с некоторой долей недоверия и изумления, медленно отвела взгляд от удаляющейся спины герцогини, чтобы заметить промелькнувшую на лице Николая тень облегчения.
Правда, радость его охватила рано – стоило им только проследовать к свободному столику, за который Катерина изъявила желание присесть (и, признаться, была бы не против на некоторое время остаться в одиночестве, а после, возможно, найти Сашеньку), как рядом, практически из ниоткуда, возник новый гость. И если цесаревич отреагировал на это абсолютно спокойно, то Катерина, медленно обводящая взглядом зал в поисках знакомых лиц (или, если говорить начистоту, повода сбежать), внезапно заметившая движение по правую руку, вздрогнула. Обернувшись к подошедшему, она несколько недоуменно моргнула, но, заметив, что цесаревич поднялся, поспешила последовать его примеру. Мало ли, с кем ей выпала честь обменяться приветствиями.
И, как оказалось, поступила разумно.
– Как всегда, стараешься появиться внезапно, – бросил тому Николай, впрочем, улыбаясь.
Гость пожал плечами, делая вид, словно это уже давно не стоит даже малейшего упоминания, и с такой же улыбкой сделал еще шаг. В следующий момент Катерина лицезрела крепкие объятия, говорящие обо всем лучше любых слов.
– Катрин, позвольте представить, – обернулся к ней цесаревич, отстраняясь от новоприбывшего. – Его Императорское Высочество, герцог Лейхтенбергский. Николай Максимилианович.
Она спешно склонилась в реверансе, мысленно укорив себя за невнимательность – ведь должна была сразу догадаться, что это не кто-то из свитских. Герцога Лейхтенбергского она видела впервые, однако имела «знакомство» по портретам, которые обязана была знать каждая фрейлина. И при личной встрече убедилась, что он обладал немалым сходством с цесаревичем: возможно, в силу того, что взял черты матери, великой княгини Марии Николаевны, в свою очередь крайне похожей на покойного Николая Павловича и лицом, и натурой. Но, как позже показало их более близкое общение, Николай Максимилианович характером значительно отличался от цесаревича – более легкий на подъем, более эмоциональный, в чем-то напоминающий ребенка с его впечатлительностью и живостью. В способности находиться в нескольких местах одновременно и вовлекать в игры каждого гостя на вечере ему могла составить конкуренцию разве что его младшая сестра, Евгения Максимилиановна.
– Вокруг тебя стали появляться прелестные барышни? – герцог одарил заинтересованным взглядом Катерину, которая в легком смущении опустила взгляд и силилась скрыть румянец, проявившийся, когда на ее руке был запечатлен легкий поцелуй. Цесаревич же вместо ответа ограничился формальным представлением:
– Екатерина Алексеевна Голицына, фрейлина Её Императорского Величества.
Интерес его кузена стал еще более явным. С полминуты он изучал черты её лица, прежде чем задумчиво осведомиться:
– Петр Алексеевич случаем ли не Ваш брат, mademoiselle?
Катерина ошеломленно воззрилась на него.
– Вы имели с ним знакомство?
– Он служит у Maman, если мы с Вами говорим об одном и том же человеке. Но вы так похожи на лицо, что мои сомнения едва ли живы.
Катерина выдохнула. Флоренция? В этом был смысл. Даже при том, что Голицыных в Петербурге было столько, что выйди на Невский – обязательно попадешь на одного из них, но то Петербург, а то Европа. И если герцог уверял, что они похожи на лицо…
– Надо же, какие судьба шутки шутит, – весело проговорил тот, – я и не догадывался, что у него сестра в России есть. Семья, как мне было известно, в Карлсруэ. Отчего же Вы здесь?
С лица её резко спала всякая радость, что от Николая Максимилиановича не укрылось. Но прежде чем Катерина сумела помыслить об ответе, пришло спасение:
– Монаршие приказы сложно оспорить.
Бросив благодарный взгляд на цесаревича, она посчитала вопрос закрытым, не добавляя к этому объяснению ничего со своей стороны. В конце концов, здесь не было ни капли лжи. Герцог, похоже, удовлетворился оным – по крайней мере, допрашивать усерднее не стал, перебросившись с цесаревичем еще парой фраз и откланявшись.
Правда, ненадолго: прошло едва ли более получаса, как он появился вновь – с неизменной улыбкой и явным воодушевлением на лице, которое уже в тот момент должно было насторожить Катерину. Однако она слишком плохо еще была знакома с герцогом Лейхтенбергским, чтобы читать его по одному лишь взгляду, Николай же не считал нужным предупредить. Хотя, возможно, он-то в этом всем ничего дурного не видел, как не видел в их близком общении, которого Катерина так старательно избегала.
– Мы думаем затеять игру в фанты. Вы составите нам компанию, mademoiselle? – жестом указал на столик, где уже сидели обе его сестры и Мари Мещерская, о чем-то беседующая с Великим князем Александром Александровичем, герцог. Но Катерина не успела даже подумать об ответе, как возникшая словно ниоткуда Сашенька Жуковская схватила её за запястье и потянула к собравшимся:
– Конечно же она не откажет, – весело бросила та, не оставляя подруге выбора: порой она могла быть настойчивее Эллен, хоть и казалось, что это совершенно невозможно.
Впрочем, не сказать чтобы Катерина действительно была против провести вечер в этом кругу: скорее она все еще ощущала некоторую скованность, общаясь с лицами императорской крови. Тем более что те, похоже, никакой разницы между их положением не замечали – что фрейлины и свитские офицеры, что члены императорского Дома: каждый удостаивался приветливого обращения. На удивление даже не так давно находящаяся в штате Мария Мещерская воспринимала это как должное, в то время как уже не первый месяц носящая шифр Катерина все еще старалась сохранять ту зыбкую границу, что удерживала её в трезвости ума.
Устраиваясь по левую руку от Николая – по правую расположился Александр – и едва заметно отвечая ему на приветственную улыбку, она с некоторым напряженным ожиданием взглянула на Сашеньку, по всей видимости, принявшую на себя роль ведущей. Сказать по чести, Катерина скорее ожидала, что руководить игрой будет Евгения Максимилиановна, задумчиво осматривающая их небольшой кружок, или же её брат, в последний момент занявший место подле Катерины и моментально начавший что-то вдохновенно рассказывать графу Шереметеву – двадцатилетнему корнету Кавалергардского полка, входящему в близкую свиту цесаревича.
