Августу же было в это время глубоко наплевать на переживания отца по поводу его несостоятельности в роли продолжателя славного рода Аврелиев. Он вышел на Арену в полном боевом облачении димахера*: поверх льняной туники, достававшей до бедер, надел лорику*, наручи из тонкой, но твердой кожи и кальцеусы*. Вооруженный сразу двумя длинными мечами, он стоял рядом со своим товарищем по оружию. Максимус предпочел, как и всегда, сражаться налегке, на нем не было ничего, кроме юбки из металлических пластин, обшитых кожей, маники*, защищавшей левую руку от плеча до запястья, поножей и простых сандалий. К спине прикреплен гоплон*, в правой руке — хаста*, в другой — гладиус*.
Вначале против них выпустили двоих галлов*, экипированных только копьями и щитами. Справиться с одним из них для Августа не составило труда. Буквально за несколько минут дело было кончено: галл предсказуемо метнул копье, юноша, не уходя с линии атаки, легко уклонился, поднырнул ему под руку и вонзил один из своих клинков в подмышку, прямо в сердце. Почти одновременно с ним Максимус прикончил и своего: отсек голову.
Затем биться с ними вышли сразу четверо: двое лаквиариев* и двое мурмиллонов*. Августу пришлось держать в поле зрения сразу пару противников, и тут в дело пошла скорость. Чем быстрее он убьет одного, тем быстрее сможет целиком сосредоточиться на втором. Обоих лаквиариев он взял на себя. Первые несколько минут этого боя в мечах не было необходимости. Все его внимание было сконцентрировано на том, чтобы не угодить под лассо и в то же время подобраться хоть к одному из врагов и перерезать ему глотку. Да, так просто и безыскусно. Август не собирался тешить публику зрелищной расправой и свое намерение воплотил. Увернувшись, мечник перехватил направленный на него аркан и с силой дернул на себя, позволив врагу напороться на длинный кинжал.
Второму, как и намеревался, перерезал горло и обернулся, чтобы посмотреть, как обстоят дела у напарника. Максимус уже лишил жизни одного мурмиллона и сейчас кружил по песку с другим. Одинаково экипированные, они, казалось бы, имели равные шансы в этой схватке, но Максимус управился быстро. Сделав вид, что хочет сократить дистанцию и перейти на ближний бой, он бросился на врага, а тот, растерявшись от такой внезапной атаки, выставил перед собой щит, чтобы закрыться. Максимус же неожиданно подпрыгнул, замахиваясь уже в воздухе, и с чудовищной силой обрушил сверху копье ему в плечо. Мурмиллон осел на песок с пробитым легким, харкая кровью, а Максимус, вернув хасту, повернулся к Августу.
Против них выпускали с каждым разом на двоих противников больше, и всегда это были бойцы самых различных классов. Следующие четверо были тяжеловооруженными гопломахами, остальные двое — ретиарии. Теперь Августу нужно было попотеть и пустить в ход все свое коварство и хитрость, чтобы не оказаться одним из трупов, валявшихся на песке. Стройный, легкий и гибкий, он не мог составить этим гигантам Арены достойную конкуренцию — не та весовая категория. Но ему на руку сыграл эффект внезапности: враги явно недооценивали такого «хилого» соперника, как он. Поначалу Август берег силы, все его движения были скупыми и точными, никаких лишних маневров. Но когда его окружило сразу двое здоровенных воинов и один ретиарий, пришлось кружиться как волчок, уворачиваться, юлить и бросаться в разные стороны, чтобы не угодить под сеть последнего: тогда его песенка уж наверняка была бы спета. Тем не менее юноша справился и с этими.
Когда вышло сразу восемь гладиаторов, среди которых теперь были опять двое гопломахов, двое самнитов*, пара фракийцев* и секутор* с димахером — последний, очевидно, предназначался именно для него, — Август бросил на своего напарника короткий оценивающий взгляд: не запыхался ли? Стиль боя Максимуса был им хорошенько изучен за все то время, что он наблюдал его поединки на Арене в качестве зрителя в прошлом — не зря ведь не пропускал ни одного с его участием. Максимус всегда бился яростно, честно и скупо, как и подобает воинам его весовой категории. Не имея привычки растрачивать энергию на лишние движения, он предпочитал бить по прямой линии без ненужных «пританцовываний» вокруг противника и никогда не упускал ни единого шанса нанести смертельный удар. Атаковал врага с такой свирепой и грубой силой, пригвождая к песку его тело любимой хастой, что потом снять трупы было не под силу двоим, а то и сразу троим рудиариям*. А сейчас этот страшный воин прикрывал Августу спину, и странное чувство надежной защищенности окутывало его всякий раз, когда Максимус попадал в поле его зрения.
Аврелий впервые сражался против настоящих людей, раньше ему приходилось выходить только на спарринги со своими наставниками, но он выкладывался полностью, показывая кровожадным спартиатам все, на что способен. И, в отличие от своего раба, юноша не гнушался никакими грязными приемчиками, совершая кучу обманных маневров с целью раскрыть слабые места, но в итоге неизменно наносил поражение. В какой-то момент он потерял один из клинков и подобрал брошенную кем-то сеть, которую накинул сразу на двоих противников Максимуса, дав время прикончить их. Что тот и сделал, насадив сразу обоих на копье. Потом у Августа выбили и второй меч, и в дело пошел хлыст, до этого висевший на бедре свернутым кольцом. Он предусмотрительно вшил в конец кнута тонкое узкое лезвие, смазанное парализующим ядом медленного действия.
Юноша чувствовал, что азарт боя постепенно захватывает его: красная пелена застила глаза, и он уже чисто инстинктивно уклонялся и наносил ответные удары. Механически убивая, димахер кружил по песку смертельно опасной змеей, с каждым броском — хлещущим ударом хлыста — забирая чью-то жизнь.
Так происходило всякий раз, когда Август переставал контролировать себя и впадал в неистовую злобу. Ему ничего не стоило погрузиться в состояние аффекта за несколько секунд, и тогда он уже не мог остановиться. Когда противников не осталось, заметив такого же, как и он сам, залитого вражеской кровью с ног до головы Максимуса, Август собрался и его прикончить, но наткнулся на взгляд гладиатора и резко остановил занесенную в замахе руку с плетью.
Ликующий рев трибун, требовательные крики «Убей!», багровый песок и скользкая от крови рукоять кнута в потной ладони — все это смешалось в одну цветную круговерть. Единственное, что он слышал, было собственное сердцебиение, отдававшееся в ушах барабанной дробью пульса. И только одно имело сейчас значение: черные от жажды убийства глаза напротив, полные неприкрытого восхищения, от которых невозможно оторваться. Август никогда не думал, как прекрасно осознание того, что есть на кого положиться, что он не один и в любой миг ему подставят твердое товарищеское плечо. Не думал, что это так упоительно — отнимать чужую жизнь и не сдерживать свою жестокую сущность. А еще не думал, что сражаться плечом к плечу с Максимусом будет таким возбуждающим опытом.
— Выпустить зверей! — внезапно раздался голос рудиария-судьи, разрушив иллюзию того, что они на арене абсолютно одни. Мир снова ворвался в их маленькую реальность, обрывая притяжение взглядов, звуки и краски взорвались в голове, оглушая и ослепляя.
Оба синхронно вздрогнули и обернулись туда, откуда послышался зловещий скрип поднимающихся решеток и утробное ворчание раззадоренных запахом крови хищников, сидевших в клетках под ареной. Сейчас эти твари вырвутся наружу, и тогда их точно ждет смерть. Август знал, что ни отец, ни царь, ни герусия* с эфорами* не вмешаются в ход поединка, ведь он сам сделал свой выбор: будучи знатным патрицием, вызвался участвовать в бою на Арене, исход которого мог быть только один — смерть. И совет старейшин не станет осуждать Леонида за то, что он допустил подобное.
И он приготовился умереть. Жалел только об одном: что не опробовал своего раба как следует, слишком затянув обольстительно-искусительную игру, доставлявшую обоим столько удовольствия.
Но вдруг лязгающий скрип поднимаемых решеток резко затих.
