— Да уж. А где она сейчас?

— Померла, уже лет 300 как.

— Как же так? Ведь колдунья…

— Из всей нечисти драконий век самый долгий, — дракон отвернулся. В голосе его почувствовалась тоска, усталость и боль. Мне стало жаль его. Но тут он повернул громадную голову ко мне и изрек:

— Ты вот не больно-то опытная колдунья, тебе бы у нее поучиться.

— Я вообще не колдунья, — я даже рассмеялась.

— Глупость говоришь. Каждая женщина колдунья. Иначе чего бы твой невенчанным с тобой три года жил?

Я задумалась. Пожалуй, в чем-то он прав. Внезапно я поняла, как безумно соскучилась по моему любимому, оставленному в далекой России, по милому уютному, хоть и тесноватому гнездышку, по серому коту Мурзику… слезы навернулись на глаза. То ли дракон их увидел, то ли я ему просто надоела, но он тихо сказал:

— Тебе пора.

Я засобиралась. Дракон объяснил мне, как выйти через проход в стене, как выбраться из леса, и мы стали прощаться. Я попросила разрешения поцеловать его в шишковатый нос, он усмехнулся и пробормотал:

— Хоть ты не прекрасная и даже не дама, но все равно приятно…

Я чмокнула его в теплую рубиновую броню у горячей ноздри и уже почти вышла, когда вдруг вспомнила о фотоаппарате. Как ни странно, дракон разрешил себя запечатлеть, вытянувшись во всю длину на сокровищах, и даже распустил крылья три раза в разных ракурсах. А на прощание он сказал очень странную фразу:

— Желаю тебе не встречать больше никаких драконов, кроме сказочных.

Я почти вышла из подземелья, когда мельтешащий на задворках мозга вопрос наконец оформился в слова и застучал в висках. Почти бегом я ворвалась в пещеру и чуть не налетела на морду дракона, который лежал прямо у входа и, казалось, мирно спал. Услышав меня, он лениво приоткрыл правый глаз и, глядя мне в лицо янтарным взором, ласково поинтересовался:

— Ну, что еще?

— Скажите, пожалуйста… — я замолчала, пытаясь отдышаться.

— Пожалуйста, — вежливо изрек дракон и обдал меня теплым паром из ноздрей. В воздухе повис запах серы, — это все? Однако же, ты непритязательна, — он закрыл левый глаз и отверз правый.

— Нет, конечно. Можно последний вопрос? — я наконец отдышалась.

— Валяй, — дракон шевельнул хвостом, тот заскрежетал по монетам.

— Вы умеете читать мысли?

Страж подземелья закрыл оба глаза и, казалось, умер. Только легкий дымок, поднимавшийся от ноздрей, говорил о том, что рептилия жива и здорова. Прошла целая вечность, пока янтарные очи не открылись и, озаряя теплым сиянием повисший в подземелье мрак, не остановили взор на мне. Дракон долго сверлил меня теплыми глазами, а потом вздохнул и ответил, очень тихо, почти шепотом:

— Нет, просто я очень долго живу.

В Россию я вернулась через неделю, счастливая, нагруженная кучей информации, с кипой материалов, и принялась срочно обрабатывать полученные сокровища народного фольклора. Про встречу с драконом я никому не рассказывала, потому что боялась — не поверят. Решила — вот сделаю фотографии, и обязательно поделюсь с любимым. Но по какой-то непонятной причине фотографии не вышли. В каждом кадре переливалось всеми оттенками свежей крови нечто, похожее на северное сияние, и больше ничего. Правда, была одна фотография, на которой очень четко получился огромный янтарный глаз с продольным узким, похожим на змеиный, зрачком. Любимый, к тому времени ставший мужем и готовящийся стать отцом, спросил, что это такое. Я долго смотрела на фотографию, вспоминая прекрасные янтарные глаза рубинового стража сокровищ, а потом сочинила, что это эскиз старинного медальона, принадлежавшего, по преданию, Ланселоту Озерному, и называется он «Глаз дракона». Когда я ехала в родильный дом, муж надел мне на шею этот медальон, сделанный по фотографии на заказ и казавшийся на удивление теплым. Роды прошли успешно.

В Англию я попала только через год. Ни того леса, ни холма с руинами Серого замка я, конечно же, не нашла. Да и в летописях о Сером замке не сохранилось ни одного упоминания.

Вид ее мне сразу не понравился — несмотря на красоту и утонченность черт, выглядела она неважно. Воспаленные красные веки, лихорадочно блестящие зеленые глаза, бледная до синевы кожа и огромные темные круги под глазами. Она нервно повернулась в мою сторону, когда я открыл дверь купе, окинула меня изучающим взглядом и снова отвернулась к окну. Я поднял нижнюю полку, бросил под нее рюкзак и вышел из вагона на перрон, чтобы купить пива и чего-нибудь на закуску. Заодно покурил прямо у подножки, перебрасываясь ничего не значащими игривыми фразами с проводницей, симпатичной крашеной блондиночкой моего возраста. И, когда поезд наконец тронулся, завис в тамбуре, не понимая, почему мне так не хочется возвращаться в купе, где в угол жмется стройная красивая девушка, наедине с которой я чувствую себя на удивление некомфортно, будто она прячет за пазухой нож или в кулачке — увесистый камень.

Однако возвращаться все же пришлось. Я осторожно открыл дверь и в последнем свете дня, меркнущем на глазах за пыльным окном купе, увидел, как вздрогнула моя спутница. Почему-то извинившись, я сел за столик, откупорил бутылку пива, предложил ей, но она молча качнула головой в знак отрицания. Я посидел немного, полюбовался видом из окна — мы проезжали как раз какую-то весьма живописную равнину, напомнившую мне пейзаж Рохана из «Властелина колец» — потом решил послушать музыку, встал с полки и вытащил рюкзак. Когда я рылся в вещах, чтобы выудить со дна рюкзака почему-то ухнувший туда плеер, на пол упала книга, которую я намеревался дочитать в пути — Зигмунд Фрейд, лекции по психоанализу. Не успел я нагнуться, как соседка неуловимым, почти змеиным движением подняла книгу с коврика, подержала в руках и неожиданно красивым низким голосом сказала:

— Зигмунд Фрейд… Великий психоаналитик, занимавшийся, в числе прочих, анализом и расшифровкой сновидений… Просто старый дурак.

И она протянула мне книгу. Я обалдело взял Фрейда и уставился на девушку, которая снова гипнотизировала взглядом картину за окном. В глаза бросилось лихорадочное неравномерное биение тоненькой голубой жилки на шее, словно какой-то очень маленький зверек пытался вырваться на волю из-под кожных покровов. Я спрятал книгу, вытащил наконец-то плеер и все-таки решил завязать беседу:

— Простите…

Она медленно отвернулась от окна и взглянула на меня в упор. От пристального изумрудного взгляда мне стало не по себе, но я продолжил:

— Могу я узнать, почему Вы так неуважительно отозвались о Фрейде?

— Можете. Если Вам это действительно интересно. Но сначала я тоже кое-что хочу узнать, — ответила она, глядя на меня завораживающими зелеными глазами, обволакивая тайной и не давая времени одуматься. Сердце мое тоскливо сжалось, но я решительно шагнул в пропасть:

— Спрашивайте, я отвечу.

— Хорошо, — она замолчала, как мне показалось, на целую вечность, но наконец продолжила:

— Вы верите в психоанализ?

— Не очень, — искренне ответил я, — но это любопытно.

— То есть вы знакомитесь с бредом Фрейда исключительно из любопытства, не являясь его сторонником? — уточнила она. Я кивнул.

— А во что же Вы верите?

Я задумался. Можно, конечно, отбазариться общими словами о вере в себя, в свою звезду, в высший разум… но ни во что подобное я не верил. Много раз в жизни приходилось убеждаться, что ты сам можешь изменить себе гораздо чаще, чем хотелось бы, что никакой «твоей звезды» не существует и все получается хорошо только потому, что ты очень и очень стараешься, а высший разум… я не брал на себя ответственности заявлять, что его не существует, но ни разу не встречал в действительности подтверждения его наличия и влияния на земное существование человечества. Поэтому, раз уж я решил быть честным, то надо следовать избранной линии поведения, и я мужественно ответил: