Все они были друзьями Сократа, с которыми Аспасия познакомилась в тот день, когда они появились вместе с художником Полигнотом в «доме радости» Феодоты. С той поры она узнала о них немного больше, чем только их имена, например, о том, что Критон, наследник богатого землевладельца, в скором времени собирается жениться на сестре Херефонта, а Херефонт — сын бывшего архонта, а ныне члена суда ареопага, что этот Херефонт совершил в прошлом году поездку в Дельфы, где спросил у Пифии, кто в Афинах самый мудрый. Пифия ответила, что Софокл мудр, Эврипид мудрее Софокла или наоборот, но что самым мудрым следует считать Сократа. Когда Сократ рассказал Асцасии об этом пророчестве дельфийской Пифии, она очень смеялась, на что Сократ резонно заметил:

— Тому, кто молод, можно предрекать самое великое будущее — ведь никто не знает, кроме богов, конечно, кем он станет в зрелые годы. Молодость тем и замечательна, что у неё есть будущее.

О Гермогене все говорили, что он бедный брат богатого Каллия. Аспасия сразу не могла понять, почему Каллий богат, а его брат Гермоген беден. Но всё объяснилось очень просто: отец Каллия и Гермогена оставил по завещанию всё богатство Каллию, а Гермогену ничего не оставил, потому что не любил его. Каллий же, получив богатство отца, не пожелал поделиться с Гермогеном, за что его, кажется, никто и не осуждал, потому что он всего лишь выполнил волю покойного отца, а волю отца, как известно, сын должен исполнять беспрекословно.

Красавец Евтедем был только красавцем Евтедемом — больше о нём Аспасия ничего не знала. Хромой Никомахид был учеником у какого-то знаменитого софиста — его имя Аспасия не запомнила, — но, познакомившись с Сократом, ушёл от прежнего учителя, заявив, что Сократ мудрее того, поскольку учит рассуждать, а не запоминать всякие глупости.

Молчаливый Менон хочет стать полководцем и всё своё свободное время проводит в палестрах, упражняясь в боевых искусствах, кроме того времени, конечно, когда он бывает в «домах радости». Сократ уверял Аспасию, что в «домах радости» Менон проводит больше времени, чем в палестрах. Однажды, рассказал Аспасии Сократ, Перикл ранним утром, направляясь в Толос, где обычно заседают стратеги, встретил смущённого Менона, который только что вышел из порнеи. «Не смущайся, — подбодрил Менона Перикл, — если в твоих членах много силы, любовь для тебя непредосудительна». Менон обрадовался похвале Перикла, но вскоре случилось так, что Перикл снова встретил его возле того же «дома радости». «Я думал, что ты бываешь здесь лишь иногда, — сказал Менону Перикл, — но оказывается, что ты здесь живёшь».

   — С той поры, — сказал Аспасии Сократ, — Менон бывает лишь в порнее Феодоты, куда Перикл вряд ли когда-нибудь заглянет.

Толстый Аристарх был душою весёлой компании, любил выпить, поесть и Посмеяться.

Многоречивый Херекрат готовился стать оратором и учился в школе оратора Дампрокла, Лизунчик-Диодор был, кажется, любовником софиста Антифонта, хотя сам любил девушек — ах, чего только не случается с людьми.

Аспасия и Сократ уселись на телегу среди друзей и весело продолжили путь до Пирея. И на ипподроме, и на гонках триер в гавани Аспасия задавала Сократу так много вопросов, что тот устал, отвечая на них. Это были самые разные вопросы, но вот чем по-настоящему, как заметил Сократ, интересовалась Аспасия — так это историей Афин, историей её вождей и разных сражений, которые довелось выдержать Афинам на суше и на море. Сократ подумал при этом, что Аспасия, кажется, всерьёз занялась самообразованием.

Проксена Кал амида Аспасия и Перикл навестили после праздников. Милетский проксен Кал амид жил богато, в роскошном особняке. У него был большой двор, отгороженный от улицы, с конюшнями, кладовыми и мастерскими. Посреди двора стоял богатый алтарь Зевса, украшенный тонкой резьбой по камню.

   — На изготовление такого алтаря из мрамора надо потратить не менее года, — сказал Аспасии Сократ: о том, что такое резьба по камню, он хорошо знал — сам занимался этим, делая надгробия. Впрочем, не только надгробия: иногда — гермы, каменные столбы с головою бога Гермеса, которые с некоторых пор стало модно устанавливать у ворот домов с разного рода сентенциями, вроде той, что высечена на герме у дома Каллия: «Верный путь освещает не только солнце, но и мудрая мысль». Богач Каллий считает себя мудрым человеком. У ворот дома проксена Каламида тоже стоит каменная герма. Гермес на ней бородат, у него огромный фалос — оттого, надо думать, в доме Каламида даже с улицы слышны крики многочисленных детей, а на груди Гермеса вырезаны и промазаны красной краской слова: «Здесь каждый милетянин найдёт приют».

Раб позвал Каламида, и тот спустился в перистиль по балконной лестнице, спустился торопливо, подчёркивая тем самым свою готовность немедленно услужить гостям. Раб принёс для Каламида дифр, раскладной стул. Аспасия и Сократ уселись на каменную скамью, которую всё тот же раб, перед тем как им сесть, застелил козьей шкурой. Проксен улыбался, был обходителен, держал Аспасию за локоть, пока та садилась на скамью, отбросил ногою ящерицу, оказавшуюся возле её туфельки, велел рабу принести для гостей питьё и фрукты.

Сократ рассказал проксену, зачем они к нему пришли. Каламид, размышляя, шевелил губами, будто перекатывал во рту орешек, поглядывал из-под лохматых чёрных бровей на Аспасию, и глаза его при этом всякий раз пламенели от восхищения, — должно быть, он знал толк в красоте, но знал также, что такое смущение перед красотой — отводил глаза от Аспасии и как бы даже извинился перед Сократом за то, что посмел пялиться на его девушку. Впрочем, в этом было, кажется, больше игры, чем искреннего чувства.

— Я знал вашего отца, — вдруг сказал Каламид, — славного старика Аксиоха. Да, — вздохнул он и шлёпнул себя ладонью по колену, — печальна его судьба: потерять всё — богатство, сыновей. — Проксен снова глубоко вздохнул. — А дом, говорите, остался? — наклонился он поближе к Аспасии.

   — Остался. Тот, что за храмом Геры, — ответила Аспасия, — возле гимнасия Никомаха, где два чистых колодца.

   — Так. Я знаю этот дом. Это богатый дом. Зачем же ты ушла из него, Аспасия? — Проксен прищурил глаза.

   — Аспасия хочет купить дом в Афинах и жить здесь, — ответил за Аспасию Сократ.

   — Да, да, да, — суетливо заговорил проксен, — я не должен был спрашивать. Родственники Аксиоха, думая, что у покойного не осталось наследников — они ведь не знают, что прекрасная его дочь жива! — захотят присвоить дом. Правильно? — обратился проксен к Сократу.

   — Родственники бросаются на наследство, как волки на овцу, — ответил Сократ.

   — А я им не позволю! — сказал грозно Каламид и встал. Весь вид его при этом говорил, что он готов совершить героический поступок. — Не позволю! — Он махнул рукой так, будто держал в ней меч.

   — А деньги? — на всякий случай напомнил Сократ. — Сможет ли Аспасия получить за дом деньги?

   — Сколько? — спросил проксен.

Сократ назвал сумму, которую он и Аспасия заранее обговорили, учтя при этом и то, что проксену, вероятно, захочется получить вознаграждение.

   — Дом стоит меньше, — сказал Каламид и назвал цену на пять мин серебра меньше.

Сократ снизил цену ещё на пять мин — ведь начался неприкрытый торг — и сказал, что это лишь в том случае, если Аспасия получит деньги теперь же.

   — Но это большие деньги, — ответил проксен, — очень большие. На эти деньги в Афинах можно снять роскошный особняк лет на пятнадцать — двадцать. У меня есть на примете такой дом...

   — Снять? — переспросил Сократ. — Не купить?

   — Иностранец и даже такая прекрасная иностранка, как Аспасия, — проксен улыбнулся и поклонился в сторону Аспасии, — не может купить в Афинах дом — запрещается законом. Я говорил Периклу: «Отмени этот закон!» — но он не решился, сказал, что афиняне возмутятся. Остаётся лишь снять дом. Я сейчас же могу показать особнячок, который у меня на примете. Он вам понравится. И мы заключим договор. На пятнадцать лет.