Все стало на свои места. Перед просьбами баронессы фон Вассерман, когда-то поспособствовавшей на правах дальней родственницы появлению Анны при Дворе, она была абсолютно бессильна. А уж зачем самой баронессе все это, Ольга прекрасно догадывалась: злопамятная и потому опасная, она пользовалась не лучшей репутацией среди фрейлин. Даже случайно оброненная в ее адрес фраза могла стать поводом для мести.
Катерина же, острая на язык, порой не умела сдержаться.
Комментарий к Глава десятая. Пропасть под ногой скользящей
*легенда о проклятых бриллиантах рода Мещерских действительно существовала, хотя речь там шла только о сережках, которые убивали неверную супругу. Да и неизвестно, та ли эта была ветвь, к которой принадлежала Мария Элимовна. Остальные части, соответственно, были додуманы самой Марией и Катериной.
**Чарльз Уорт, первый модельер, который начал проводить показы с участием манекенщиц, был под патронажем императрицы Евгении, одевал многих известных европейских дам. В частности, его платье можно видеть на портрете Елизаветы Баварской (Винтерхальтер, 1864 год).
========== Глава одиннадцатая. Всё, что давным-давно утрачено душой ==========
Российская Империя, Царское Село, год 1864, май, 7.
Лишенный необходимости придумывать «божественную кару» для баронессы фон Вассерман за поимкой настоящего вора, цесаревич перешел к более привычному ему вынесению приговора для все той же барышни уже от своего имени, а не таинственных высших сил. Если учитывать, что кражу совершила mademoiselle Розен, пусть и по приказанию баронессы, да и покушение было делом рук графа Перовского, хоть и не без участия баронессы, прямого обвинения предоставить фон Вассерман не выходило. Большего, нежели ссылка, он не мог вынести, хотя с радостью бы отправил даму на каторжные работы. Об этом Николай уже переговорил с матерью, довольствуясь полученным разрешением. Судьба же mademoiselle Розен, родственницы фон Вассерман, его заботила мало – это уже было полномочиями Императрицы, вольной распоряжаться жизнью своих фрейлин.
Никак не отреагировав на звук открывшейся двери и лживо-учтивое приветствие явившейся по его приказанию барышни, он помедлил, возвращая своему лицу, не так давно освещенному привычной улыбкой, бесстрастное выражение, цесаревич обернулся к вошедшей. Жестом указав ей на двухместный диванчик, обитый сапфирово-синим бархатом, он отошел от окна.
– Вы не желаете объясниться, баронесса? – поинтересовался Николай, пристально рассматривая барышню: та являла собой образец спокойствия и невозмутимости, даже некоторой надменности. Но долго ли эта маска продержится?
– Простите, Ваше Высочество, не могу взять в толк, о чем Вы, – медленно покачала она головой, отвечая ему таким же прямым взглядом. Цесаревич хмыкнул, делая несколько шагов вокруг низкого столика, что отделял его от сидящей на диванчике гостьи.
– О Вашей попытке – удачной, надо признать – оболгать mademoiselle Голицыну.
Баронесса поморщилась при упоминании этой фамилии. В том, что она не питала любви к Катерине, сомнений не было. Но чтобы пойти на подобные действия после одной лишь словесной перепалки… этого цесаревич все еще не мог взять в толк.
– При всем моем к Вам уважении, Ваше Высочество, это грязная клевета. Полагаю, Вам ее наплела сама mademoiselle Голицына?
– Напротив, – он усмехнулся, – она до последнего не могла предположить, что именно Вас так не радует ее присутствие в штате государыни.
– Поверьте, Ваше Высочество, не меня одну, – презрение в голосе и во взгляде даже не скрывалось, отчего Николаю пришлось сдержать собственное чувство неприязни к сидящей перед ним барышне. Он понимал, что при Дворе не может быть одинаково приветливого отношения ко всем, и даже в тесном фрейлинском кругу неизбежны столкновения мыслей и натур, но все же оставаться полностью безучастным к подобным гниющим насквозь личностям было довольно сложно.
– Однако столь активно устранить неугодную барышню пытаетесь только Вы, madame. Сначала покушение, пусть Вы и были только информатором, затем драгоценности. Не боитесь наказания? Вы не просто подпортили платье или запустили мышь в постель – Вы намеревались умертвить человека.
Баронесса стиснула зубы, желая подняться на ноги и с привычной ей надменностью осведомиться, по какому праву ей ставят в вину не имеющие к ней отношения деяния. Но перед ней стоял Наследник Престола. Пусть мальчишка, еще почти никакой роли в государстве не играющий, но все же член Императорской фамилии, да еще и защищающий явно не безразличную ему барышню. Насколько далеко протянется его карающая рука, выяснять не хотелось: если повезет, за нее вступится Император, но если нет, за одно только слово протеста ее лишат места при Дворе. Тем более что у нее не было намерения лишить жизни Голицыну – только разнести слух, что та крутит роман, даже не выдержав и пары месяцев траура, тем самым вызвав общественное порицание.
– На каком основании Вы предъявляете столь ужасные обвинения? – постаралась как можно спокойнее поинтересоваться баронесса.
Николай, догадывающийся, что просто так она не склонит голову и не признает вину, продолжая упорствовать до последнего, заложил руки за спину и прошел к высоким неприметным белым дверям, ведущим в смежную с кабинетом спальню.
– На основании признания графа Перовского, которому Вы передали информацию о прогулке mademoiselle Голицыной в Гостиный Двор, и на основании раскаяния mademioselle Розен, по Вашему указанию выкравшей драгоценности у Императрицы и подбросившей их в вещи mademoiselle Голицыной. Можете не отпираться, – предупредил он, видя готовность баронессы что-то возразить, – Анну Розен видели в момент ее визита в покои mademoiselle Голицыной. Служанка, направлявшаяся в соседнюю комнату, заметила сверток, но не придала этому значения. Чтобы судить Вас, мне было бы довольно даже Вашей причастности к покушению.
– Но Вам захотелось вынести мне самый строгий приговор, а для этого нужна не одна провинность? – с деланным равнодушием осведомилась баронесса.
Цесаревич покачал головой и несколько раз постучал костяшками пальцев по двери. Спустя мгновение левая створка приоткрылась, чтобы выпустить ожидавшую знака Катерину.
– Это я просила повременить, – спокойным тоном сообщила она.
Баронесса, не выглядящая удивленной, как-то презрительно фыркнула.
– Уже и до спальни добрались, mademoiselle? Впрочем, иного я от Вас не ожидала.
– Можете принести новую порцию слухов, пока придворное общество не оголодало – в последнее время, похоже, это единственная пища сплетниц.
Баронесса хотела было чем-то отразить эту шпильку, однако в обмен любезностями вмешался Николай, который уже яро желал как можно скорее завершить эту историю:
– Madame фон Вассерман уже ни с кем слухами не поделится – она сегодня покидает столицу.
– Неужели Вы замыслили все это из-за моего комментария о Ваших фамильных чертах?* – все же осведомилась Катерина, тщетно пытающаяся понять, насколько злопамятна баронесса. Та поджала губы.
– Вы осмелились опорочить мою честь своим грязным предположением, пока сами играли в невинность, – прошипела она, а Катерина как-то отстраненно подумала, что она и вправду недооценила этого противника. Чтобы затаить злобу на несколько месяцев за (отнюдь не пустую) одну-единственную фразу – с таким она встречалась впервые.
– Сомневаюсь, что там оставалось, что порочить, – вполголоса произнес цесаревич так, чтобы слышала только Катерина; и, уже громче, добавил, – надеюсь, сибирский воздух Вам придется по вкусу.
Жестом показав, что более не задерживает баронессу, Николай отвернулся. Та, к счастью, не стала никак выказывать своей реакции на приказ: церемониально поклонившись, она гордо удалилась. Тяжелая дверь с глухим стуком вернулась в свое положение, вновь погружая кабинет в тишину, едва разбавляемую тихим дыханием двоих. Цесаревич задумчиво отошел к окну, за которым виднелся большой круглый двухуровневый фонтан: густые потоки воды, дробящиеся на отдельные капли, драгоценными камнями блестели под яркими солнечными лучами. Разбитый перед флигелем парк был пуст, разве что стайка воробьев, что-то пытающихся склевать с песчаной дорожки, привносила в него жизнь. Но даже таким он казался приветливее дворца, переполненного фальшивыми лицами, способными на любое преступное действие за какую-то мелочь.
