Император, похоже, без слов догадывался, о чем пойдет речь: помедлив, он принял из рук сына письмо – четвертое по счету с момента начала этой партии. Всего лишь четвертое. Остальные донесения цесаревич предпочитал хранить в тайне, только изредка ставя в известность отца. Сейчас, по всей видимости, всё зашло в тупик, и пришло время признать – ему еще рано говорить о самостоятельности.

– Как и ожидалось, – пробежав взглядом по аккуратным строчкам, произнес Император, – Ваша затея ни к чему не привела.

Николай стиснул зубы. Он предполагал подобный комментарий. Он был готов. Сейчас не время демонстрировать, сколь сильно каждый раз уязвляют его замечания отца.

– Однако мы получили сведения, которые играют против князя Трубецкого и могут служить основанием для полноправного заключения его в Петропавловской крепости, – возразил он, стараясь оставаться внешне спокойным.

– Цена этих сведений останется на Вашей совести, Николай. Полагаю, Вы желаете знать, стоит ли отозвать исполнителя обратно в Петербург?

В очередной раз задаваясь вопросом – что же изменилось настолько, что беседы с отцом стали просто невыносимы – цесаревич тяжело кивнул. Каких усилий ему стоило выразить согласие, вряд ли кто мог знать. Хотя Император наверняка видел это в его пылающем упрямством взгляде. Но прежде чем он смог что-либо сказать в ответ, Николай спешно добавил:

– Возможно, mademoiselle Голицыной что-то известно, или же она сумеет выведать это у своей матери – они обмениваются письмами.

– А до момента получения этой информации Вы намереваетесь продолжать уже почти проигранную партию?

– Почти, – сквозь зубы выдавил цесаревич. – Князь – тоже человек, со своими слабостями и ошибками. Он обязательно оступится где-то.

Император, уже детальнее изучающий письмо в своих руках, скользнул заинтересованным взглядом по лицу сына, прежде чем вернуться к лаконичному тексту. Не сказать чтобы он винил Николая в его решении – тот пошел против чувств, руководствуясь доводами разума, как и должен был поступить Наследник Престола. Однако успех самой авантюры был столь призрачным, что еще в момент, когда ее суть была озвучена в маленьком кабинете Зимнего дворца, Император понял – сын получит первый жестокий опыт.

И не стал этому препятствовать.

Картинка, что сейчас складывалась из множества деталек, действительно требовала вмешательства. Хотя и в таком случае вряд ли бы задачка решилась. Единственная ниточка, которая могла напрямую тянуться к князю Трубецкому, оборвалась, когда был убит ребенок Татьяны. С ней самой Трубецкой вряд ли теперь будет контактировать – угрозу он исполнил, сама барышня ему без надобности. Разве что пошлет кого от нее избавиться, хотя смысла в том нет: она уже рассказала все, что могла, и бумаги с подтверждением записанных слов попали куда следует. Возможность сохранить втайне поиски Трубецкого и слежку за теми, кто имел к нему отношение, уничтожилась в момент беседы доверенного человека с Татьяной. Существование исполнителя было раскрыто, и наверняка князь обо всем догадался. И до того проявлявший крайнюю осторожность, теперь он станет еще более неуловим, и если перейдет к действиям, то через тех лиц, о чьем существовании лицам Третьего Отделения пока неизвестно.

Либо через племянницу.

Последний вариант был бы наилучшим, хоть и тоже почти не давал гарантий в успешной поимке как Трубецкого, так и кого-либо из его поверенных. Но хуже всего было то, что не было возможности выяснить, как надолго князь затаился вновь. Как ни крути, а ситуация походила на тупик. Даже если отправить сейчас в помощь исполнителю с пару десятков жандармов, чтобы они прочесали все, вряд ли их поиски увенчаются успехом. У Трубецкого полно глаз и ушей. Как их обнаружить?

– Вам известно, как именно попала ко Двору mademoiselle Голицына? – вдруг осведомился Император, чем вызвал недоуменный взгляд со стороны цесаревича.

– Maman лично вручила ей шифр после аудиенции, о которой для нее похлопотала madame… – Николай нахмурился, припоминая фамилию, – …могу ошибаться, но вроде бы это была madame Аракчеева.

– Баронесса, значит, – пробормотал Император, откладывая письмо.

– Вы имеете подозрения на ее счет?

Николай, конечно, мог предположить, что введение Катерины в штат Императрицы случилось не без участия ее дядюшки, заинтересованного в такой роли для племянницы. Однако заподозрить каждого, с кем он мог так или иначе контактировать… подобная мысль в его голову еще не приходила. Возможно, он не зря нанес визит отцу, даже если никаких точных указаний и советов не получил. Может статься, что у него появилась зацепка. И ее надлежало срочно проверить.

Поднявшись на ноги, цесаревич стремительно направился в сторону выхода из кабинета, не желая терять ни секунды драгоценного времени.

***

Анна Розен, повинившаяся перед Императрицей в краже драгоценностей, была отлучена от Двора: несмотря на ее искреннее раскаяние, преступление такой тяжести просто спустить с рук было бы ошибкой. То, что все обошлось лишь отнятым шифром и исключением из штата – большая удача и жест великой милости. Елизавета фон Вассерман, являющаяся зачинщицей, в силу отягощающих обстоятельств, коими являлось ее участие в отравлении Сашеньки Жуковской, была не только разжалована из звания фрейлины, но и потеряла всякую возможность въезда в Петербург. Два свободных места в штате должны были вскоре смениться двумя новыми лицами.

Катерина вопреки своим ожиданиям не испытала ни радости, ни облегчения – придворные интриги ее трогали мало, и единственное, что вызвало действительно искреннюю улыбку на лице, так это официальное ее восстановление в штате государыни. Новость была рано утром принесена Сашенькой, похоже, умудряющейся быть в курсе всего раньше остальных: сонно щурясь и пытаясь вернуть четкость зрению, Катерина не сразу поняла, о чем речь, и куда она должна собираться.

Точнее, почему ей об этом сообщают с таким воодушевлением: утренние визиты к Императрице входили в ее обязанности даже во время «опалы», вот только после этого княжна зачастую возвращалась в свои покои, не имея никаких поручений. Сегодня же, как оказалось, ей предстояло не только явиться для утреннего приветствия, но и принять обязанности дежурной фрейлины. Для той, кто последние недели не имела совершенно никаких дел, это было не самой простой задачей, но лучше так, чем продолжать ловить презрительные взгляды и стараться держать голову прямо, зная, что вины ее нет ни в чем.

Тяжелые тучи, обещающие затяжной дождь, затянули небосвод так, что если бы не золоченые часы на прикроватном столике, Катерина бы точно решила, что еще только светает. Однако подходило время завтрака, и следовало поторопиться, если она не хотела получить внушение от государыни в первый полноценный день службы.

За дверью, что скрывала Китайский зал, слышались легкие переливы вальса – похоже, играли Грибоедова. Катерина помедлила, прежде чем осторожно надавить на ручку и, стараясь не потревожить никого, проскользнула в приоткрывшуюся щель. Мягко притворив за собой дверь, она обернулась, проходясь взглядом по государыне, занимающей обитую голубым гроденаплем кушетку и держащей в руках рукоделие, по собравшимся фрейлинам, часть которых устроилась у камина из белого итальянского мрамора, возле Императрицы, другая окружила маленькое фортепиано. И замерла, подавившись собственным вдохом.

Эти белокурые локоны, эту тонкую длинную шею и идеальный профиль, эти тонкие руки-веточки, худобу которых не скрывал даже объемный рукав утреннего платья, эту прозрачную бледность кожи она бы ни спутала ни с чьими. Если вальс ми минор мог сыграть кто угодно, пусть даже так, с характерным интригующим затуханием перед последним повтором начальной темы, то одного лишь взгляда на хрупкую, словно фарфоровую, фигурку в персиковом платье хватило, чтобы на миг забыть обо всем.

Оцепенение схлынуло лишь после того, как стихли последние звуки, а музицировавшая поднялась с маленького канапе, чтобы уступить свое место Ольге Смирновой.