Тут ему дал пинка стражник да еще выругал. Тэли, отскочив в сторону, хотел ударить грубияна. Стражник узнал Князева любимца, испугался, упал к его ногам. Тэли замахнулся, но потом опустил руку — не до того, надо поскорей в замок. Герхо был в своей боковушке, князь еще не вернулся из костела. Преподобный Гумбальд правил там службу, призывал к покаянию, ах, как страшно было Тэли! Он схватил Герхо за руки, засыпал его вопросами, но Герхо упорно молчал.

— Что с нею сделают? Разве она когда спала с князем в замке? Где же князь с нею встречался? Но если она любовница князя, он должен избавить ее от кары! Может, ничего ей не будет?

— Ничего не будет! — повторил Герхо, качая головой и усмехаясь. Камнями ее побьют, вот что! — вдруг произнес он со злобой.

Тэли сперва не понял. Но прошла минута, другая, и он понял все. А на следующий день увидел собственными глазами.

Преступницу должны были на заре вывести из подвала. Накануне Тэли весь день не мог пробиться к князю, а к вечеру уже не хотел его видеть. Ночь Тэли провел, прислонясь к бревенчатой стене ратуши и прислушиваясь к тому, что там делалось внутри. Но ему почти ничего не было слышно. На заре Юдку со связанными веревкой руками повели за городскую стену. Там, по дороге в горы, есть поле, а посреди поля выложен круг из камней. Совсем небольшой круг — здоровый мужик мог бы перекинуть через него молот. А дальше по всему полю разбросаны камни поменьше, привезенные сюда в прадедовские времена; гладкие кругляши, такие, чтобы удобно было взрослому человеку в руку взять. К этому кругу и повели Юдку. Кастеляновы холуи подталкивали ее, пинали, когда она, теряя силы, начинала волочить ноги, будто раненая. Волосы падали ей на лоб, на щеки, она шла понурясь, но шла, и зря ее подгоняли — она еще тащила за собой этих болванов, уцепившихся за веревки, которыми у нее были скручены руки за спиной, тащила их, как вепрь тащит на себе гончих. Она шла, раскачиваясь из стороны в сторону, словно врезаясь в толщу воздуха. Толпа следовала за ней, глухо, настороженно гудя, готовая, как свора собак, по первому знаку накинуться на жертву. Духовенство проводило Юдку лишь до городской стены, у ворот все священники остановились, махая кропилами ей вслед. В толпе то и дело вспыхивали смешки и тут же гасли, как скрип окованных железом колес по песку. Тэли оборачивался, смотрел — кто там смеется, но не мог различить ни одного лица. В глазах у него туманилось. Дорога шла под уклон, и он все время видел Юдку, которая тащила за собой челядинцев и копейщиков, видел, как ее подгоняют древками копий, как все идут по дороге меж двумя рядами верб к страшному кругу, выложенному из камней. Оттуда видна река, а если обернуться — город, над которым сейчас подымаются розоватые облачка дыма. И вот дошли. Юдку развязали и грубо толкнули на середину круга. Она приподняла руки, машинально посмотрела на красные следы от веревки, потом сильным движением обеих рук откинула со лба каштановые кудри, глянула вперед. И словно сейчас только увидала она толпу, которая неотступно следовала за ней из города, толпу, сплошной стеной стоявшую у границы круга, обозначенной камнями. Глянула и изумилась: взор ее переходил с одного лица на другое, она видела всех этих людей — женщин, мужчин, подростков; у всех нижняя губа поджата, хищно поблескивают белые зубы, все не спускают с нее глаз, сжимая в руках камни. Звериный страх наполнил ее сапфировые очи, расширил темные зрачки. В изнеможении обернулась она назад — там, далеко внизу, струились зеленые холодные воды Вислы. Когда Юдка отвела взор от реки, в нем уже не было страха; скользнув поверх многоголовой толпы, он остановился на Сандомире. Тэли невольно посмотрел туда же и увидел объятый покоем город на высокой горе. Вставал погожий летний день, легкая дымка была пронизана светом, и белые стены замка, высившегося против костела, купались в лучах солнца. Тэли опять взглянул на Юдку — теперь на ее лице светилась улыбка, как в прежние времена. Она плавно подняла вверх обе руки, будто начиная торжественную пляску. И тут метко брошенный камень с силой ударил ее в грудь. Она еще выше вскинула руки и издала один лишь звук, резкое, пронзительное «И-и!», которое, как стрела, вонзилось в утренний воздух. Глаза ее подернулись томной поволокой, высоко поднятые брови поползли вниз, потом опустились веки, в страдальческом изломе поникли уголки рта, словно крылья птицы, и улыбка исчезла с лица. Медленно согнувшись, Юдка упала ничком на землю, и град камней обрушился на нее, превращая ее тело в кровавое месиво. Ужасающий рев прокатился по толпе, и вскоре над Юдкой вырос холмик из камней.

Тэли молча поворотил к городу, пересек его из конца в конец, глядя перед собой невидящими глазами, и, выйдя через противоположные ворота, зашагал по курившейся пылью дороге. Он сам не помнил, когда и как переправился через Вислу. Ровным твердым шагом шел он к Кракову, нигде не сворачивая.

День был великолепный. Солнце стояло еще невысоко, но припекало изрядно, по лицу Тэли струился пот. За выкорчеванными участками начинались поля. Их теперь вспахивали с осени. Бабье лето застилало черные борозды тучных паров, отливая под солнцем голубизною, как будто небо спустилось на землю. Кое-где голый до пояса смерд понукал малорослую русскую лошадку, налегая на рукояти сохи, которая раздирала стерню, а порою вгрызалась сошником в еще не тронутую целину. По обочинам веками исхоженной дороги тянулись густые заросли бурьянов, торчали высокие зеленые стебли и лопухи, достигшие к осени исполинских размеров. После утреннего тумана на листьях осели серебристые капельки; когда Тэли случайно задевал за лопухи рукою, капельки дождем сыпались на землю, но он этого не замечал.

Он часто останавливался и смотрел на высокое, ярко-синее небо. После полудня он присел на краю дороги, у пня, на котором сидел старый крестьянин и грыз ломоть черного, как земля, хлеба. В ответ на приветствие крестьянин что-то пробурчал, не переставая жевать. Тэли даже не смотрел на него, но вдруг с удивлением отметил, что испытывает обычное человеческое чувство — голод. Он не понимал, как это возможно и как вообще возможно, что мир еще существует. Ему казалось, весь мир и он сам исчезли, потонули в красном тумане, стоявшем перед его глазами.

Тэли двинулся дальше, уже более медленным шагом. К вечеру он услыхал позади себя топот лошадей. Солнце теперь светило ему прямо в лицо, и длинная тень скользила у его ног, ложась темной полосой на поле.

Вдруг он заметил близ своей тени другую тень, такую же длинную. Тэли обернулся. Рядом с ним шел князь Генрих и что-то говорил. Видно, князь уже несколько минут шел так и говорил, потому что Тэли уловил конец какой-то фразы. Позади них Герхо вел под уздцы двух коней. Тэли подумал, что Герхо похож на ангела, сопровождавшего Товию, — руки подняты в стороны, как крылья, бледное лицо в желтоватом закатном свете кажется вылепленным из воска.

Словно очнувшись ото сна, Тэли взглянул на своего господина постаревшее лицо князя выражало тревогу и смущение. Заметив, что взгляд Тэли стал более осмысленным, Генрих снова заговорил.

— Тэли, — кротко спросил он, — Тэли, куда ты идешь?

Тэли ничего не ответил, но остановился и повернул лицо к князю. Тот положил руки ему на плечи, потом схватил его за локти.

— Тэли, бога ради, отвечай, куда ты идешь?

В памяти Тэли вдруг возникло зеленое, холодное Королевское озеро, и он сказал:

— На родину.

— Что ж так вдруг, никому не сказавшись? Вернемся в замок, соберешься, поедешь с рыцарями. Ты даже коня не взял.

— Не надо мне коня.

Тэли смотрел мимо князя, куда-то вдаль, где синела полоска леса. Лицо у него было застывшее, будто покрытое ледяной коркой. Князь тряхнул его за руки.

— Тэли, Тэли, проснись!

— Я не сплю, — сказал Тэли. — Я возвращаюсь на родину.

— Подумай, до Зальцбурга так далеко…

— Далеко, но я дойду.

— У тебя ни коня, ни денег.

— В дороге разживусь.

— Ты не знаешь дороги.

— У людей спрошу. Пойду в Краков…