— За это, господин, я бы умер от твоей руки, — таким же прерывающимся, низким шепотом отвечает ему гладиатор.

Услышав такое, Август несдержанно стонет, и в этот момент мокрые пальцы удивительно осторожно входят в него, выбивая из легких весь воздух. Сначала совсем неприятно и даже больно, но Август никогда не относился к боли как нормальные люди. Боль он любит и встречает как давнего друга, лишь выгибается навстречу, притягивая к себе голову Максимуса, и требовательно набрасывается на его рот опять.

Тратить время на долгую прелюдию и подготовку ни у кого из них не хватает ни терпения, ни желания, и буквально спустя пару минут Максимус мощно входит в него одним слитным и плавным движением. Август даже не дергается, только сдавленно шипит сквозь зубы, против воли расслабляясь, чтобы принять в себя немаленький член любовника, и цепляется за его плечи до крови.

А потом Максимус начинает двигаться. Их тела резонируют друг с другом в едином слаженном ритме, и каждый толчок отдается в сознании слепящей вспышкой болезненного наслаждения. В этом единении нет ничего нежного и мягкого: в каждом движении воина — грубая первобытная агрессия, в стальных объятиях его господина — столь же первобытное желание обладать и быть единственным.

Темп толчков убыстряется, горячее дыхание скользит по гладкой бронзовой коже раскаленным шелком, и каждый вздох одного, срывающийся с губ, проносится по всему телу другого волной алчного удовольствия.

«Ты только мой», — яростно впиваясь в губы, жгучими укусами на плечах и шее, острыми жалящими взглядами вырисовывает господин.

«Но и ты принадлежишь мне», — резкими толчками, отпечатками пальцев на бедрах, ответными страстными взглядами отвечает раб.

И когда сдерживаться уже совсем невозможно, дрожь одного передается второму — так, что подкашиваются колени и руки, когда дыхание смешивается между ними пылающим жаром, когда кажется, что вот-вот — и весь мир взорвется, удовольствие, разделенное на двоих, проносится по телу опаляющим, иссушающим пламенем.

Несколько минут они лежат в тишине, пытаясь отдышаться, и впервые это молчание между ними не искрит напряженностью.

— Я не убью тебя, Максимус, — шепчет Август, прижимая к груди голову воина. — И ты будешь единственным рабом, который сможет сказать, что овладел Августом Аврелием. Но всегда будешь только моим. Либо мертвым.

Какое-то время Максимус ничего не говорит, а потом Август слышит его тихий, чуть хрипловатый смешок.

Вот так признаться в чувствах может только хозяин. Вполне в его духе поставить ультиматум «Либо я, либо смерть». Максимус хотел свободы? Максимус ее нашел. В высокомерном, эгоистичном, хладнокровном, бессердечном и тщеславном господине, без которого и жизнь в царстве Гадеса милее, чем свобода в царстве живых.

— Для меня это величайшая милость патриция*, — с легкой улыбкой на искусанных губах отвечает бывший гладиатор.

Комментарий к

**Патриций** — представитель римской аристократии, составлявшей правящий класс и державшей в своих руках общественные земли, то есть высокородный господин. Здесь приводится игра слов, и в данном контексте Максимус имел в виду второе значение слова — «мой хозяин, мой господин».