— Возможно, — не стал возражать Сократу отравитель. — Тогда тем более следует выпить яд сразу и до дна.

Теперь Анаксагор смотрел на Перикла, и он, кажется, знал, о чём философ спрашивает его остановившимся взглядом.

Перикл подошёл к нему и, помня, что яд в чаше отравителя ненастоящий и что смерти не будет, прижался щекой к его щеке и сказал:

   — Все любят тебя, все будут помнить о тебе, ты узнаешь об этом, прощай.

Никто не плакал, но и веселья уже не было: хотя друзья прощались с Анаксагором не навсегда, провожали его не на казнь, не на смерть, но впереди всё же была разлука, может быть долгая, а то и вечная: Геродот, как договорились, должен был увезти Анаксагора не в Клазомены, где о нём уже никто не помнил, наверное, а в Лампсак, к своим друзьям, которые могли позаботиться о философе.

Они поочерёдно подходили к нему, целовали в лоб и произносили это грустное слово:

   — Прощай.

   — Прощайте, друзья, — сказал он. — Если верить Сократу и души наши вечны — то встретимся ещё. Если прав я, то не встретимся никогда. Но и того счастья, что подарили вы мне, достаточно... — Он поднёс чашу к губам и выпил одним духом. Постоял какое-то время в задумчивости, прислушиваясь к своим ощущениям, потом обвёл взглядом друзей, остановил его на отравителе и спросил:

   — А можно ли запить твой яд вином?

   — Если хочешь, можно, — ответил добрый отравитель. — Пей сколько хочешь — всё равно умрёшь.

   — Ты очень развеселил меня, — сказал Анаксагор и потребовал, обратясь к Сократу: — Вина! Хочу запить вином яд, заглушить весельем смерть!

Перикл с тревогой посмотрел на Гиппократа.

   — Что делать? — спросил он.

   — Ничего, сейчас уснёт навсегда... — зная, что говорит неправду, ответил Гиппократ.

Сократ поднёс Анаксагору чашу вина, тот взял её, но пить не стал, словно услышал тайную мольбу Гиппократа.

   — Нет места для вина в животе, — сказал он с сожалением. — Да и пить не хочется. А хочется спать. Это смерть? — спросил он отравителя.

   — Раньше я отвечал: да, это смерть. Но твой товарищ сказал: это начало новой жизни. Пусть будет так, как сказал твой товарищ. Как тебя зовут? — спросил Сократа отравитель.

   — Сократ, — ответил тот.

   — Всё же выпей, — посоветовал Анаксагору отравитель. — Выпей за Сократа, за то, чтобы его слова сбылись.

   — За вечную жизнь, — сказал Анаксагор и выпил вино.

Вскоре он лёг на топчан и уснул. Уснул тихо, без слов.

   — Он умер, — сказал отравитель, не приблизившись к Анаксагору. — Можете унести его тело — я позволяю. Носилки вам принесёт тюремщик. А вы оставьте вино и всё, что принесли. Стража пропустит вас, услышав имя Анаксагор.

Они устроили ложные похороны, когда взошло солнце, эта раскалённая добела каменная глыба: похоронили пустой гроб.

На похоронах были все: Перикл, Фидий, Полигнот, Протагор, Калликрат, Сократ, родственники и слуги Анаксагора. Не было только Геродота и Гиппократа — вместе с очнувшимся от сна Анаксагором они отдалялись на корабле от берегов Аттики, бросая прощальные взгляды на сунийский храм Посейдона, который ещё долго парил в синем мареве, подобно белой птице.

Аспасия сказала Периклу:

   — Если твоя демократия погубит хоть одного философа, её проклянут так же, как и ненавистную всем тиранию.

   — Пока я жив, — ответил Перикл, — ни один афинянин не наденет из-за меня чёрный плащ.

Гиппократ вскоре вернулся в Афины, сказал, что Анаксагор не сразу смирился с тем, что остался жив, убежав от неминуемой казни. Лишь на десятый день стал принимать пищу, а на двенадцатый попросил вина, пил целый день, а утром объявил: «Я всех прощаю и буду жить».

Геродот из Лампсака не вернулся — он остался там ожидать Перикла, который намеревался, как они договорились, взять его с собой в плавание к берегам Понта Эвксинского, где греческие колонии с трудом сдерживали натиск соседних варваров и откуда Афины получали хлеб, рыбу, лен, шкуры, лес, мёд и рабов. Варвары грозили перекрыть путь к этим богатствам Понта, надо было показать им мощь Афин, смирить их воинственность и таким образом помочь греческим городам-колониям Колхиды и Таврики. Геродот давно намеревался побывать на берегах Понта, познакомиться с варварскими племенами скифов и тавров, с их историей, бытом и нравами. Он считал, что это могло бы украсить его труд, который он давно начал и который назывался «Изложение событий». Перикл, направляясь в Понт Эвксинский, непременно должен был побывать в Лампсаке на Геллеспонте, через который только и можно было попасть в Пропонтиду, а уже оттуда, из Пропонтиды, в Боспор Фракийский и Понт Эвксинский, к берегам Колхиды и Киммерии, где вездесущие и отважные милетцы давно поставили свои города — Пантикапей, Фанагорию, Нимфей, Феодосию — и куда ещё раньше волею Артемиды была перенесена дочь Агамемнона и Клитемнестры Ифигения.

Геродот не дождался Перикла в назначенный срок — восстал Самос, и Перикл повёл флот к берегам мятежного острова.

В тот день, когда Перикл прощался с Аспасией, чтобы отправиться в Пирей, где его уже ждали корабли, готовые отплыть на Самос, Аспасия сказала ему, что она беременна и что через девять месяцев или немного раньше у них родится, как предсказала ей повитуха Гермоксена, сын.

   — Так что постарайся вернуться не позднее чем через девять месяцев, — сказала Аспасия Периклу. — С победой.

   — Я отправляюсь в этот поход по твоему настоянию. Можно было поставить во главе флота другого стратега, я остался бы. Можно было вообще не затевать этот поход. Ах моя прекрасная милетянка, ты хотела, чтобы я помог Милету. — Перикл крепко прижал к себе Аспасию. — Разве не так?

   — Конечно, — ответила Аспасия. — Об этом весь город знает. Возвращайся поскорее.

О том, будто Перикл провёл в Народном собрании решение о походе на Самос по настоянию своей жены Аспасии, в Афинах говорили все, кому не лень посплетничать и позлословить. Разговоры эти начинались ещё тогда, когда Афины предложили Самосу решить спор с Милетом из-за Приены на третейском суде. Третейским судьёй Афины предложили себя. Самосцы сразу же отвергли это предложение, заявив, что Афины непременно решат спор в пользу Милета, поскольку жена Перикла милетянка. Этот ответ самосцев был оглашён на Народном собрании, и все афиняне стали с той поры говорить об Аспасии, будто она подстрекает мужа к войне с Самосом в защиту своего родного города Милета. Когда эти сплетни дошли до Аспасии, она, обозлившись на афинян, на самом деле сказала Периклу:

   — Ты должен защитить мой родной город от самосцев. Милет — союзник Афин, а самосцы, — которыми правит Мелисс, этот бездарный философ, как говорит о нём Сократ, — хоть и являются также союзниками Афин, давно норовят отложиться от союза и переметнуться к мидийцам. Милет и его колонии снабжают Афины хлебом, а не Самос. Надо помочь милетцам. Убеди Народное собрание, что Афины должны выступить на стороне Милета и установить на Самосе демократическое правление, а тирана Мелисса, этого бездарного философа, прогнать. Пусть бежит к Артаксерксу.

   — Знаешь, ты права, — ответил Аспасии Перикл. — Я также считаю, что в войне Самоса и Милета из-за Приены Афины должны выступить на стороне Милета. Приена, этот маленький город, и построен милетцами, и расположен на берегу Милетской бухты.

   — Мой отец был родом из Приены, я тебе говорила, — напомнила Периклу Аспасия. — Но ведь дело не во мне и в моём отце, правда? Справедливость требует защитить Милет и Приену.

   — Да, — согласился Перикл.

Аспасия твёрдо знала: когда дело касается справедливости, Перикл выбирает справедливость.

   — Я вернусь раньше, — пообещал Аспасии Перикл, всё ещё не выпуская её из объятий. — Я сам хочу принять на руки нашего сына.

   — Кстати, он будет, наверное, милетянином, наш сын, а не афинянином: по закону, который ты утвердил, дети, родившиеся от афинянина и чужеземки, не могут стать гражданами Афин. Помнишь?