Перикл пригласил на амфидромию и Филохора, другого стратега.
— А твоей жены здесь не было? — спросил его Перикл.
— Кажется, была, но убежала, — ответил тот, смеясь. — Испугалась, что, увидев её, я задам ей взбучку.
— Но ты не стал бы, верно?
— Конечно, не стал бы, — поняв, ради чего затеял этот разговор Перикл, ответил Филохор. — Наши жёны — такие же люди, как и мы. Свободу и интересы женщин надо уважать.
— Справедливо, — сказал Перикл.
Афродисия, поняв, как Перикл и Филохор заступились за неё, расцвела от счастья.
На амфидромию в дом Перикла пришло так много гостей, что они едва разместились в перистиле, внутреннем дворике дома, где был устроен очаг, вокруг которого Периклу предстояло пронести, держа на вытянутых вперёд руках, сына и таким образом, следуя старому обычаю, признать ребёнка и принять его в свою семью. Жене на амфидромии отводилась очень маленькая роль: она должна была вынести ребёнка в перистиль и положить его на землю у ног мужа.
Ещё до выноса ребёнка слуги обнесли всех гостей чашами с угощениями и попотчевали вином, так что гости не скучали, пили и закусывали, шутили, смеялись, хвастались друг перед другом подарками, которые они принесли новорождённому и его родителям, Аспасии и Периклу. Гостей развлекали флейтисты и акробаты, приглашённые по случаю праздника, молодые люди, эфебы, обняв друг друга за плечи, показали гостям военный танец, раззадорили всех мужчин, и те норовили тоже пуститься в пляс, когда Эвангел, распорядитель праздника, выйдя в перистиль через широкую дверь экседры, громко объявил о начале амфидромии. Гости успокоились, но снова весело зашумели, когда вслед за Эвангелом в дверях появился Перикл.
Перикл поприветствовал всех, подняв руки над головой и сияя счастливой улыбкой. Потом повернулся лицом к двери, поджидая Аспасию. Она не заставила себя долго ждать, вышла с ребёнком на руках в сопровождении прислуги, приблизилась к Периклу и, наклонившись, бережно опустила на циновку запелёнатого ребёнка. Перикл присел на корточки, взял ребёнка, повернулся к гостям и крикнул, держа сына на вытянутых руках:
— Мой сын! Мальчик! Наследник!
Тут все закричали и зааплодировали, выступили из-под балкона вперёд, держа в руках кружки и мешочки с пшеницей, ячменём, горохом и солью. Едва Перикл сделал шаг вперёд, к очагу, как всё это зерно и соль взвились в воздух, осыпая Перикла и новорождённого.
— От всех злых сил! — закричали гости, бросая горстями ячмень, пшеницу, горох и соль. — На угощение добрым духам! Сколько зёрен, столько и счастливых лет! Хлеб и соль — во все дни!..
Перикл обошёл вокруг очага, да не раз, как было положено по обычаю, а три раза, чтобы гости успели исчерпать свои запасы зерна и соли, которыми теперь была усыпана вся земля вокруг очага, а в очаге, где горел огонь, соль трещала и стреляла на жарком огне, горящее зерно заполнило перистиль хлебным дымом.
Эвангел объявил, что обстоятельства таковы: Перикл уже завтра отправляется с инспекторской проверкой в Фурии и, значит, вслед за амфидромией, сразу же начнётся и другой праздник — присвоение имени новорождённому.
Перикл вернулся к двери, позвал Аспасию и, когда та вышла и стала рядом с ним — счастливая, нарядная, красивая, — поднял ребёнка обеими руками над головой и сказал громко:
— Перикл! Даём сыну это имя — Перикл! Пусть слава его разлетится по всему миру! Перикл! Перикл-младший!
Тут все стали толкать друг друга, устремившись к Аспасии и Периклу с подарками. Подарки складывали у их ног. Вскоре перед Аспасией и Периклом выросла целая гора — свёртков, шкатулок, ларцов, кувшинов, мешочков, ящиков.
— Столы же накрыты в экседре! — объявил Эвангел. — Будем пировать до утра!
В экседре все гости стали чинно подходить к Аспасии и Периклу, чтобы поглядеть на Перикла-младшего, сказать ему и его родителям какое-нибудь доброе слово и засвидетельствовать своё присутствие на празднике. Те из гостей, что не надеялись, помнят ли их Перикл и Аспасия, представлялись, друзья и близкие обнимались и целовались, щекотали младенцу пяточки, чтоб и ему было весело.
Пир длился до утра.
Вместе с Периклом в Фурии уплыли Протагор и Геродот: Протагор — потому что ему было поручено составить законы для Сибариса, Геродот же, как он объяснил это сам, — чтобы присмотреть себе дом, в котором он мог бы поселиться в старости...
Фурии были вторым городом, основанным по настоянию Перикла за пределами Аттики. Первым был Амфиополь во Фракии на Стримоне — укрепление на границе с Македонией, Фурии же решено было основать в Великой Греции на берегу Тарентского залива близ разрушенного кротонцами некогда славного Сибариса.
Сначала Перикл хотел просто восстановить Сибарис, но потом расчёты показали, что легче и дешевле построить город на новом месте, рядом с руинами, чем расчищать для строительства старое. Но славу Сибариса Фурии, несомненно, должны были перенять: не ту славу, которую создали городу его изнеженные в роскоши и развращённые жители, а славу форпоста греков в стране Итала. Хотя, как говорил Перикл, и богатство, какого достиг некогда Сибарис, Фуриям не помешало бы.
— Ты почти не живёшь в Афинах, — сказала Периклу Аспасия, узнав, что он собирается побывать в Фуриях. — То ты на Эвбее, то в Египте, то на Кипре, то в Эгине, то на Самосе, теперь вот собрался плыть в Фурии, затем — в Понт Эвксинский. А ещё был Амфиополь... Зачем тебе эти новые города?
— Не всё же милетцам, твоим землякам, основывать новые города в колониях. Афины тоже хотят...
— А со мной ты не хочешь побыть подольше? Улетят годы, улетит молодость — все в разлуке.
— Вернусь из Понта Эвксинского — и больше никуда, — пообещал Перикл. — Успокоимся, будем жить тихо и долго, не разлучаясь ни на день.
— Так я тебе и поверила. Ты о другом подумай: стоят ли эти бесконечные заботы о делах государства, на которые ты тратишь время и себя, простой и тихой жизни...
— Это разные жизни, — ответил Перикл. — Они переливаются одна в другую, как переливается из одного сосуда в другой вода в клепсидре. Обе уносят время. Не знаю, что лучше. А ты думаешь, что лучше простая и спокойная жизнь, чем та, какой живу я? Да ты сама постоянно бежишь от простой и спокойной жизни. Разве не так?
— Так, — согласилась со вздохом Аспасия. — Возвращайся поскорее, — попросила она, целуя мужа. — Оставь там Протагора и Геродота — пусть они потрудятся для Фурий... Расскажи мне про Сибарис, что там было, почему ты сказал в речи на Экклесии, что сибариты погубили себя сами. Как это случилось? — спросила она.
— Они были очень изнежены и любили роскошь. Роскошь и изнеженность делает людей слабыми духом и телом — как голод и нищета. Крайности соединяются в своей схожести, как любит говорить наш друг Сократ... Каждый сибарит содержал очень богатый дом, забитый ненужной всячиной. Сибариты покупали себе для развлечения очень дорогих карликов и не менее дорогих собачек. Носили только дорогую одежду из тонких шерстяных материй, привезённых из твоего родного города Милета, которую расшивали золотыми и серебряными узорами. Говорят, что у одного сибарита был расшитый всякими узорами и изображениями плащ, который стоил сто двадцать талантов — в три раза дороже, чем наша Афина Парфенос. Там все повара соревновались в изобретении новых блюд и приправ. Вот одна приправа, изобретённая сибаритами: солёные молоки макрели разводятся в сладком вине и оливковом масле. Они пили очень много вина на всякого рода праздниках, лопались от вина, не говоря уже о том, что постоянно мочились. Чтобы не бегать по нужде во время пиров, они ставили под ложе каждого гостя горшок. Ночной горшок изобрели, таким образом, сибариты. Эти горшки часто делались из золота. Сибариты запретили держать в городе петухов, чтобы те не будили их по ночам, они купались в молоке, особенно женщины, и, приглашая в гости друзей, приводили им для развлечения гетер...
