Однако несмотря на то, что при Николае Павловиче Большой Двор всегда располагался именно в Александровском дворце, новый Император выбрал местом своего пребывания Екатерининский, куда сильнее похожий на Зимний — впрочем, лишь внешне. И Катерину, впервые посетившую Царское Село, это крайне обнадежило: не придется просить кого-либо из фрейлин или самого цесаревича составлять ей компанию в прогулках, дабы не заплутать в новых для нее анфиладах. Хотя последний все же лично изъявил подобное желание и не согласился оставить княжну в одиночестве уже на второй день после прибытия, когда все вещи были разобраны, и государыня огласила график дежурств, отпустив свободных фрейлин располагаться в Камероновой галерее.
Теперь, надеясь осмотреть хотя бы часть обширной территории, Катерина прогуливалась по Пейзажному парку в компании Николая, улизнувшего от зоркого отцовского ока и скучных государственных дел. Хотя бы здесь, за пределами столицы, ему хотелось насладиться жизнью, лишенной царственного статуса, пока не возобновились в полную силу все регулярные собрания, аудиенции и приемы. Царское Село имело огромное значение не только для императорской четы, но и для самого цесаревича: не столько потому, что здесь он появился на свет, сколько потому, что каждая половица, каждая фреска, каждый канделябр дышали памятью прошлого — его покойным дедом, с которым он проводил каждое лето в загородной резиденции. Года летели, а непонятное ощущение внутренней крепкой связи с этим местом оставалось: в минуты тоски или полной сумятицы в мыслях он мог придти в Воскресенскую церковь или Азиатскую комнату, хранящую коллекцию оружия Николая Павловича, и просто позволить себе ни о чем не думать, вслушаться в тишину и «поговорить» с дедом. Здесь становилось несоизмеримо легче: настолько, что перебираться в Зимний, когда приходило время, категорически не хотелось. Да и, казалось, все еще не отошедшему от недавней простуды, ему здесь становилось чуть лучше — даже лицо его вроде бы свежело, разрумянивалось, и улыбка выглядела куда как естественней. Катерина, порой ловящая себя на мысли о том, что не простуда тогда подкосила цесаревича, а нечто более страшное, с беспокойством вглядывалась в его черты и гадала, показалось ли ей, как на его лице промелькнула усталость?
— …до сих пор стыжусь, как смеялся тогда над увальнем-Сашей, — донеслись до ее слуха пронизанные легкой горчинкой слова Николая, замершего перед прудом, за которым виднелся невысокий павильон, выкрашенный бледно-голубой лазурью. Она и не заметила, как в своей прогулке они не просто удалились от Екатерининского дворца, но и миновали Обводной канал, спустившись к островку, где еще в юность ныне здравствующего Императора был построен Детский домик, впоследствии ставший местом игр его сыновей. Николай особенно любил это место: оно словно бы собрало в себе все самые яркие и теплые воспоминания — шумных и веселых празднеств, тихих и уютных будней, когда удавалось сбежать из-под строгого надзора гувернеров и провести несколько часов как простым детям. В играх и шалостях.
— Надо же, она еще стоит, — задумчиво произнес цесаревич, приближаясь к большой лодке, когда-то покрытой солнечно-желтой краской, но со временем утерявшей былую яркость; дерево местами обнажилось и потемнело, но все еще выглядело крепким. — Это был подарок an-maman, мне в тот день исполнилось четырнадцать, а за несколько дней до того мы отпраздновали день ангела Саши.
Лицо Николая посветлело: даже если бы Катерина не знала о том, с какой нежностью он всегда относился и к покойной Императрице, и к брату, она бы могла с уверенностью говорить, как важны для него эти воспоминания счастливого детства. И, в то же время, как иной раз проскальзывает в голосе тихая грусть: от того, что уже ничего не вернуть.
— Вы же не откажете мне в сопровождении? — внезапно обернулся он к своей спутнице, отчего та на миг замешкалась с ответом, но почти сразу покорно склонила голову.
— Почту за честь, Ваше Высочество.
Принимая поданную руку и придерживая юбки репсового прогулочного платья, она миновала пышные прибережные кусты и с некоторой опаской ступила внутрь суденышка, стоило цесаревичу с некоторым трудом столкнуть оное на воду. Присоединяясь к даме, он медленно отвязал лодку от гранитного столбика: бечева задубела от времени и влаги, плохо поддаваясь его усилиям. Однако упорства Николаю было не занимать, что он доказывал из раза в раз — замечая, как на стесанной костяшке выступили мелкие капли крови, Катерина только вздохнула и подняла весла, покоившиеся внутри лодки. Видимо, за парком хорошо следили, раз все осталось нетронутым и, что более важно, до сих пор пригодным к использованию.
— Вы когда-нибудь удили рыбу, Катрин? — с каким-то мальчишеским задором поинтересовался у нее цесаревич, когда лодка медленно отошла от пристани, направляемая в сторону соединения Детского и Фасадного прудов. По левую сторону из-за вековых деревьев, чьи кроны уже почти полностью украсились молодой зеленой листвой, желтели стены Александровского дворца, по правую — вдалеке виднелся Арсенал, высокий павильон из кирпича, ставший одним из первых музеев, где хранилось оружие покойного Николая Павловича. Здесь и вправду дышалось легче, чем в Петербурге, и даже августейшая семья воспринималась как-то иначе: даже при том, что (как бы она себя ни корила) она не столько благоговела перед ними, сколько имела искреннюю симпатию, вдали от официального и холодного Зимнего границы становились еще менее ощутимыми.
И это пугало. Временами казалось, что однажды она забудется, тем самым подписав себе смертный приговор.
— Увы, — стараясь развеять дурные мысли, Катерина рассмеялась, — маменька старалась всячески оградить нас от неподобающих юным барышням занятий.
— Почему-то я полагал, что Вы всячески старались нарушить ее наказы.
— Когда я дала Вам повод думать обо мне так дурно? — шутливо обиделась она, но губы подрагивали в улыбке. Николай с едва скрываемой нежностью наблюдал за каждым мимолетным изменением в ее лице, словно стараясь не упустить ни единой эмоции и взгляда.
— Неужели Вы и картофеля никогда на углях не пекли?
— Ваше Высочество, — притворно возмутилась Катерина, — Вы заставляете меня думать, что нас держали даже в большей строгости.
— Предлагаю срочно исправлять эту несправедливость, — заключил цесаревич, делая еще один мощный гребок веслами и расправляя плечи для пущего эффекта, — сейчас мы направляемся к домику: наверняка там остались удочки.
— Я бы больше волновалась за то, чтобы в пруду осталась рыба.
Вероятно, ее колкое замечание оказалось пророческим — рыба действительно водиться в пруду не пожелала, или же она оказалась не столь глупа, чтобы насаживаться на крючок. С полчаса продолжались попытки обнаружить и зацепить хотя бы самого не примечательного окуня, оканчивающиеся явлением на свет то какой-то заскорузлой коряги, то густого клубка склизких водорослей, а то и вовсе «кражей» неплотно прикрепленной ленты из прически, после чего о рыбалке пришлось вообще забыть: Катерина, решившая, что спускать с рук такую оплошность нельзя даже Наследнику Престола, вознамерилась отплатить не менее крупной монетой. Оставив удочку, она бросилась за Николаем, явно почуявшим угрозу.
Гоняющиеся друг за другом между редкими пихтами, в которых скрылся от лишних глаз Детский домик, они сейчас едва ли помнили о своем положении и статусе, и, пожалуй, даже о возрасте — цесаревич то поддавался княжне, непривычной к бегу в тяжелом платье (объемный кринолин ничуть не способствовал удобству), то в самый последний момент резко вырывался вперед, вновь увеличивая между ними расстояние. Она же, в свою очередь, устав от бесплодных попыток, вдруг вскрикнула, опускаясь на не успевшую еще прогреться землю и с неудовольствием смотря на лодыжку, едва выставленную из-под плотной юбки. Хитрость не осталась незамеченной: Николай отреагировал моментально, тут же оказываясь возле своей дамы, чтобы с беспокойством подать руку, которая была сразу же принята. Но вместо того, чтобы попытаться встать, Катерина, не сдержав коварной улыбки, резко потянула его на себя и предусмотрительно отодвинулась, когда цесаревич приземлился рядом. Жухлая трава, под которой пробивалась свежая зелень, почти не смягчила удара, но все же боли как таковой не последовало — разве что ссадина на ладони может появиться, да грязное пятно на мундире.
