— Сознавайся, думала с утра о цесаревиче? — смеясь, настойчиво поинтересовалась Сашенька, прожигая ее взглядом. Катерина закрыла глаза: соседка словно вознамерилась по поводу и без задавать такие вопросы. Хотя, тут и вправду стоит выразить «благодарность» цесаревичу, напомнившему о себе столь неожиданно, да еще и с этой таинственностью. Конечно, Сашеньке не составило труда вспомнить одну из главных, когда девушка с утра в мыслях рисовала образ любимого человека, равнодушного к ней; считалось, что вечером он должен был ее навестить.

— Onde, poniam che di necessitate surga ogne amor che dentro a voi s’accende, di ritenerlo è in voi la podestate*.

Если она надеялась на то, что это остановит интерес Жуковской, она крупно ошиблась. Любопытство той не знало границ, особенно когда дело касалось сердечных переживаний. Ни о каком «изгнании чувства» она и думать не желала.

— Счастливей станет ли от этого душа? — в тон ей отозвалась Сашенька. — Передо мной ты можешь не таиться — я ж вижу все.

Нарочито ничего не говоря, Катерина отошла к зеркалу, намереваясь поправить прическу и позвать служанку, дабы сменить платье. Все это было чистой воды глупостью, и даже если от внимательного взора соседки ее состояние не могло укрыться, она не лгала, цитируя Данте — сколько сильно б ни пылало чувство, разум мог справить свой справедливый суд.

Должен был.

Впрочем, разум едва ли удавалось заглушить радостью от скорой встречи, но не столько в силу того, что Катерина не видела цесаревича с того злополучного бала, сколько из-за ее волнения за его состояние. Резко остановившись в нескольких шагах от дверей, она сделала глубокий — насколько позволял туго затянутый корсет — вдох, выравнивая дыхание. Мазнув взглядом по безмолвным слугам, несущим пост, приблизилась, но стучаться не пришлось: один из охранников собственноручно отворил перед ней дверь. Она знала, что ее ждут, однако подобный жест все же вызвал удивление; впрочем, никак не выказанное.

— Ваше Высочество, — не скрывая улыбки, Катерина склонилась в книксене, — я рада видеть, что Вы здоровы.

— А я рад знать, что Вас не отлучили от Двора, — вернул ей ответную учтивость Николай; и хотя в голосе его звучала ирония, он явно был серьезен.

— Боюсь, это ненадолго — mademoiselle Ланская поражает своим упорством.

Она не любила осуждать кого-либо, но в сложившейся ситуации не выдать подобный комментарий оказалось выше ее сил. Она и вправду невероятно устала от того, что происходило в стенах дворца, и если бы не всеобъемлющее желание до конца своих дней оберегать государыню и исполнять ее приказы, и быть подле цесаревича, она бы уже давно просила об отставке. Клетка оставалась клеткой, сколько бы золота ни пошло на ее сооружение и сколько бы драгоценных камней ни украсило ее изнутри.

— Не думаю, что это ее рук дело, — жестом предложив гостье занять кресло у окна, Николай сопроводил ее и присел напротив. — Она, конечно, не питает к Вам особо теплых чувств, но на подлог бы не осмелилась. Ее орудие — острый язык, но марать руки она не станет.

— Даже если это будут чужие руки? — все так же не сводя с него взгляда, осведомилась Катерина.

Она не могла не признать весомую долю правды в этих словах: Ланская действительно не упускала случая задеть ее колким упреком или упомянуть в грязной сплетне, но все это больше походило на изящную пикировку, проводимую скорее со скуки, нежели в силу реальной ненависти. Им было нечего делить: ни мужчину, ни место, ни статус. Даже если принять во внимание тот факт, что при дворе Катерину считали фавориткой цесаревича, сама Александра являлась крестницей покойного Императора, что давало ей куда больший вес в обществе, и могла претендовать на любого дворянина из высшего круга, вздумай она возжелать брака. Для того, чтобы закончить дворцовую карьеру Катерины, ей было бы достаточно просто поставить Императора в известность об отношениях той с его сыном, приукрасить парой несуществующих фактов, выставив ситуацию как угрожающую Империи, и дело сделано. Но Ланская находила удовольствие в наблюдении, в этом не было сомнений, и потому поверить в то, что клевета — ее рук дело, становилось крайне сложно.

— Вряд ли, — Николай подпер рукой подбородок. — Кто из фрейлин был рядом с государыней в те дни?

— Mademoiselles Волконская, Мещерская, Анненкова, Олсуфьева, Розен, — начала перечислять она, вспоминая тех, кто заступал на дежурство или же присутствовал при утреннем и вечернем туалете. В остальные часы доступа к шкатулкам не было, если говорить о возможности незаметно взять украшения.

— Как на подбор ни одной активной сплетницы, — не преминул отметить цесаревич, — что одна, что другая — воплощение невинности. Насколько мне известно, ни с одной из них Вы не были в ссоре?

— Увы, — Катерина пожала плечами, — по крайней мере, точно не до той степени, чтобы ожидать подобной клеветы. С mademoiselle Анненковой мы как-то повздорили из-за облитого шампанским платья, а mademoiselle Розен я не нарочно сбила с ног однажды, но сомневаюсь, что хотя бы одна из них затаила на меня злобу. Тогда mademoiselle Ланская уже должна была мне желать смерти в застенках Секретного дома.

Это было резонно. Действительно, если бы за каждую мелочь, причем, единожды произошедшую, фрейлины чинили друг другу столь крупные козни, штат Великих княгинь и княжон уже бы опустел, да и Двор в целом, пожалуй. Но в случившемся определенно была замешана именно придворная дама, даже если она оказалась лишь исполнительницей, а причинить вред хотел кто-то со стороны. Со стороны?..

Николай замер, прокручивая в уме внезапную догадку, после чего тут же поднялся на ноги, стремительно подходя к письменному столу и пытаясь найти среди беспорядочно лежащих бумаг полученное утром письмо. Ответ на его собственный запрос, отправленный еще вечером того же дня, что было проведено дознание.

— Вам знакомо имя Татьяны Беляковой?

Катерина озадаченно качнула головой.

— Почему Вы спрашиваете, Ваше Высочество?

— C’est pas grave*, — не стал объяснять цесаревич, переходя к следующему вопросу, — а с mademoiselle фон Вассерман Вы не конфликтовали?

— Баронесса? — утончила она. — Мы особо и не вели бесед никогда. Почему Вы вспомнили о ней?

— Не берите в голову, Катрин.

Однако, попытка оставить эту тему оказалась напрасной: Катерина покинула кресло и приблизилась к Николаю, складывая руки на груди и не сводя с него непреклонного взгляда. Невольно, он залюбовался чертами ее лица, сейчас столь по-детски нахмуренного, яркостью зеленых глаз, переполненных упрямством и желанием добраться до сути. Кажется, она начинала злиться, и это вызывало только добрую усмешку с его стороны; в такие моменты в ней было что-то особенное.

— От чего Вы пытаетесь меня уберечь, Николай Александрович?

Она остановилась буквально в паре шагов; тихий, ровный тон голоса, абсолютное спокойствие, но явное намерение выведать все возможное. Никакого смирения, никакого благоговения, никакого раболепства. Возможно, именно это в ней и восхищало, заставляло присмотреться. Заинтересоваться.

Все с той же полуулыбкой дотронувшись до ее руки, помедлив, прежде чем, не сводя с нее глаз, мягко коснуться губами тыльной стороны ладони, он, продолжая удерживать ее руку в своей, произнес:

— Если бы я мог от чего-либо Вас уберечь, давно бы это сделал. Я всего лишь не имею пока полной уверенности в своих предположениях, и потому не желаю их озвучивать.

— Вы ведь говорили с графом Перовским?

Она выглядела так, словно знала все, и в какой-то момент цесаревич даже внутренне напрягся, пытаясь понять, кто и где допустил промашку. Однако… если бы она и вправду оказалась осведомлена, неужели она бы отреагировала настолько спокойно? Нет. Она лишь угадала. Не более.

Николай кивнул, осторожно размыкая пальцы и обходя письменный стол, тем самым создавая между ними дистанцию.

— Он действовал по указу князя Трубецкого.

— Почему-то я уже не испытываю удивления, — устало изрекла Катерина и, после недолгого молчания, добавила. — И злости тоже.