– Что же Ваше платье? Вы уже виделись с портнихой? – сменила тему государыня, отвлекаясь от тяжелых мыслей: эта беседа была не только её надеждой как матери косвенно напомнить сыну о его скором путешествии и обручении, и не только интересом Императрицы к судьбе своей фрейлины – она на могла не вспомнить себя, шестнадцатилетнюю, полную надежд и мечтаний, всего как несколько месяцев принявшую православие и готовящуюся связать свою судьбу с тем, кого полюбила еще с первой встречи. Которой не должно было состояться, если бы не неожиданно сменившиеся планы Наследника Престола, но судьбоносной. Только очень хотелось, чтобы жизнь этой девочки, похожей и одновременно совершенно другой – более взрослой, менее влюбленной – сложилась лучше.
Не рухнула после свадьбы.
Николай же, сделав вид, что запамятовал о важной встрече, довольно быстро откланялся, стараясь не прервать своим уходом этой беседы – что было более невыносимо: видеть неискренность или слышать неотвратимое – он не знал.
И выяснять не намеревался.
Комментарий к Глава четырнадцатая. В двух шагах от рая
*Подразумевается Алексей Андреевич Аракчеев, пользовавшийся привилегиями в царствование Павла и Александра, но больше известный при последнем (так самая «аракчеевщина»). Были ли в действительности у его отца родные братья – неизвестно, поэтому вся ветвь от Петра Андреевича вымышлена.
========== Глава пятнадцатая. Сжимается сердце вежливой ложью ==========
Российская Империя, Карабиха, год 1864, май, 23.
Понять, сколь сильной была тоска по родным стенам, сколь болезненно новое свидание с ними, сколь мучительны воспоминания о светлых днях, проведенных здесь, Катерина смогла, лишь войдя вслед за Императрицей в прихожую старой усадьбы. Мария Александровна решила совершить визит в приют, а Катерина оказалась в числе немногих фрейлин, пожелавших сопровождать её. Впрочем, её собственные надежды касаемо этого маленького путешествия были вполне понятны: лишенная всего родного – разве что жених вернулся, наконец – она тянулась к каждому крошечному напоминанию о семье, пусть и знала, какой мукой будет оживление старых картин в памяти. За те неполные девять месяцев, что она находилась при Дворе, будучи оторванной от родных, давящее чувство, вызывающее слезы едва ли не каждую ночь, поутихло, и даже сны, наполненные милыми сердцу моментами детства, перестали являться ей, но это отнюдь не означало, что тоска по семье прошла, и порой не воскресало желание хоть на минуту увидеть их и обнять. Даже если бы это была последняя минута в её жизни.
Впрочем, умирать она сейчас точно не думала, поэтому нарушение монаршей воли и побег заграницу не рассматривался. У нее было слишком много обязанностей перед царской семьей, покойным папенькой и даже собой.
И было ожидание свадьбы, которое должно вызывать у нее полет души.
Рядом с Императрицей Катерина пробыла недолго: буквально до момента, пока начальница приюта не приняла предложение побеседовать в кабинете, и фрейлины (в количестве четырех человек) не оказались предоставлены сами себе. Испросив у государыни дозволения пройтись по поместью, Катерина пообещалась вернуться через полчаса и быстрым шагом направилась на второй этаж, где когда-то располагались спальни. Справа от лестницы – детские, слева – половина родителей. И именно туда, куда когда-то доступ маленькие княжны не имели, а потому попасть в маменькин будуар почиталось за рождественское чудо, она и держала свой путь. Потому что только там еще осталось что-то от родового гнезда – все прочие помещения подверглись немалым изменениям.
Однако ноги невольно подвели её к двери, за которой скрывалась комнатка, которую она делила с сестрами когда-то. Опомнившись, Катерина уже было отпустила круглую ручку с остатками серебряной краски, но какой-то тихий, тоскливый звук, раздавшийся по ту сторону, заставил её задержаться и аккуратно толкнуть дверь, чтобы в образовавшуюся щелку бегло оглядеть скудно обставленную спальню на десять кроватей. Одну из них заняла маленькая девочка, сидящая сгорбившись и скрыв лицо в ладонях. Судя по тому, как подрагивали её острые плечи, она плакала, стараясь это делать как можно тише, но все же не способная полностью сделать свое горе незаметным.
Да и вряд ли она ожидала, что кто-то сюда войдет.
Неслышно притворив за собой дверь, Катерина приблизилась к ребенку. Её появление оказалось совершенно незамеченным – ровно до момента, пока металлические пружины старой кровати с тонким матрасом не скрипнули, выдавая присутствие нежеланного гостя. Девочка вздрогнула, поднимая большие серые глаза, покрасневшие от слез – по всей видимости, плакала она давно: даже на лице появились красноватые пятна.
– У тебя все хорошо? – мягко дотронувшись её плеча, обратилась к ней Катерина. Та всхлипнула, но снова лицо руками закрывать не стала.
– Madame Кюри от… отчитала меня, – она громко шмыгнула носом, – перед всеми. И сказала, что такой… такой неумехи даже в служанках никто держать не станет. Я… – девочка снова всхлипнула, глотая слезы, – мне письмо не дается. А вчера нитки спутала и порвала.
Катерина осторожно провела рукой по светлым волосам, забавными колечками вьющимся у самого лица. Девочка была чистым ангелом: хрупкая, с белой кожей и россыпью светлых веснушек, вздернутым носиком и высоким лбом – сложись её судьба иначе, возможно, когда бы она достигла брачного возраста, кавалеры бы проходу ей не давали.
– Не обижайся на нее – она желает тебе добра. Без болезненных ошибок нет движения вперед, – тихо проговорила Катерина. – Кто был по-настоящему несправедлив, так это одна из наших классных дам, – с губ её сорвался легкий вздох: – помнится, однажды она заставила двух девочек без передника целую неделю стоять за черным столом лишь за то, что они недостаточно хорошо убрали волосы в прическу. При ней даже вздохнуть лишний раз боялись – о шалостях даже помыслить не могли.
Девочка, казалось, начала успокаиваться: она уже не всхлипывала так часто, плечо под рукой перестало дрожать. Катерина же, смотря куда-то в сторону над светлой головкой, невольно воскресила перед своими глазами воспоминания, которые намеревалась больше никогда не трогать. Не то чтобы время, проведенное в стенах института, оставило от себя тяжелый отпечаток – в нем было немало прекрасного, но все шесть лет, что она числилась среди воспитанниц Смольного, она испытывала сильную тоску по родителям. Они вернулись в Россию, только когда ей исполнилось семнадцать – за год до выпуска.
– А письмо не столь сложно, как кажется, – ободряюще улыбнулась она. – Возможно, я могла бы тебе чем-то помочь?
Девочка, еще раз шмыгнув носом, слезла с постели и присела возле маленькой тумбы, чтобы изъять из её ящика многострадальную тетрадь.
Спустя полчаса Катерина, испытывающая надежду, что её еще не хватились, вспомнила о том, ради чего поднялась сюда. Бросив взгляд на выводящую округлые аккуратные буквы девочку, уже полностью успокоившуюся и даже, казалось, повеселевшую, она наказала продолжать и поднялась на ноги – время близилось к пяти, если небольшие настенные часы были точны. Стоило поторопиться.
К её превеликой радости, проход в тайную комнатку, что располагался в спальне маменьки, начальница приюта не стала закрывать: придерживая юбки, Катерина протиснулась сквозь небольшую щель, образованную приоткрытой дверью, и звонко чихнула – пыль, собравшаяся в воздухе, тут же забила нос. Затеплив огарок свечи, оставшийся в небольшом глиняном подсвечнике, стоящем на секретере слева от входа, она притворила за собой дверь и огляделась. В комнатке осталось все в точности так же, как при последнем её визите, что подтверждало отсутствие какого-либо интереса со стороны работниц приюта к тайнам старого поместья. Впрочем, даже если бы кто-то из них решил сюда наведаться, вряд ли бы нашел что-то интересное – все, что представляло какую-либо ценность, Катерина успела забрать. Именно поэтому сейчас она особо ни на что не надеялась, но если представилась возможность наведаться сюда, стоило еще хотя бы раз все осмотреть – возможно, она упустила что-то.
