— Похороните меня в Клазоменах на холме, — пируя с друзьями, говорил Анаксагор, — на холме, подальше от моря, но так, чтоб море было видно с холма.

   — Ты опасаешься, что твою могилу может размыть море, потому выбираешь холм? — спросил его Фидий. — Разве со временем не станут дном моря клазоменские холмы?

   — Конечно, станут, — ответил с улыбкой Анаксагор, будто речь шла не о его могиле. — Хватило бы только времени — и тогда не только клазоменские холмы, но и вся земля станет морем. Или все моря высохнут и станут землёй.

   — Я подозреваю, что со временем вся вода на земле станет виноградным соком, сок — вином, а вино выпьют греки, — весело сказал Сократ, осушая очередную чашу вина, принесённого в тюрьму слугами Перикла.

Весел был не только Сократ — ведь все знали, кроме самого Анаксагора, что это вовсе не прощальный пир перед казнью, а весёлый пир перед побегом. Анаксагор, должно быть, дивился тому, что друзья его так веселятся накануне его казни, все затеваемые им разговоры о смерти превращают в предмет весёлых шуток, пьют и закусывают с удовольствием, без каких-либо признаков горечи, и постоянно предлагают тосты за его здоровье. Правда, в начале встречи поговорили о погибших сыновьях, посочувствовали его беде, пожелали душам погибших сладкого сна до пробуждения на Островах Блаженных.

   — И мне пожелайте такого же сладкого сна, — попросил Анаксагор.

   — Желаем! — неожиданно радостно воскликнул Сократ. — Чтоб тебе сладко спать до пробуждения на родине!

   — На какой родине? — спросил несколько озадаченный философ.

   — Как?! Разве ты не знаешь, — пришёл на выручку Сократу Перикл, — что Острова Блаженных — вечная родина всех добрых душ? Сократ, подтверди это!

   — Именно так: наши души родились не здесь, у них есть общая прекрасная родина. Итак, сладкого тебе сна, Анаксагор, до пробуждения на родине, — по-прежнему весело повторил свой тост Сократ.

Все дружно выпили, а Фидий, хлопнув Анаксагора по плечу,сказал:

   — Потом расскажешь нам, что тебе снилось. Вот тебе моё пожелание: пусть тебе во всё время пути снятся девушки Феодоты.

   — Я не против, — рассмеялся Анаксагор. — Только как же я расскажу вам о моих снах? Разве вы последуете за мной? Вот этого я не хочу, оставайтесь здесь, на земле, не торопитесь на нашу общую родину. Обещайте! — потребовал он.

   — Туда мы не станем торопиться, — пообещал Геродот. — Но я поплыву с тобой, один из всех, — сказал он, вызвав общий смех и изумление Анаксагора. — У меня есть нужда в таком путешествии, — продолжил он. — Я пообещал Периклу подробно описать этот путь и то, что лежит дальше.

   — Ты просил его об этом, Перикл? — спросил Анаксагор.

   — Да, — подтвердил Перикл. — Я и сам намереваюсь, но позже, конечно, проделать этот путь.

   — На благо всей Эллады, — сказал Сократ.

   — Да, на благо всей Эллады, — согласился с ним Перикл.

   — Ладно, ничего не понимаю, — вздохнул Анаксагор и спросил: — Так за что пьём, друзья?

   — За сладкие сны, — напомнил Фидий.

Гиппократ наклонился к Периклу и сказал ему на ухо, пользуясь тем, что из-за шума Анаксагор не слышит их — все начали громко повторять тост Фидия, прибавляя к нему свои слова и пожелания:

   — Как бы вино не повредило моему снадобью. Было бы лучше, когда б Анаксагор меньше пил.

— Да вот, кажется, и время пришло, — ответил Перикл, глянув вверх, туда, где в стене под потолком тюремной камеры было пробито небольшое — чтобы не пролезть через него — отверстие, обращённое к западу, откуда заходящее солнце посылало свои лучи. — Солнце будто спряталось.

Последние его слова были услышаны всеми.

   — Спряталось? — посмотрел на отверстие Анаксагор. — И точно, спряталось, хотя ещё светло. Но надо всё же зажечь светильники.

Позвали стражника, попросили принести огонь. Тот сразу же принёс, зажёг масляные светильники в нишах, выпил предложенную ему чашу вина, сказал, что отравитель уже принёс цикуту и стоит за дверью, ждёт, когда его позовут.

   — И когда надо звать? — спросил Анаксагор.

   — Некоторые пируют до утра, — ответил стражник, приняв из рук Сократа вторую чашу вина. — Но тогда надо угощать вином и отравителя, чтоб ему веселее было ждать.

   — Вот, — подхватил слова стражника Протагор. — Главное, чтоб всем весело было ждать. Вся наша жизнь такова — весёлое ожидание казни. И если это весёлое ожидание, то мы готовы продлить его до бесконечности. Давайте выпьем, друзья, за бесконечное весёлое ожидание!

Стражник понял, что ему не следует покидать эту весёлую камеру, и присоединился к тосту Протагора, считая его и своим. Но, выпив, сразу же вновь напомнил об отравителе.

   — Кто отнесёт ему вино? — кивнул он в сторону двери, за которой находился отравитель. — Положено, чтобы сам приговорённый.

   — И прекрасно! — согласился Анаксагор. — Я дам ему чашу вина, а он мне — чашу цикуты. Кто хочет посмотреть на эту сцену?

   — Не обязательно обмениваться, хотя можно и так, — сказал стражник. — Я ведь сказал, что он подождёт.

Анаксагор прислушался к его словам, выбрал самую вместительную чашу, Сократ наполнил её вином из кувшина — он был на этом пиру за кравчего — и сказал:

   — Я пойду с тобой.

   — Мы все пойдём! — объявил Гиппократ. — А ещё лучше — пусть отравитель придёт сюда и пирует вместе с нами. Позови его! — повелел он стражнику, назвав того по имени: леча в течение уже нескольких дней Анаксагора, врач перезнакомился со всеми тюремщиками.

Отравитель перешагнул через порог, держа перед собой чашу обеими руками, вошёл степенно, чтобы не расплескать содержимое. Он был в длинном чёрном плаще, с чёрной широкой повязкой на лбу. Слегка поклонился, спросил:

   — Кто приговорённый?

   — Я! — вышел вперёд Сократ. — Давай чашу!

   — Нет, — ответил спокойно отравитель. — Я знаю, кто приговорённый, но я обязан был задать этот вопрос. А ты поступил дурно, — сказал он Сократу. — Твои слова связали тебя со мной. Кто шутил, подобно тебе, все приняли яд из моих рук.

   — Я уже и теперь готов принять его, если он не достанется Анаксагору.

   — Ты усугубляешь свой дурной поступок, — покачал головой отравитель. — Мне жаль тебя. Бери, если хочешь, — обратился он к Анаксагору. — Но можно и подождать, поставим чашу в нишу, с ней ничего не случится: этот напиток не портится и не выдыхается.

Анаксагор взял чашу отравителя, поднёс к носу и понюхал.

   — Странно, — сказал он, — цикутой не пахнет.

   — Разреши, — попросил Гиппократ и тоже понюхал содержимое чаши. — И всё-таки это цикута, — заключил он, возвращая чашу Анаксагору.

   — Что делать? — спросил Анаксагор отравителя.

   — Выпей — и всё, — ответил отравитель. — Я всегда так говорю.

   — И все слушаются тебя? — спросил Протагор.

   — Не все. Иные выливают яд из чаши, не хотят пить, кричат. Тогда я приношу другую чашу — яда у нас всегда большой запас.

   — Я выпью, — сказал Анаксагор.

   — Это хорошо, — похвалил его отравитель. — Напиток подслащён мёдом для приятности, приправлен другими травами для аромата. Он приятен, не производит болезненных действий. Человек просто холодеет и замирает. Перед тем как замереть, следует лечь и принять хорошую позу.

   — Это какую же позу ты называешь хорошей? — спросил Сократ.

   — Ту, с какой ложатся в гроб, — невозмутимо ответил отравитель.

   — Надо выпить до дна? — спросил Анаксагор. Он медлил, его охватила тоска, мудрец прощался с друзьями, раня их глазами, полными слёз.

   — До дна, — вздохнул отравитель. — Выпей — и всё, — повторил он.

   — А если выпить не всё, что будет?

   — Тогда холод дойдёт только до колен или до живота. А надо, чтобы дошёл до сердца. Тогда сердце остановится — и всему конец.

   — Кто тебе сказал, что с остановкой сердца всему наступает конец? — напустился на отравителя Сократ. — Со смертью не всё кончается, со смертью только начинается подлинная жизнь души — свободная, чистая, не обременённая никакими страстями и заботами.