В ней действительно не осталось уже каких-либо сильных эмоций. Все, чего она желала — добиться самого строгого приговора для того, по чьей милости оказалась разлучена с семьей и потеряла папеньку. Даже когда-то бушевавшее намерение лично взглянуть в лицо находящемуся под пытками старому князю, узнать, неужели он и вправду забыл о сестре, которой его действия явно бы не принесли счастья, стихло. Сгорело в собственном пламени ярости, осыпалось невесомым пеплом, осталось лишь едкой горечью в легких.

Слишком многое легло на ее плечи, слишком быстро заставило повзрослеть. Между двадцатилетней барышней, дразнящей сестру очередным письмом, счастливой невестой, перед которой — полная спокойствия и тепла жизнь, и сегодняшней фрейлиной Императрицы отнюдь не бриллиантовый шифр и восемь месяцев. Между ними целая непреодолимая пропасть.

— Скажите, Ваше Высочество, — в обращенном к нему взгляде была только агонизирующая боль, — своей свободой после покушения на Великую княжну я обязана Вам?

Николай вздрогнул.

Вспоминать о том разговоре трехмесячной давности ему не слишком-то хотелось.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, январь, 22.

— Федор Кузьмин был допрошен, — уведомил сына государь, — он поведал, что княжна Голицына просила его достать где-нибудь острый нож или другое холодное оружие, как можно скорее. Он полностью отрицал причастность князя Трубецкого к этому: нож он взял у знакомого сапожника, самого же князя ни в тот день, ни ранее он не видел.

— Ложь! — вспылил Николай. — Трубецкой его просто запугал, возможно, пригрозил отнятием жизни, или же семьей. Это не имеет значения, — цесаревич шумно выдохнул, разводя руками, — как Вы можете просто поверить в слова, не подкрепленные никаким доказательством?

— А как я могу просто поверить в Ваши слова, Николай?

— Стало быть, истина не найдена? Положим, я лишь желаю защиты небезразличной мне барышни. А что с Кузьминым? Может ли кто-то подтвердить его признание?

— Мажордом, служащий у Трубецкого, уверял, что Федора Кузьмина видит впервые, и в знакомстве с его барином он замечен не был.

— Они могли встречаться за пределами особняка, — возразил цесаревич, хмурясь. Он мог понять подозрения Императора, однако они принимали слишком крупные размеры.

Нехотя, он вынул из-за отворота парадного мундира плоский конверт со нарушенной печатью, доказывающей, что послание уже было вскрыто, и передал его государю. Тот, бросив вопросительный взгляд на сына, принял письмо, однако не торопясь приступать к чтению. Видя, что отец медлит, Николай протянул ему до того сжимаемый в ладони перстень-печатку и пояснил:

— Возможно, это не очистит имени княжны Голицыной, однако, смею надеяться, что Ваша уверенность в непричастности князя Трубецкого к покушению на Марию пошатнется.

Зашуршала бумага, забегали прищуренные глаза по торопливо выведенным строчкам — похоже, время у адресанта поджимало. Впрочем, судя по той информации, что несло в себе послание, писавший и впрямь сильно спешил, желая как можно быстрее донести сведения до — Александр вновь поднял взгляд к первой фразе — цесаревича. Однако, с каких это пор его сын принимает подобные отчеты?

— Когда Вы получили это донесение? — осведомился Император, удостоверившись в подлинности подписи и ювелирного изделия.

— За сутки до того, как было совершено покушение на Марию. А это, — Николай подал еще один конверт, ничем не отличающийся от предыдущего, — днем позже.

Несколько минут прошло в полном молчании, пока Александр изучал второе послание, сверял его с первым и что-то обдумывал, потирая висок и сдвигая к переносице густые брови. Цесаревич все это время лелеял надежду на то, что отец не задастся ненужными вопросами, на которые он пока не был готов дать ответ: и без того решение продемонстрировать эти послания не было бы принято, если бы не угроза чести и свободе Катерины.

— Допрос лиц, указанных здесь, будет проведен незамедлительно. Однако оправдывать женщину лишь потому, что она обладает приятной наружностью…

— На месте княжны Голицыной мог оказаться кто угодно, — бесстрастным тоном сообщил цесаревич, обрывая воспитательную речь отца, — мое решение не переменилось бы. Не Вы ли постоянно напоминаете мне, что я будущий Император, Ваше Величество? Так позвольте мне принимать решения самостоятельно и отвечать за них: однажды этот момент все равно настанет.

Александр остановил задумчивый взгляд на сыне, смотрящем твердо и уверено: внешняя мягкость и нежность, не раз попрекаемые им, скрывали железный стержень, похоже, передавшийся от покойного деда. Возможно, однажды из него выйдет действительно достойный правитель Империи, если он не пойдет по стопам своего отца, в юности отличавшегося излишней горячностью, особенно в женском вопросе. То, что сейчас Николай отстаивал честь и доброе имя хорошенькой барышни, а не «любого подданного», как он стремился показать, было видно, однако, в его глазах читалась готовность принять ответственность, и Александр не мог этого отрицать.

— Если Ваше мнение о ней окажется ошибочным, Вы лично будете присутствовать на ее казни.

— Слушаюсь, Ваше Величество.

Чтобы дать ответ, ему не потребовалось ни мгновения раздумий. Непричастность Катерины и ее верность короне не вызывали у него сомнений, и потому он был готов принять любое условие, лишь бы отец оставил ему возможность решить судьбу княжны. Это было меньшим, что он мог сделать для нее.

И все же, он не мог не признать — одна лишь мысль о противном исходе, нарисовавшая слишком живую картину расстрела, который ему пришлось бы наблюдать, вызвала тошноту. Он сомневался в том, что сумел бы, не закрывая глаз, не порываясь что-либо изменить, смотреть на ее последние минуты.

А ведь Император наверняка бы заставил его лично оповестить Катерину о приговоре.

— Княжна Голицына будет отослана из Петербурга сегодня же, — подвел итог Александр. — С ней отправятся жандармы, которые будут наблюдать за княжной до полного подтверждения ее невиновности. До этого момента Ваши встречи с ней запрещены.

Отрывисто кивнув, как того требовал этикет, тем самым демонстрируя полное принятие монаршей воли, цесаревич развернулся в сторону выхода из кабинета. Самый тяжелый разговор остался позади, и теперь следовало как-то увидеться с Катериной и успокоить ее: Петропавловская крепость растаяла на горизонте, а остальное она сумеет пережить — в ней было куда больше силы, нежели кто-либо мог представить. Разве что оберегать ее оттого хотелось ничуть не меньше.

— Я надеюсь, Вы не потеряете голову от женщины настолько, чтобы отказаться от престола.

Слова Императора настигли Николая, когда тот уже взялся за витую ручку. Помедлив, он все же нажал на механизм, но прежде, чем дверь приоткрылась, он твёрдо и спокойно произнёс:

— Я хорошо помню о своём предназначении, Ваше Величество, и давно вышел из возраста, когда совершают глупости.

Хотя такая женщина была достойна даже отречения.

Комментарий к Глава восьмая. И хлынет мгла, и ночь разверзнется еще бездонней

* Итак, пусть даже вам извне дана Любовь, которая внутри пылает, - душа всегда изгнать ее вольна. (ит.) “Божественная комедия”, Чистилище, песнь 18.

** это не имеет значения (фр.)

========== Глава девятая. Не сыграть эту жизнь иначе ==========

Российская Империя, Царское Село, год 1864, май, 3.

Происходящий по сложившейся за несколько лет традиции после празднования годовщины бракосочетания Их Императорских Величеств переезд на сей раз случился уже после праздника Светлого Христова Воскресения. Не все придворные разделяли радость августейшей фамилии от сего события, поскольку многим жизнь вдали от столицы казалась слишком уж пасторальной, лишенной того, что искали те, кто был готов лишиться последнего, дабы оказаться при Дворе. Александровский дворец в пышности и помпезности проигрывал Зимнему: всего два этажа, за минусом цокольного, верхний из которых был отдан под служебные помещения, а бельэтаж принял парадные комнаты. Впрочем, находилось и то, что радовало обитателей дворца: простота его плана — центральный фасад, отведенный под главное здание, и пара боковых флигелей. Внутри — расходящиеся в стороны анфилады, длящиеся на протяжении всего парадного фасада и оканчивающиеся либо церковью, либо библиотекой. Если Зимний казался местом для проведения пышных торжеств и приемов, призванных продемонстрировать величие русского двора, то Александровский скорее напоминал место отдохновения тех, кому нельзя было забыть о своем высоком положении.