– Ваше благородие, Вы не соблаговолите оставить нас на несколько минут? – обернулся к нему Николай, ожидавший совсем иной реакции и вынужденный действовать по наитию. Тот без лишних слов откланялся и вышел, бросив перед этим короткий взгляд на невесту, которая, казалось, была еще более бледна и недвижима, нежели мраморные изваяния на могилах. Он боялся даже представить, что творилось в ее душе и мыслях сейчас.

Зато цесаревич прекрасно видел и чувствовал этот хаос, сквозящую обиду и горькую злость в зеленых глазах, устремившихся на него, когда тишину разорвал щелчок дверного замка. Она ничего не говорила – просто смотрела, не моргая и, кажется, не дыша, но от одного только этого взгляда хотелось опустить голову.

Он ощущал за собой вину.

Всепоглощающую, разрывающую внутренности на части, перемалывающую кости. Что там все пытки Петропаловки в сравнении с этим чувством, хуже которого было лишь понимание утраченного времени и возможности. Николай знал, что однажды будет вынужден посмотреть в глаза Катерине, которая узнает о произошедшем. И думал, что готов к этому. Что высокая цена была оправдана. Он знал, что Императору порой приходится принимать такие решения, после которых его до конца жизни станут преследовать кошмары, подтачивая изнутри и заставляя стариться на десятки лет за минуты. Но надеялся, что в его жизни подобных моментов будет немного.

Возможно, так оно и случится, только сейчас это ничуть не облегчает душу.

Катерина шумно вдохнула, а Николай, напротив, ощутил, как дыхание перехватило. В глазах напротив мелькнуло что-то чужое. Страшное.

– Вы скрыли это от меня. От Эллен. От Елизаветы Христофоровны. Спокойно смотрели на то, как родные Дмитрия искренне переживают его смерть.

В ужасе взирая на него, Катерина сделала шаг назад.

– Катрин, ну, прошу Вас, не гневайтесь, — Николай, казалось, искренне раскаивался: он даже встал на одно колено, чем ошеломил княжну, которая теперь разрывалась между желанием потребовать от цесаревича подняться (не дай Бог кто увидит эту компрометирующую сцену — слухи по дворцу разлетятся за считанные секунды), и властвующей ее душой гордостью и обидой. — Поймите, я обещался молчать, особливо в разговорах с Вами. Мы подозревали, что люди князя Трубецкого будут следить, и Ваша реакция на смерть жениха была практически решающим моментом.

– Думаете, что я бы не изобразила нужной скорби?

– Катрин, я не смею сомневаться в Вас. Ну, поймите, – поймав в свои ладони холодные руки княжны, цесаревич сжал их, смотря той в глаза, – у меня не было выбора. Мое сердце разрывалось, когда я видел Ваше безжизненное лицо, но…

– Довольно, Ваше Высочество. — Высвободив пальцы из чужих рук, она тут же подхватила юбки. — Поднимитесь с колен: не пристало особам царской крови унижаться перед фрейлинами. С Вашего позволения, я удалюсь.

Мягко закрывшаяся за ней дверь ударила набатом. Треснувшая тишина рухнула, погребая под каменными плитами солнце. Неизвестно зачем – ведь от этого совершенно не легче – ударив кулаком по барельефу камина, Николай прислонился к нему спиной и стиснул зубы в бессильной злобе. На себя.

И впервые проклял свою участь.

***

– Кати? – тревожно окликнул ее Дмитрий, стоило той осторожно притворить за собой дверь кабинета и оказаться в пустом коридоре.

– Тебе нужно появиться перед государем? – совершенно обыденным тоном, будто бы не было долгой разлуки, и жених просто посетил дворец для аудиенции, осведомилась Катерина. На лице ее отсутствовали какие бы то ни было эмоции. Взгляд был стеклянным.

Дмитрий нахмурился: состояние невесты его беспокоило все сильнее. Не так он представлял эту встречу, хоть и, что скрывать, предпочитал не представлять: надежды на то, что они увидятся так скоро, почти не было. Он должен был уехать полчаса назад, но слуга цесаревича перехватил его почти у самой кареты, передав внезапный и срочный приказ вернуться, все так же соблюдая осторожность. Меньше всего в этом требовании он мог увидеть решение Наследника Престола прекратить маскарад.

– Нет. Я уже имел разговор с Его Величеством утром, по прибытии.

– Мы можем уехать в Семёновское сейчас?

– Если ты этого хочешь.

Он не стал упоминать о поручении цесаревича, понимая, что сейчас это может стать причиной серьезной размолвки. Он и без того был виноват.

Она медленно кивнула и наконец посмотрела на жениха.

– Мне нужно спроситься у государыни, но не думаю, что она будет против.

А еще стало интересно, знала ли она обо всем. И кто вообще был осведомлен об этом театре.

При мысли о паутине лжи вокруг нее стало дурно. С усилием сглотнув, Катерина попросила Дмитрия дождаться ее здесь, а сама все с тем же выражением отрешенности на лице направилась в гостиную Императрицы. Хотя она и сама не знала, чего сейчас хочет больше: уехать в Семёновское, чтобы не сталкиваться с цесаревичем, или же, напротив, остаться здесь, имея возможность отвлечься поручениями государыни, и не видеть жениха.

Попытки убедить себя в том, что все было разыграно не шутки ради – она верила в это! – оказывались тщетны. Все внутри переворачивалось и рвалось, а от нарастающего гула в ушах становилось еще хуже. Она на полном серьезе опасалась, что упадет в обморок где-то, но все обошлось: организм проявил стойкость и на пути к гостиной Марии Александровны, и во время короткой беседы с ней, и на обратной дороге к ожидающему ее на том же месте Дмитрию.

Не последовало даже никаких сборов: это походило на побег. Короткий. Но побег.

***

Обычно Катерина предпочитала дремать под мерный перестук колес, порой (что уж кривить душой, довольно часто) прерывающийся скачками на выбоинах и камнях, но сейчас растревоженное сознание, крутящееся вокруг одной-единственной мысли не давало даже глаз сомкнуть. О том, чтобы поймать чуткий, но умиротворяющий сон, и речь не шло. С четверть часа проведя в мучительной, раскаленной до желания опустить голову в холодную воду, тишине, Катерина все же окликнула жениха, наблюдающего за сменой городских картин.

– К чему вообще был весь этот спектакль?

Дмитрий вздрогнул. Казалось, готовый к вопросу – хотя бы потому, что он был ожидаем – в действительности он не знал, как объяснить все те мысли, что побудили на столь жестокий план. Как дать понять, что он сам был не рад подвергать невесту подобному удару. Но не мог отказаться. Потому что в первую очередь он был слугой Империи. И только после – сыном, братом, другом, женихом.

– Князь Остроженский дал мне понять, что если наша помолвка не будет расторгнута, он добьется этого своими методами. Сомневаюсь, что он бы избрал долгие уговоры или даже попытку очернить нас в глазах друг друга.

Катерина не могла не согласиться – Борис Петрович в своих деяниях вряд ли уже делил способы достижения целей на «достойные» и «недостойные». Он мог лишить жизни человека, в этом не было сомнений. Смерть жениха могла быть реальной.

– Но ведь можно было сделать вид, что мы приняли его условия, – не сдержалась она.

– Можно. И дождаться, когда князь начнет подводить все к твоему браку с цесаревичем.

Отчего-то при упоминании подобного варианта развития событий защемило сердце. Как стоило трактовать чувство, появившееся в этот момент, она не знала.

– Не думаю, что ему бы удалось, – уже спокойнее покачала головой и продолжила, – но почему ты согласился на другой исход?

– Я не соглашался, – поправил ее Дмитрий, – я предложил эту идею.

С минуту Катерина смотрела на него ошеломленным взглядом, в котором недоверие и ужас сменяли друг с друга с сумасшедшей скоростью. Она могла выстроить немало предположений, объясняющих причины такого решения жениха, но среди них не промелькнуло и мысли о том, что он мог стать идейным составителем жестокой партии.

– Скажи, что я ослышалась, – хрипло попросила она, хватаясь за какую-то эфемерную надежду.

Зря.

Зрительный контакт прервался, когда жених отвел глаза. Виновато.

– Нам нужно было поймать князя Остроженского. Ты… – ему было не легче, чем ей: подбирать слова, выстраивать фразы, сознаваться, – … ты являлась его главным орудием. Моя «смерть» дала правильный эффект: ты, надломленная ранее пережитым, сломалась окончательно; князь поверил в то, что все идет по его плану. Только слишком быстро догадался, что ты решилась его предать.