Её золотой шлем украшали три фигуры: сфинкс — в центре и два грифона по бокам. Отсюда, с земли, эти фигурки были плохо видны — так высока была Афина, к тому же рассматривать её приходилось с близкого расстояния, отойти от статуи подальше мешали размеры мастерской. Ника, которую богиня держала в руке, была изваяна в человеческий рост, Афина же превосходила Нику, как говорил сам Фидий, в семь раз. Удобнее всего было рассматривать щит Афины, на выпуклой стороне которого Фидий изобразил битву амазонок, а на вогнутой — войну богов с титанами. На обрезе подошв сандалий богини Фидий вырезал борьбу кентавров с лапифами — и это была почти ювелирная работа, особенно поражавшая посетителей мастерством.

Все знали, что Афина когда-то уронила на землю свой палладий, своё изображение. Палладий с той поры хранился в сокровищнице Акрополя, недоступный стороннему глазу. В той самой сокровищнице, главным хранителем которой теперь был Софокл.

Фидия спрашивали, видел ли он священный палладий Афины и этим ли изображением он пользовался, создавая величественную статую богини.

— Да, этим, — отвечал Фидий, хотя священный палладий Афины, скрытый от посторонних глаз в тайном месте сокровищницы, был уродлив, как кукла, слепленная из глины неумелым младенцем или рукой дикаря. Палладий изображал Афину скорее страшной, нежели прекрасной, неуклюжей коротышкой с кривым копьём и пупырчатым щитом. Не рассказывать же ему было посетителям о том, что и Афину Парфенос, бронзовую красавицу, стоящую перед Парфеноном, и эту хризоэлефантинную статую Афины Парфенос, которая будет установлена в святилище Парфенона, он усмотрел в земных женщинах: первую — в гетере Феодоте, вторую — в богоподобной Аспасии. В конце концов, земные женщины созданы богами по образу небожительниц и самые красивые и величественные из них повторяют в своих чертах красивых и величественных богинь. И мудростью и страстью многие земные женщины не уступают богиням, вот только могущества им недостаёт. У иных, впрочем, и могущества довольно, как у Аспасии.

Ворот гремит и скрипит, открывается пьедестал богини, сандалии, платье, сверкающий драгоценными камнями пояс, кисть левой руки, опирающейся на щит, кисть правой, держащей на себе Нику, затем сама Ника, горящая золотом и самоцветами грудь, белая шея, подбородок, губы, нос, глаза... Глаза завораживают своим небесным светом, который есть огонь, сжигающий в себе Солнце, Луну, другие планеты и звёзды — голубой, неугасимый всемирный огонь. В глазах Афины — его вечный отблеск.

Аспасия пришла в мастерскую Фидия с жёнами молодых стратегов и их дочерьми, когда солнце едва поднялось над дальними горами. Было такое ощущение, словно кто-то в старую запылённую шкатулку вдруг высыпал горсть бриллиантов — так прекрасны были женщины, так они сверкали на фоне грубых стен и земляного пола мастерской. Фидий открыл перед ними дверь, услышав голос Аспасии, и невольно откачнулся: таким дивным ароматом драгоценных благовоний вдруг пахнуло на него, таким блеском украшений ударило ему в глаза, привыкшие к утреннему полумраку мастерской.

   — Покажи нам, покажи! — кокетливо проговорила Аспасия, переступая через порог и обнажая изящные башмачки. — Мы все хотим видеть богиню, открой нам её.

Они пришли так рано, когда рабочих-строителей на Акрополе ещё не было, а ленивые помощники Фидия дрыхли в пристройке возле плавильных печей.

   — Мы сами будем вертеть твоё ужасное колесо, — сказала Аспасия, видя растерянность Фидия. — Нас так много, мы справимся, все молодые, сильные лошадки. Женщины, за работу! — весело скомандовала Аспасия.

Молодые красавицы тут же облепили ворот, словно разноцветные бабочки, и он заскрипел, поддавшись под их нежными, украшенными браслетами и перстнями руками. Это было дивное зрелище. Фидий так и ахнул от восхищения. В груди его сладко заныло. Он пожалел, что не живописец, что не сможет живо и в красках изобразить этих женщин, налегающих на рукоятку ворота, весёлых, смеющихся, прекрасных и молодых. «О боги! — подумал он. — За что такой подарок?!» Аспасия командовала и сама трудилась усерднее других. А других было то ли двенадцать, то ли четырнадцать — Фидий никак не мог сосчитать: женщины двигались и вертелись, заслоняя друг друга в весёлом кружении. Уже и пеплос богини поднялся до её пояса, а они, увлечённые непривычной и потому милой для них работой, всё ещё не глядели на неё, будто её здесь и не было, будто лишь затем и пришли сюда, чтобы вращать этот громыхающий и скрипящий ворот. И только когда обнажилось лицо богини, Аспасия крикнула:

— Вот же, вот же она! Почему вы не смотрите?

Фидий сам довёл ворот до упора, закрепил его цепью, когда пеплос повис над шлемом Афины. Женщины же, увидев статую, вдруг словно онемели, застыли в изумлении. Так продолжалось несколько минут. Аспасия поглядывала на Фидия и улыбалась, как бы говоря глазами: вот что ты сотворил, какое диво! Сама-то она уже не раз видела статую Афины и сказала о ней всё лестное, что только можно было сказать. Но самое лестное было сказано ею о самом Фидии. «Ты прекрасный ваятель, Фидий! — сказала она. — Пусть старость и смерть обойдут тебя стороной». Ах, если бы это было возможно, чтобы старость и смерть обошли стороной... Но слова эти вылетели из уст почти богини и, быть может, обладают тем могуществом, каким обладает слово на Олимпе.

Конечно, это не Афина, это Аспасия — он может себе признаться в этом. Да ведь и не нужно было создавать Афину. Необходим был подарок ей, дар, драгоценное и прекрасное подношение, чем и является эта статуя. Самое прекрасное и самое драгоценное воплощено в ней: женская красота и ценность нетленных металлов и камней, отражающих свет неба и небесных огней. Божественное и небесное отражается в людях, в благородных камнях и металлах. Собранное вместе — лучший дар богам. Тебе, Афина, тебе!

   — Каково? — спросила Аспасия, обращаясь к женщинам. — Язык проглотили?

И тут начались ахи и охи, посыпались восторженные восклицания, будто звонкий водопад хлынул с потолка, будто зазвенели вдруг десятки колокольчиков или посыпались с горы на камни золотые и серебряные монеты. Перемежаемые словами «Божественно!», «Чудесно!», «Восхитительно!», эти дивные восклицания ещё какое-то время услаждали слух Фидия, а потом одна из милых посетительниц, кажется жена стратега Мениппа, спросила:

   — Скажи нам, Фидий, сколько же ушло на это золота?

   — Сорок талантов, — ответил за Фидия его помощник Менон, который вдруг оказался за его спиной. Фидий не видел, как Менон вошёл, от неожиданности резко обернулся на его слова, запнулся о доску, лежавшую на земляном полу, и чуть не упал.

   — Мастер испугался, — засмеялся Менон — сквозь чёрное блеснули зубы, он стоял спиной к освещённой утренним солнцем двери, и его обросшее бородой лицо виделось лишь как тёмное пятно на светлом фоне распахнутой двери.

Аспасии очень не понравился этот смех Менона. Она и прежде недолюбливала помощника скульптора, а теперь он привёл её неуместным подленьким хихиканьем в настоящую ярость.

   — Выйди вон! — закричала она на него. — Здесь женщины, которых ты не можешь лицезреть!

   — Ах, ах, — стал кривляться Менон. — Какие женщины, какие целомудренные...

Аспасия подняла с пола осколок мрамора и запустила им в Менона. Тот увернулся и выбежал из мастерской, крича:

   — Не женщины, а эринии! Проклятие на их головы!

   — За что ты его так? — спросил Аспасию Фидий. — Он вообще-то хороший мастер и не злой человек... Только деньги любит, шага лишнего не сделает, не потребовав платы. Он родился в очень бедной семье и сильно бедствовал в молодые годы.

— Сорок талантов чистого золота, — вернулась к прежнему разговору жена Мениппа, которую — Фидий только теперь вспомнил её имя — звали Афродисией. — А сколько ещё драгоценных камней, слоновой кости, бронзы. Тысяча человек могли бы безбедно прожить на эти средства. — Она задумалась, считая в уме, и сказала: — Тысяча человек могли бы прожить безбедно на эти средства целый год. Такую армию людей можно было бы отправить в поход...